Полноводная река Родий, что текла чуть южнее Абидоса, выпустила из своего устья два десятка драккаров. Сам Олаф, сын Харальда Длинное копье, внук Эйнара, Который Сжег Руан, привел сюда шесть сотен младших сыновей. Его отец, в полном соответствии с заветом великого деда дал своему отпрыску меч, щит, корабль и могучего пинка под зад. И тому не оставалось ничего лучшего, как обогнуть Европу и отправиться в Миклагард, столицу мира, где когда-то служил его дядя Сигурд. Тем более что сам Вышата, ярл Гамбурга, пригласил его туда. Он присоединился к флоту великого конунга Само на Мальте, обогнул с ним Грецию, а теперь сидел в засаде, ожидая сигнала.

— Готовьте слезы Хель, парни! — заорал он. — Спалим к ётунам этих дерьмоедов!

Даны вспенили веслами морскую воду, и драккары полетели вперед, охватывая дугой арьергард ромейского флота. Там, сзади, собрались в кучу купеческие корабли, набитые стрелками. Им не хватило места для сражения в узком проливе. А потому даны, прикрывшись щитами, устремились к ним. С кораблей ромеев полетели стрелы и копья, а со стороны данов — глиняные шары с огненной смесью. Крепкие парни, которые открывались выстрелам во время броска, гибли один за другим. Но что такое смерть в бою, да еще и с таким оружием? Это место по правую руку от Одина. Это Вальхалла — рай для истинных храбрецов. А потому, когда такого метателя гранат разила стрела, его место тут же занимал следующий, а ромейские дромоны вспыхивали один за другим.

Мануил, который смотрел на столбы огня позади себя, уже все осознал. Он поведет корабли на прорыв. Он спасет остатки своих людей, даже если для этого ему придется выброситься на азиатский берег. На берегу европейском шансов спастись не было. Туда подошли конные отряды аварских ханов…

Неделю спустя. Окрестности Константинополя.

— Покажи, откуда корабли Олафа вышли? — спросил император, когда подошел с сыном к карте, развернутой на столе.

— Вот отсюда, отец, — показал Святослав, — проведя пальцем по коже. — Сначала вот сюда их заманили, часть расстреляли с берега, потом связали боем и ударили в тыл.

— Толково! — кивнул довольный император. — На редкость толково. Ты все придумал?

— Друнгарий Лавр, государь, — покачал головой Святослав, — и кентархи кораблей. А про данов уже позже додумали, когда узнали, что они с нами идут.

— Лавр, значит, — пожевал губами Самослав. — Ну что ж, заслужил мальчишка свой плащ. Награжу его при всех. Берислав! Ромейские послы дозрели?

— Да, государь! — княжич выдвинулся из полутьмы шатра, где сидел, ожидая конца разговора. — Третий час на ветру стоят. Звать?

— Зови, — махнул рукой император и уселся в резное кресло, приняв максимально важный вид. Святослав уселся рядом, превратившись в статую.

Делегация патрикиев и дворцовых евнухов робко вошла в шатер, который ничем не напоминал обиталище римского императора. Это была обычная палатка воина, только уж очень большая. И стол в центре с расстеленной на нем коровьей шкурой, изрисованной непонятными линиями и значками, тоже говорил о том, что именно здесь принимаются все решения. Простые лампы по бокам и не менее простые жаровни приличествовали скорее торговцу средней руки, чем повелителю мира, коим считался римский император. И именно это пугало царедворцев больше всего. Проклятый Аттила, который правил в тех же землях, что и сидящий перед ними человек, был равнодушен к роскоши. Он пил из деревянной чаши, пока его слуги пили из золотых. И не было никого, кто принес бы больше горя римскому народу.

Самослав молчал, как молчал и его старший сын. Сегодня он будет общаться так, как принято у восточных владык, которыми были и Константинопольские императоры. Они не опускались до того, чтобы говорить лично. За них это делали глашатаи. А шахиншахи Персии при этом еще и сидели за парчовым занавесом, чтобы благодарные подданные случайно не ослепли от созерцания повелителя мира во плоти. С парчовыми занавесами в военном лагере было туго, и Самослав решил не доводить ситуацию до полного идиотизма.

— Говорите! Василевс дозволяет вам сделать это! — произнес Берислав по-гречески. Глашатаем сегодня будет выступать он.

— Великий и непобедимый август Ираклий Констант приветствует своего любимого брата и спрашивает, с чем связано это нападение? Что вызвало такой гнев вашей царственности, что вы пришли с войной на свой собственный народ?

— Почему наш царственный брат Ираклий Констант считает, что наша царственность напала? — ответил Берислав. — Разве не корабли изменника Мануила напали на флот цезаря Святослава, который мирно шел к Константинополю?

