— Плотская — грех?

— Грех.

— А чревоугодие — разве не грех? — подмигнул Забеин.

— Так это как посмотреть, — не растерялся настоятель. — Посты все соблюдаем. А между постами все больше рыбное да овощное, — опять же постное употребляем. Господь не запретил.

На горячее подали суп по-монастырски и дивную отварную форель.

Забеину и возразить было нечего: действительно все постное, а пост неделю как кончился. Лепота! Вкусно, красиво и не грешно.

Этот просвещенный предприниматель, с которым владыка познакомился случайно на какой-то презентации, напросился в гости три дня назад, подарил две иконки, достаточно старые, намоленные, хорошо отреставрированные, но недорогие. Эксперты, приглашенные Мануилом на следующий день, оценили каждую в 3000 рублей. Однако гендиректор позвонил на следующий день после визита и вызвался внести уже пять тысяч долларов на реставрацию колокольни Ильинского монастыря.

Это уже был дар заметный. И владыка пригласил дарителя с ним отобедать....

После обеда выпили по рюмочке хорошего коньяка.

— Дар от армянских братьев по вере, — пояснил настоятель.

Потом пили чай с вареньем, печеньем, душистыми пряниками.

Владыку на подворье любили. Как заметил гендиректор, ловко сновавшая по трапезной послушница так и норовила подвинуть к владыке кусок послаще да посочнее. Вот и блюдце с пряниками выбрала, где каждый был краше другого.

— Да вы угощайтесь, угощайтесь, — благостно кивал разомлевший Мануил. — За дар ваш — спасибо. «Спаси Бог», — так у нас говорят. Одна буква в благодарственном изречении потерялась, и вроде как слова светские, а в них смысл глубокий, божеский. Господь всегда найдет, как отметить мирянина, совершившего богоугодный поступок.

Поднялись из-за стола, прошли в большой, как конференц-зал, кабинет владыки. Однако митрополит в нем не задержался и пригласил в третьи покои, как и трапезная, соединенные дверью с кабинетом. Здесь вдоль стен стояли диваны и кресла, а на стенах в великом множестве висели картины.

— Какое богатство! — поразился гость.

— В разные годы приобретали, — довольно улыбнулся Мануил. — Тогда это недорого было. Собралась своего рода маленькая «Третьяковка».

Как заправский экскурсовод он давал пояснения:

— Это — реплика известной картины Савицкого «Встреча иконы». Предполагается, — поправился владыка, — что авторская реплика. Но возможно, работа кисти кого-то из его учеников. Год 1879-й. По манере письма — Савицкий, а подписи нет. А вот это — подлинный Суриков, атрибутированный портрет стрелецкой дочери, эскиз к картине «Утро стрелецкой казни». А вот этот небольшой холст принадлежит кисти Поленова. «Дворик Зачатьевского монастыря». Чудная вещь! Из любимых мной. Это — эскиз Васнецова к пьесе Шпажинского «Чародейка», был такой драматург в конце девятнадцатого века, — его уж кроме театроведов и не помнит никто. А это Левитан...

— Иудей? — сделал вид, что удивился, предприниматель.

— А для Господа нашего, как сказано в Писании, нет ни эллина, ни иудея. Россию любил, во славу России трудился. Ему и происхождение его простится, — наставительно заметил владыка. — Хотя иудино семя и много вреда Руси принесло, но... Да и картина дорогая, — добавил он рассудительно.

— А это что же такое? — сделал еще более удивленное лицо Забеин. — Почище картины жидовской: обнаженная, так сказать, дама в подворье русского православного монастыря?

Однако и тут не удалось гостю смутить митрополита.

— В самом обнаженном виде женщины греха нет, грех в умысле художника. Тут же не греховность, а назидательность имеет место. Мы эту картину приобрели лет пять назад на аукционе «Ренессанс» в Бирюлеве. Показали видным искусствоведам из Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. Сам заместитель директора Каменецкий смотрел. Приезжал и доктор искусствоведения Патрикеев Егор Федорович.

В эту минуту владыка смотрел на картину и не обратил внимания, что при произнесении имени Патрикеева гость слегка вздрогнул, перепугался, что выдал себя, и на лице его отразилось смятение. Но ничего этого митрополит Мануил не видел, ибо любовался дивной фигурой Сусанны, спускающейся для омовения в отделанный мрамором водоем.

