Энджи работала отверткой, обрабатывая левую переднюю часть салона. Крика «Эврика!» я так и не услышал и понял, что трофеев у нее не больше, чем у меня. Наши зряшные труды прервал раздавшийся рядом голос:

– Ай да парочка.

Я приподнялся, схватился за пистолет и выглянул на улицу. Голос принадлежал той самой девушке, что сидела на ступеньках крыльца, когда я заходил в этот дом. За руку ее держал Джером.

– Роланда еще не видел? – спросил Джером.

Я принял вертикальное положение:

– Увы, до сих пор был лишен этого удовольствия.

Джером смотрел на Энджи. Нельзя сказать – во все глаза, но с явным интересом.

– А скажи-ка, что это вы делаете в машине его матери?

– Работаем.

Его девушка достала из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, прикурила, затянулась и выпустила на меня клуб дыма. На мягком белом фильтре четко обозначилось кольцо ярко-красной помады.

– Это тот хрен, что был там, когда Куртис убил Дженну, – сказала она.

– Да я и сам его узнал, Шейла! – сказал Джером. Он окинул меня взглядом. – Ты ведь детектив, верно ведь?

Но я смотрел на Шейлу. Сигарета. Что-то в ней было не то, но что именно – никак не мог понять.

– Угадал, Джером. Хочешь, предъявлю значок и все такое прочее?

– Вот ведь бедолаги! Нелегко вам достается хлеб насущный, – посочувствовал Джером.

Шейла затянулась еще раз, и на фильтре обозначилось новое красное кольцо.

Энджи перестала прятаться, разместилась поудобнее и тоже закурила. Не город, а сплошной канцероген. Я посмотрел сначала на Шейлу, а потом на Энджи. Потом окликнул ее.

– А? – отозвалась она.

– Дженна красила губы?

Джером, набычившись, скрестив руки на груди, молча смотрел на нас. Энджи задумалась. Затянулась раз, другой, третий, медленно выпуская дым.

– Вроде бы да. Дай-ка вспомнить. Ну да, красила. Помаду предпочитала почти бесцветную, бледно-розовую.

Я рванул на себя пепельницу:

– А какие сигареты она курила, не помнишь?

– Кажется, «Лайте». Или «Вэнтедж». Что-то в этом роде – с белым фильтром.

– Значит, она снова стала курить. – Я вспомнил, что Дженна говорила мне, что бросила десять лет назад и, если бы не события последних нескольких недель, так бы и померла некурящей.

Сигареты, окурками которых была забита пепельница, были с твердым коричневым фильтром без всяких следов помады. Я выдернул пепельницу и высунулся из машины:

– Джером, пожалуйста, отойди в сторонку на пару минут.

– Да, масса, что прикажете, то и сделаем.

– Джером, я ведь сказал «пожалуйста».

Джером и Шейла отступили назад. Я высыпал содержимое пепельницы на дорожку.

– Эй, начальник! Ты чего мусоришь?

Среди груды окурков и пепла блеснуло что-то металлическое. Я нагнулся, разгреб мусор... Это был ключ. Я схватил его и, крепко сжимая в руке, сказал сдавленным голосом:

– Мы нашли то, что искали.

– Нечто вроде, – отозвалась Энджи, вылезая из машины.

– Поздравляю, – сказал Джером. – А теперь убери дерьмо, что ты раскидал по моему участку.

Я сгреб в пепельницу весь сор, рассыпанный по дорожке. Пепельницу же я занес в салон и аккуратно положил на переднее сиденье.

– Вот видишь, Джером, теперь все в порядке.

– Спасибо, – сказал Джером. – Хотя бы за то, что ты из тех белых, общаясь с которыми, чувствуешь себя полноценным человеком.

Я улыбнулся ему, и мы с Энджи покатили вниз по склону.

Находка оказалась ключом от ячейки камеры хранения за номером 506. А находиться эта ячейка могла где угодно – в аэропорту, на автовокзале, что на Парк-сквер, или на железнодорожном вокзале «Саут-стейшн», принадлежащем компании «Эмтрек». Или на любой из автобусных станций – в Спрингфилде, Лоуэлле, Нью-Гемпшире, Коннектикуте, Мэйне или еще бог знает где.

– Ну и что ты намереваешься делать? Объездить всю Америку?