— Да… — патрикий Георгий даже задохнулся от неожиданности. — Но ведь флот магистра Мануила разгромлен…

— А что должен был сделать еще римский цезарь? — с непроницаемым лицом ответил Берислав. — На него напали, и он дал отпор обидчику. Уверяю вас, если бы Мануил приветствовал своего государя как должно, этого недоразумения не произошло бы. Мануил виновен в нападении на царственную особу, которая шла с дружеским визитом в Константинополь.

— А… О… — ловил воздух ртом посланник Константа. — Но Равенна… Вы забрали ее и убили экзарха Исаака!

— Исаак напал на Рим, которому было даровано самоуправление императорским эдиктом. Он прислал своих людей, чтобы похитить достояние города. Он поднял мятеж и разграбил целую провинцию. Войско василевса вразумило бунтовщика и навело порядок в Итальянских владениях.

— Но Африка… — промямлил посол и замолчал. Это был полный провал. Он уже это понимал.

— Экзарх Африки объявил себя императором, — усмехнулся Берислав. — Наша царственность должна была терпеть это? Кстати, его уже казнили?

— Н-нет… — замотал головой патрикий. — Он живет у себя во дворце.

— То есть, наш царственный брат не считает необходимым наказывать того, кто облачается в пурпур без его ведома? Так почему нам вменяется в вину то, что мы водворили законную власть в мятежном экзархате? Получается, что кроме нашей царственности до этого никому нет дела, — голос Берислава принял издевательский оттенок, а делегация царедворцев мечтала провалиться от стыда сквозь землю в полном составе. Их просто размазали, и они это прекрасно осознавали.

— Если вам нечего больше сказать, — продолжил Берислав, — то наша царственность требует выдачи тех, кто принимал участие в убийстве василевса Ираклия, его матери и братьев. Именно за этим мы сюда и пришли. Никому не позволено поднимать руку на царственных особ. Мы считаем это святотатством и принесем истинное правосудие в этот город, погрязший в грехе и ереси. Ибо сказал господь: «Мне отмщение и аз воздам».

— Конечно, — с готовностью ответил патрикий, который обливался потом, несмотря на промозглую погоду. — Мы пришлем виновных немедленно. Правда, некоторые из них сейчас служат на арабской границе. Но за ними уже послали.

— Нас интересуют не только те, кто поднял меч на священные особы, но и те, кто этот меч вложил в их руку. Вот список сенаторов и евнухов, которые причастны к заговору, — Берислав протянул свиток. — Этих людей мы приказываем выдать до заката. Также мы приказываем немедленно открыть ворота города. Если этого не сделают, виновные будут наказаны. Наша царственность сочтет это изменой и мятежом.

— Это решение может принять только василевс, — покачал головой посол. — Мы не вправе сделать это за него.

— Мы будем ждать ответа до заката, — сказал Берислав. — И пусть его принесет нам патриарх Павел. Вам приходить сюда больше нет нужды. Вы все равно ничего не решаете.

— Они не откроют ворота и не выдадут сенаторов, — сказал Святослав, когда делегация вышла из шатра. — В списке родственники императрицы и великий препозит.

— Я знаю, — спокойно ответил император. — На это и был весь расчет. Нам теперь остается только ждать. Люди за стеной уже работают.

2 ноября 644 года. Медина.

Ревущий поток серебра и золота, захлестнувший откровенно небогатые до этого арабские земли, изменил здесь пока немного. Лишь мечети строились повсеместно, но и те были крайне непритязательны по виду и напоминали простой куб. Особенно жировать у мекканской знати не получалось. Равнодушный к роскоши халиф бдительно следил за членами уммы и не раз конфисковывал излишние, как ему казалось, средства. Суровый аскет, который так и не возгордился за десятилетие абсолютной власти над всем Востоком, злил арабскую знать не на шутку. К чему, спрашивается, сундуки, полные серебра и толпы рабов, если живешь почти так же, раньше. Простые воины — да, их жизнь поменялась очень круто. Они ведь до взятия Ктесифона не видели золотых монет вовсе, и по простоте душевной меняли их на серебро один к одному. Драхмы с профилем шахиншахов были им привычны и понятны, а динары — нет. Хитрые персы, которые потешались над своими новыми хозяевами, не поленились оставить воспоминания об этаком чуде. Арабы уходили на поселение в Сирию, Палестину и Ирак, где основывали новые города или занимали целые кварталы в городах старых. Серебра и золота поступало столько, что халиф мусульман мог по праву считаться самым богатым человеком мира. Один лишь Ктесифон дал добычи на девятьсот миллионов драхм (чуть больше трех с половиной тысяч тонн серебра в привычном нам исчислении).А он по-прежнему ходил по городу в латаном халате, без охраны, и позволял любому прохожему заговорить с собой на улице. Умар не боялся никого. В свои шестьдесят три бывший кузнец был по-прежнему могуч, а его голова возвышалась над любой толпой. Там-то, на улице, и нашел его Надир, который никак не мог получить ответ на давно мучивший его вопрос.