— Каменецкий, — продолжил владыка, — специалист по творчеству Рембрандта ван Рейна, который тоже написал картину на этот сюжет — «Сусанна и старцы». Он и назвал имя художника, автора нашей композиции — это итальянский мастер ХVII века Джакомо Маренизи. Второго ряда, как говорят искусствоведы, мастер. Но тоже вошел в анналы.

— И сколько же стоит картина? — наконец решился поинтересоваться гость.

— Она бесценна, — лаконично ответил митрополит.

— Однако ж, ваше преосвященство, каждая натуральная вещь имеет свою цену, — не согласился Забеин.

— Каменецкий предположил, что она на хорошем аукционе в Европе — в Париже или Лондоне — могла бы пойти тысяч за 800.

— Рублей?

— Долларов конечно. А вот Патрикеев сказал, что, например, на аукционе «Дом Друо» она пошла бы при хорошем раскладе и за миллион долларов. Поскольку это единственное изображение обнаженной женской натуры у Mаренизи, и во-вторых, исходя из того, что работ этого мастера сохранилось по неизвестным причинам всего 5-6, причем большинство — в крупных музеях: в Лувре, в мюнхенской «Пинакотеке», в Музее изобразительных искусств Будапешта и в Лондоне в Картинной галерее. Еще две, и то предположительно, в частных коллекциях в США.

— Дивная вещь! — заметил гость, подходя совсем близко к картине.

— Кто-то из художников призывал, — усмехнулся владыка, — «не нюхайте мои холсты». Он имел в виду, что картина создается мастером с расчетом, что ее будут рассматривать на некоем расстоянии.

— Я хотел рассмотреть подпись.

— Подпись подлинная, атрибутирована профессором Патрикеевым, о чем есть соответствующий документ, да и роспись на обратной стороне холста.

— Чудная, чудная вещь! — восторгался гость. — Впрочем, мне давно пора. Не откажитесь выпить, как говорят на Руси, со мной «на посошок», ваше преосвященство? — попросил он.

— Ну что ж, Господом не возбраняется, — нехотя согласился митрополит.

Они возвратились в пустую трапезную. Все закуски, посуда были убраны. На длинном столе стояли лишь бутылка коньяка, блюдце с тонко нарезанным крупным лимоном, коробка шоколадных конфет «Вишня в коньяке» да два стакана дымящегося чая в подстаканниках изумительной работы — золото, серебро, чернь...

— Стало быть, это традиция, — обрадовался гость, — я угадал?

— На Руси много хороших традиций, — отговорился Мануил.

— А здесь, я вижу, только иконы, — кивнул на стены гендиректор холдинга.

— А как же! Молитвой трапеза начинается, молитвой и заканчивается, с благодарностью к Создателю за посланный нам хлеб, — пояснил митрополит.

— И «Святой Георгий» хорош, — снова обратил внимание владыки на стену гость, — шестнадцатый век! Где реставрировали? Не в Русском ли музее в Питере?

— Нет, у нас в монастыре своя иконописная школа, они и «лечат» старые иконы.

При этом Мануил вновь остановил свой взгляд на «Святом Георгии», вспоминая, как эта икона попала на подворье.

Гость же воспользовался длинной паузой и, придвинувшись к владыке, незаметно уронил из левой руки крохотное зернышко в его рюмку. Зернышко мгновенно растворилось в алкоголе, не оставив осадка.

Выпили, как положено, крякнули, закусили лимончиком.

Но дожевать дольку митрополит не успел. Глаза его затуманились, он с удивлением посмотрел на расплывающуюся перед глазами круглую физиономию гостя и, свесив породистое бородатое лицо на рясу, крепко заснул, аппетитно всхрапывая при этом.

Гендиректор, однако, совсем не удивился столь негостеприимному поведению хозяина. Он быстро встал, стараясь ступать бесшумно, прошел через кабинет в картинную галерею, придвинул к картине Джакомо Маренизи стул, небрежно бросил на парчовую обивку свой носовой платок, и, пользуясь тем, что картина была не очень и висела достаточно низко, аккуратно вырезал холст из рамы, воспользовавшись длинной перископной бритвой, выскакивающей из пластмассовой рукоятки на нужное расстояние. Затем он скатал картину в трубку, поставил стул на место и сунул платок в карман. Вынув из внутреннего кармана черного пиджака тщательно сложенную белую ткань, гость завернул в нее трубку и закрепил края скотчем. Потом спокойно вернулся в трапезную, положил сверток на стулья, стоявшие вдоль стола, и прикрыл скатертью, спускавшейся по краям стола почти до сиденья стульев. И лишь после этого подбежал к двери, ведущей в коридор, с криком: