– Да, мы снова востребованы.

– Славно, – сказала она. – Между прочим, костюмчик очень даже ничего.

– Правда, вызывает желание задушить меня в объятиях, не сходя с места?

Она медленно качнула головой:

– Да нет чего-то...

– Вероятно, тебя останавливает, что ты не знаешь, где я был?

Она снова покачала головой:

– Меня останавливает то, что я точно знаю, где ты был. Я бы даже сказала – именно это и обуздывает мой порыв.

– Гадина, – сказал я.

– Гад, – ответила она и показала мне язык. – Какого рода дело?

Я вытащил из внутреннего кармана сведения о Дженне Анджелайн и шмякнул их на стол.

– Дело самое обычное. Разыскать и позвонить.

Она бегло просмотрела листки:

– Отчего такой переполох от исчезновения уборщицы средних лет?

– Есть подозрения, что вместе с ней исчезли кое-какие документы. Документы Законодательного собрания.

– Чьи именно?

Я пожал плечами:

– Ты что, не знаешь этих политиков? У них все – тайна за семью печатями, как в Лос-Аламосе, все скрывается до тех пор, пока не грянет грандиозный скандал.

– С чего они решили, что документы взяла именно она?

– Погляди на фотографию.

– Ах, ну да, – кивнула Энджи. – Она же негритянка.

– Для очень многих это наилучшее доказательство.

– Даже для либерала, заседающего в сенате с незапамятных времен?

– Это в сенате он либерал, а в свободное время – расист почище иного плантатора.

Потом я рассказал ей о своей встрече с Малкерном и его шавкой Полсоном и о прочих впечатлениях, полученных в отеле «Ритц».

– А как ведет себя в обществе таких зубров наш депутат Джеймс Вернан?

– Помнишь, был такой мультик – там действуют маленькая собачка и здоровенная псина: маленькая бежит пыхтя, суетится, подпрыгивает и все время спрашивает большую: «А куда мы идем, Батч? А куда мы идем, Батч?»

– Помню.

– Вот так и Джим.

Энджи стала грызть кончик карандаша, потом постучала им о передние зубы:

– Ну, формальный отчет от тебя я получила. А что произошло на самом деле?

– Это предстоит выяснить.

– Ты доверяешь им?

– Ни в малейшей степени.

– Стало быть, за этим кроется нечто большее?

Я пожал плечами:

– Мы имеем дело с избранными должностными лицами. Скорее наркоту начнут отпускать бесплатно, чем наши законодатели скажут всю правду.

– Как всегда, вы проводите головокружительные аналогии, детектив Кензи. Сразу виден продукт вдумчивой селекции. – Она смотрела на меня, улыбаясь все шире и постукивая карандашом по левому верхнему резцу с крошечной щербинкой. – Рассказывай дальше.

Я ослабил узел галстука, чтобы можно было снять его, не развязывая.

– Ты меня достала.

– Сыщик чертов, – сказала она.

Дженна Анджелайн, как и я, родилась и выросла в Дорчестере. Человек, случайно оказавшийся в нашем городе, мог бы подумать, что это обстоятельство послужит прекрасным сближающим фактором, что общность происхождения установит между нами связь, пусть минимальную: два человека двинулись каждый своим путем, но отправной пункт у них был один и тот же. Но ошибется случайно оказавшийся в нашем городе человек. Ибо Дорчестер Дженны Анджелайн так же похож на мой Дорчестер, как желе – на железо.

Тот город, где вырос я, был традиционным рабочим городом, кварталы которого чаще всего совпадали с приходами католических церквей. Жили там мастера, прорабы, бригадиры, десятники, инспекторы, наблюдавшие за поведением условно осужденных преступников, пожарные. Пожарным был и мой отец. Жены, кое-кто из которых даже окончил университет, как правило, на службу не ходили или работали неполный день. Все мы были ирландцами и поляками или чем-то в этом роде, и, разумеется, белыми. Когда в 1974 году началась федеральная десегрегация школ, большая часть мужчин стала работать сверхурочно, а женщины – на всю катушку, но детей своих они отправили в частные католические школы.

Этот Дорчестер сильно изменился, что уж говорить. Развод, о котором и не слыхивали наши родители, стал явлением заурядным, а о своих соседях я знаю гораздо меньше, чем прежде. Однако рабочие места мы по-прежнему получаем, только если состоим в профсоюзе, обычно знаем своего депутата в Законодательном собрании штата и прибегаем к его помощи, если хотим устроиться на государственную службу. Иными словами, мы все еще связаны друг с другом.

