– Меня скоро не станет, мальчик мой, – начал Питт, очевидно, решив сразу перейти к делу.

Алекс опустил голову и молча ждал продолжения. Питт жестом подозвал секретаря. Тот открыл небольшой кожаный саквояж, протянул его министру и тактично удалился.

– У Испании нет выбора, кроме как вступить в войну, Алекс. Проклятые французы не перестают интриговать. А у нас никто не желает объявлять войну Испании.

– Откровенно говоря, я не очень разбираюсь в политике, – проговорил граф. – Но и желания начать в ней разбираться у меня тоже нет.

– Если бы это было не так, я сюда ни за что бы не поехал. С меня довольно льстецов и подхалимов. Но ты в отличие от них обладаешь острым умом и знаешь свое дело. Вот в этом качестве ты мне и понадобился.

– О чем вы?

Вопрос был задан с такими осторожными интонациями, что Питт, забыв о боли в ноге, рассмеялся.

– Ты боишься, что я отправлю тебя к королю? Не хочешь стать придворным? Прекрасно тебя понимаю. Нет, ты создан для лучшего. – Немного помолчав, министр вновь заговорил: – Так вот, Алекс, мне нужен человек, которому я мог бы доверять. Человек, который знает образ моих мыслей, умеет ввязаться в драку и побывал в бою, – не то что мои советники, для которых нет ничего страшнее, чем оказаться посреди лондонской мостовой в полуденный час. Что ты на это скажешь?

– Я думаю, что мне нужно больше слушать и меньше говорить, – сказал Алекс, затаив улыбку. Он знал, как Питт умеет говорить, как завоевывает людей своими речами. Министр мог любого грешника заставить молиться, если бы такая молитва пошла на пользу Англии.

Питт громко засмеялся и тут же застонал, так как смех вызвал острую боль в ноге.

– Хорошо, мальчик мой, – сказал он, с некоторым неодобрением глядя на маску графа. – Каждую неделю я получаю депеши от Амхерста, Боскоуэна, Вулфа и еще от лорда Хоува – из Северной Америки. Хорошо еще, когда они короткие, а то вот Клайв, когда ему не с кем драться, шлет мне пространные письма об Индии. У меня нет времени на то, чтобы в каждом послании выискивать подтекст. Мне нужен человек, который мог бы собрать все это в единое целое, который помог бы мне решить головоломку.

– Но есть люди опытнее меня. Они вам подойдут лучше, чем я. – Алекс не стал сообщать министру о том, что у него плохо со зрением. Кое-что ему уже удавалось прочесть, но результат был далек от желаемого. Но если бы он согласился принять предложение Питта, то сделал бы это из личной привязанности к этому человеку.

– Я знаю, что могу спасти эту страну, – проворчал министр, вспоминая о бесчисленных интриганах, пытавшихся пробиться ближе к трону. – И только я один этого желаю.

– Король не разделяет вашу обеспокоенность относительно Испании?

– Король по-прежнему ненавидит своего отца и все, что имеет к нему отношение. То есть, к несчастью, и меня. Он был бы рад как-нибудь от меня избавиться. Ты знаешь, что он сказал, когда пал Монреаль? Должен заметить, что это была великая победа. Так вот, он сказал: «Не могу удержаться от мысли, что всякие подобные события возносят людей, которых мне не за что любить». И, отметив мою популярность, тут же назвал меня змеей! Нет, Алекс, эти Ганноверы – странные правители, поверь мне. Ведь они даже по-английски толком говорить не умеют.

– Я помогу вам, сэр, – сказал граф. – Если смогу, разумеется.

Питт знал, что Уэстон в любом случае не откажется помочь. Слишком многое было поставлено на карту.

– Отлично, – кивнул министр. – Тогда, пожалуй, пора развеять туман. Если мне придется подать в отставку, я по крайней мере смогу уберечь страну до того, как от меня уже ничего не будет зависеть. Ты поедешь в Лондон, Алекс?

– Сожалею, не могу, сэр, – сказал граф. И, понизив голос, добавил: – Сегодня вечером я должен венчаться.

Питт рассмеялся, весело, от души.

– Так значит, тебя все же не минует сия чаша. И кто же эта женщина?