– Ничего другого не остается.

– Да так можно всю жизнь проездить.

– Есть в этом и положительный момент.

– Какой же?

– Подумай, сколько мы себе выпишем сверхурочных.

Она стукнула меня кулаком, но не так сильно, как я ожидал.

Мы решили приступить к поискам с утра. В нашем штате много камер хранения, и придется изрядно потрудиться, а сил у нас уже не было. Энджи поехала домой; пошел домой и Бубба. Я же решил заночевать в офисе – там не так-то легко застать меня врасплох, не то что в квартире: в пустой церкви шаги отдаются гулким эхом, подобным канонаде.

Я устроился на маленьком диванчике, так что спать пришлось скорчившись, и к утру у меня заломило шею и затекли ноги.

А пока я спал, разразилась война.

Первым, кто погиб при исполнении своего воинского долга, был Куртис Мур. В первом часу ночи на сестринском посту в отделении тюремной больницы вспыхнул пожар. Два полисмена, дежурившие у постели Куртиса, пошли взглянуть, что происходит. Как такового пожара и не было, просто в мусорный ящик запихнули пропитанную спиртом тряпку, а затем бросили горящую спичку. Тряпка вспыхнула, повалил дым. Сестра и полицейские взяли огнетушитель и быстро залили пламя. Долго ломать голову, выясняя возможные мотивы поджога, полиции не пришлось: когда полицейские бегом вернулись в палату, на горле Куртиса красовался разрез шириной в ладонь, а на лбу были вырезаны буквы «Дж. А».

Следующими, кто пал смертью храбрых, оказались три члена банды «Рэйвенские святые». Возвращаясь поздно вечером с матча на стадионе в парке Фенуэй, они заглянули в забегаловку у станции подземки пропустить по стаканчику на сон грядущий. Выйдя на Рагглз-стрит, они вступили в неприятный для них разговор с неожиданным собеседником. Собственно, они больше помалкивали, говорил один лишь АК-47, бивший из окна машины. Один из «святых», некий Джеральд Муллингс, шестнадцати лет от роду, получил очередь в живот и верхнюю часть бедер, но остался жив. Прикинувшись мертвым, он лежал в темноте, а когда машина уехала, пополз по направлению к Коламбус-авеню. Он был уже на середине пути, но враги вернулись и прошили его очередью от уха до щиколотки.

Сосия выходил из бара на Саут-Хантигтон; за ним в нескольких шагах следовали два бойца. Тут из-за припаркованного рядом фургона вышел пятнадцатилетний Джеймс Тайрон из банды «Ангелы мщения» с наведенным прямо в нос Сосии кольтом 45-го калибра. Он спустил курок, но пистолет дал осечку. Когда огонь, открытый телохранителями Сосии, прекратился, парнишка лежал посередине Саут-Хантингтона, а желтая разграничительная полоса стала темно-красной.

Затем в Франклин-Парке были застрелены три «ангела». Их участь разделили двое «святых», мирно сидевших на крыльце дома на Интервейл, где жил один из них. После их убийства по городу прокатилась вторая волна разборок, и к восходу солнца, когда закончилась самая кошмарная ночь в истории бандитского Бостона, потери противоборствующих сторон составили двенадцать человек убитыми и двадцать шесть ранеными.

В восемь утра зазвонил телефон. Я отозвался лишь на четвертый звонок.

– Что надо? – довольно грубо поинтересовался я.

– Слышал? – осведомился Дэвин.

– Нет, – ответил я, собираясь вернуться в постель.

– В Бостоне началась война. Команда «отцов» против команды «детей».

Спать тут же расхотелось.

– Быть того не может!

– Еще как может. – И Дэвин во всех подробностях рассказал мне, как все было.

– Двенадцать убитых? – изумился я. – Боже! – Для полицейской сводки Нью-Йорка это вполне нормально, но в Бостоне подобная цифра казалась астрономической.

– Двенадцать на данный момент, – уточнил Дэвин. – Еще пять или шесть находятся в критическом состоянии, и вряд ли им удастся отпраздновать День независимости. Вот ведь какая жизнь у нас – прекрасная и удивительная!

– Дэв, ты позвонил мне в восемь утра лишь для того, чтобы рассказать об этом?

– Нет, совсем не за тем. Я хочу, чтобы через час ты был у меня в кабинете.