Дорчестер Дженны Анджелайн беден. Его кварталы чаще всего вырастали вокруг общественных парков или всяких центров досуга. Мужчины работают в порту или в больницах, иногда – на почте, есть и несколько пожарных. Женщины – санитарки, кассирши, продавщицы, уборщицы. Есть среди жителей этого Дорчестера и медицинские сестры, и полицейские, и чиновники, но, как правило, если человек достигает подобной вершины, то он покидает Дорчестер и перебирается в Дэдхэм, Фрамингхэм или Броктон.

В моем Дорчестере люди живут потому, что приросли к этому месту, живут в силу привычки, живут, потому что сумели создать удобное, хоть и бедное, существование, в котором можно не бояться перемен. Тихая пристань.

В Дорчестере Дженны Анджелайн люди живут потому, что больше им деться некуда.

Нигде так трудно не объяснить разницу между Дорчестером белым и Дорчестером черным, как в моем квартале, ибо мы живем на пограничной полосе. Стоит лишь пройти по Эдвард Эверетт-сквер на север, на восток или на запад, как окажешься в Дорчестере черном. И потому здешние с трудом воспринимают что-либо, кроме черного и белого. Парень, которого я знаю с детства, сформулировал все это с предельной ясностью. «Знаешь, Патрик, – сказал он, – хватит с меня этой бредятины. Я отсюда родом, я вырос в бедности, никогда ни от кого ничего не получал. Отец нас бросил, когда я был еще совсем сопляком, в точности как в большинстве негритянских семей здесь в Бэри. Но меня никто никогда не умолял учиться грамоте, или устроиться на работу, или добиться чего-то в жизни. Никто никогда ничем мне не помог – ни делом, ни толковым советом. Однако же я не взял „узи“, не пошел в банду, а стал крутить баранку автобуса. Так что не надо. Черномазым нет оправдания».

А Роксбэри, граничащий с черным Дорчестером, квартал Дорчестера белого, стали называть просто «Бэри»[1] потому, что за уик-энд там порой отправляют на тот свет человек до восьми юных афроамериканцев. Надо сказать, что черный Дорчестер старается не отставать, так что пора бы уж и официально переименовать квартал.

Мой приятель сказал пусть не всю, но правду, и это пугает меня. Когда я проезжаю по своему кварталу, передо мной предстает бедность, но не нищета.

Сейчас, оказавшись в квартале Дженны, я видел нищету вопиющую – скопище огромных уродливых зданий с заколоченными витринами. Одна витрина была выбита, и на стенах виднелись извилистые звездообразные следы от пуль. Внутри все было сожжено и разворочено, а вывеска из стекловолокна, некогда сообщавшая по-вьетнамски, что здесь торгуют деликатесами, расколота. Судя по всему, торговля деликатесами ныне не процветала, зато крэк по-прежнему расходился бойко.

Я свернул с Блю Хилл-авеню и двинулся в гору, по улице, которую в последний раз мостили при президенте Кеннеди. За вершиной горы, за разросшимися кустами садилось кроваво-красное солнце. Несколько чернокожих подростков переходили улицу – переходили неторопливо, молча, поглядывая на мою машину. Один, державший в руке палку от метлы, обернулся ко мне и вдруг резко, с размаху треснул ею по мостовой. Другой, гнавший перед собой теннисный мячик, засмеялся и предостерегающе наставил указательный палец в мое лобовое стекло. Они перешли наконец и скрылись в проеме между двумя трехэтажными домами. Я продолжал ползти в гору, с какой-то первобытной радостью ощущая надежную тяжесть плечевой кобуры с пистолетом.

А мой пистолет, как выразилась бы Энджи, – это вам не баран накашлял. Это автоматический «магнум» 44-го калибра, «автомаг», как ласково величают его в журналах типа «Солдат удачи», и выбрал его я вовсе не потому, что подсознательно хотел бы компенсировать свою анатомическую ущербность, и не потому, что завидовал Клинту Иствуду, и не потому, что мечтал утереть нос всем мальцам с нашей улицы. Нет, причина была иная и очень простая: я неважно стреляю. И стало быть, должен быть уверен, что если придется пустить его в ход, то я попаду в цель, причем так попаду, что эта самая цель свалится и останется лежать. Есть такие люди, которых подранишь из 32-го, а они только обозлятся. А вот если в то же место засадить из «автомага», они попросят позвать священника.