– Она моя соседка, сэр. Мы знаем друг друга много лет. Алекс усмехнулся, вспомнив юную хозяйку Блейкмора.

Как– то, погнавшись за ним, она споткнулась и упала. Он поднял ее, проверяя, не сильно ли поранены колени, -чулки порвались безнадежно. Она, раскинув руки, обняла его и призналась в своей вечной к нему любви. Тогда ей было двенадцать.

– Это все не важно, Алекс, – говорила она, имея в виду ссадины на коленях. – Покуда ты со мной, я готова терпеть любую боль.

Странно, но он едва помнил ее лицо – только оранжевое облако волос и ее привычку накручивать прядь на палец. Пожалуй, еще ее голос – высокий и чуть визгливый.

Он знал, что его отношения с будущей женой должны строиться на терпении и понимании. Ему надо пробудить в ней воспоминания о ее детской влюбленности в него, заставить забыть о том, как сильно он изуродован, заставить ее поверить, что их союз не так ущербен, как ей покажется с первого взгляда – когда у алтаря она увидит, во что превратился ее будущий муж.

Именно поэтому он не искал с ней встреч.

Он слишком боялся увидеть ужас в ее глазах.

Чтобы преодолеть отвращение, ей придется крепко держаться за свои детские воспоминания о нем. Если повезет, Лаура по-прежнему останется жизнерадостной хохотушкой, и ее смех разгонит туман отчаяния, нависший над Хеддон-Холлом.

Если повезет, ей удастся уничтожить его недавние воспоминания. Воспоминания о золотистых локонах, зеленых глазах и коралловых от поцелуев смеющихся губах.

– Вот и отлично, Алекс, – сказал Питт, с улыбкой глядя на графа. – Никогда не женись на женщине, которую плохо знаешь. У них обычно целое приданое сюрпризов – как шпилек в прическе.

– Я счел бы за честь, сэр, считать вас своим гостем, если вы изволите остаться.

– Уж такое событие ни за что не пропущу, мой мальчик. Наконец Домино оказался пойман – как простой смертный.

– Домино?

– Разве не подходящее кодовое имя? – спросил Питт, взглянув на маску графа.

Алекс лишь поморщился в ответ, но министр не заметил его гримасы.

К концу дня она уже будет замужем.

Из– за кончины Георга II в стране объявили траур, и венчание пришлось отложить. Но даже траур по королю не может длиться вечно.

Лаура украдкой спустилась в сад. Здесь она наконец-то могла побыть в тишине, вдали от суеты, связанной со свадебными приготовлениями. Близился заветный час, и все тоскливее становилось у нее на душе. Слуг в доме вроде бы оставалось столько же, но все они вдруг стали необыкновенно разговорчивыми. Всем она вдруг сделалась нужна – все интересовались ее мнением, всюду требовалось ее присутствие.

Сад был пуст и гол, начисто выметен осенним ветром – предвестником наступавшей зимы. Розовые кусты бережно укрыли от холодов. Старый садовник, преданный хозяевам, прошлой зимой даже жег горшки с углем возле кустов, чтобы не дать им замерзнуть.

Но до зимы все же оставалось еще несколько недель, и живая изгородь, все еще зеленая и достаточно густая, защищала сад от особенно резких порывов ветра. В центре молчал фонтан, и купидон балансировал на одной ноге посреди сухого бассейна. Стрела его, нацеленная в невидимую жертву, навек застыла, натянув тетиву бронзового лука. Вокруг постамента, на котором возвышался шаловливый бог, расположились девы в изящных позах, очевидно, как с улыбкой подумала Лаура, выздоравливающие после ранений, полученных от той самой стрелы.

Только шелест листьев под деревьями нарушал тишину и покой этого уголка. Впрочем, Лауре временами казалось, что и мысли ее шелестят, как опавшие листья…

Церемония готовилась весьма скромной – отчасти из-за кончины короля, отчасти по желанию Алекса. Впрочем, желания Алекса и Лауры в этом смысле полностью совпадали. Она и представить не могла, как выдержать обряд, устроенный при большом скоплении публики. В силу известных обстоятельств венчание должно было состояться вечером, при свете свечей, в часовне Хеддон-Холла. Девочкой Лаура очень любила там бывать, и ее желание венчаться в столь любимом ею храме выглядело вполне естественным.