– Лучше пусть износятся ковры, чем моя шкура, комары меня точно искусают.

Алекс подхватил Лауру на руки и понес к дому. Не обращая внимания на любопытствующих слуг, он ногой распахнул парадную дверь и понес полураздетую жену вверх по лестнице. Изумленные слуги смотрели им вслед.

У дверей спальни она сказала:

– Это было замечательно.

– Рад, что тебе понравилось, – ответил Алекс с поклоном. – Если ты считаешь, что это было замечательно, то что же ты скажешь теперь?

– Жаль, что мы упустили такую возможность, – прошептала Лаура.

– В другой раз, дорогая. Пусть комары насытятся чужой кровью – жаль отдавать им на съедение свою нежную плоть.

– А что теперь, Алекс?

– Неужели не догадываешься? И они снова рассмеялись.

Какое– то время они лежали, обнимая друг друга, и Лаура думала о том, что никогда еще не испытывала такого блаженства.

А потом они наконец-то съели свой остывший ужин, и Лаура отчасти все же получила желаемое. Совершенно обнаженные, они ужинали в оранжерее, смежной со спальней, и сквозь стеклянный потолок на них смотрели звезды.

Алекс, ее драгоценный, любимый Алекс!

Лаура вспомнила, что забыла совершить ежевечерний ритуал, и в темноте пересекла комнату, чтобы запечатлеть поцелуй на губах рыцаря. Затем вернулась в постель – в объятия Алекса.

Граф откинул волосы с ее щеки и нежно поцеловал.

– Который час? – спросил он неожиданно. Она взглянула на часы на каминной полке.

– Уже почти утро, любимый.

Алекс подумал о том, что на рассвете ему предстоит отправиться в путь, но тратить последние часы на сон не хотелось.

И тут Лаура наконец-то сообщила ему о ребенке. Он поцеловал жену и сказал, что она будет самой чудесной матерью на свете. А она сказала, что он станет самым замечательным отцом.

Потом они долго молчали. Лаура поглаживала пальцами шрамы мужа, а он думал о том, что скоро, слишком скоро наступит рассвет…

– Алекс, спасибо тебе, – проговорила она вдруг.

– За что?

– За то, что любишь меня, за этот чудесный год, за ребенка… И за то, что тебе нравится мое пение, – добавила она с лукавой улыбкой.

Он привлек ее к себе.

– Готов подписаться под всем вышеперечисленным, кроме пения.

Она снова улыбнулась и уткнулась лицом ему в грудь.

– Алекс, неужели ты не понял, что я имею в виду? Он рассмеялся.

– Любимая, но благодарность – не то, что я хотел бы получить от тебя.

– А что бы вы хотели получить от меня, милорд? – Она провела ладонью по его груди.

– Пожалуй, немного твоей изобретательности.

– Вы не устали, милорд?

– Едва ли подобное возможно, – засмеялся Алекс. – Слишком уж живо я реагирую на каждое твое прикосновение.

Граф поцеловал жену в губы. Погружая пальцы в шелковистое золото ее волос, он прошептал:

– И тебе спасибо, Лаура.

Он принялся поглаживать ее груди. Затем стал целовать соски;

– Спасибо, любимая, за твою красивую грудь и за эти чудесные соски.

Она улыбнулась и тихонько застонала.

– Спасибо за то, что принимаешь меня, – сказал он, поглаживая ее по животу.

Лаура чувствовала, что уже вновь готова принять его.

– Спасибо, любимая, за твои сладкие губы. – Он провел ладонями по ее бедрам. – И за те стоны, что ты издаешь, когда мы сливаемся воедино. И за вздохи и укусы, когда твои острые зубки впиваются в мое плечо.

Она провела ладонью по его лицу, и он поцеловал ее руку.

– Спасибо за то, что не скрываешь своих чувств, спасибо за твою страстность. – Он прикоснулся к ее увлажнившемуся от желания лону, затем коснулся груди, расцветавшей от его ласк. – Спасибо за то, что ты такая горячая и влажная.

– А что во мне тебе больше всего нравится, Алекс? – Она провела пальцем по его губам.

– Любовь моя, мне нравится в тебе все.

– Невежливо отказываться от подарка, милорд.

Лаура обняла мужа и поцеловала в губы. По телу его пробежала дрожь и в следующее мгновение он вошел в нее. Она тихонько вскрикнула и тотчас же застонала.

– Значит, я отказываюсь от подарка? – прошептал Алекс. Он приподнялся и, чуть отстранившись, принялся поглаживать пальцами ее лоно.

Лаура обвила руками его шею и простонала:

– Ты мучитель, Алекс…

– Но ты такая сладкая, – пробормотал он, принимаясь целовать ее груди.

Тут Лаура, обхватив ногами бедра мужа, привлекла его к себе, и он снова вошел в нее. Она опять застонала и, устремившись ему навстречу, увлекла его в огненный водоворот страсти. Казалось, это продолжалось часами, и наслаждение было почти болезненным.

Потом они долго лежали в полном изнеможении, лежали, думая о том, что им с каждым разом становится все лучше вместе – все больше страсти рождалось между ними.

Наконец Лаура со вздохом, пробормотала:

– Всегда так… пожалуйста.

И оба рассмеялись.

Крепко зажав в кулаке записку, Лаура закрыла дверь дрожащей рукой. Двигаясь очень медленно, словно каждый шаг давался ей с огромным трудом, она подошла к новому столу – Алексу за ним так и не пришлось посидеть – и, опустившись в кресло, начала читать.

«Алекс!» – мысленно взывала она в отчаянии, но глаза ее оставались сухими.

Лаура стояла у окна, выходившего в сад, однако ничего перед собой не видела – все сливалось в сплошную розоватую и зеленовато-желтую массу. В какой-то момент она вдруг сообразила, что думает о розах и о том, что надо поговорить с садовником: пусть, когда будет перекапывать землю под розами, добавит побольше опилок. Почему-то такие мелочи казались ей сейчас чрезвычайно важными.

Потом она долго сидела за столом, внимая звукам просыпавшегося дома. Хеддон-Холл и впрямь напоминал живое, только что проснувшееся существо. Из гардеробной доносился плеск льющейся воды – наполняли куб; по холлу расхаживала поломойка, молодой садовник спросил кое о чем молоденькую горничную, и та ответила ему грубостью на грубость… И еще мерно тикали часы на каминной полке.

В открытое окно вливался запах влажной земли, уже прогретой солнцем, – сладкий запах весеннего утра. Кроме того, в воздухе витал аромат лимона – его добавляли в состав для полировки мебели. И еще она чувствовала запах Алекса – комната по-прежнему хранила его запах…

Машинально разгладив записку мужа, Лаура положила ее на стол. Она смотрела на строчки, написанные рукой Алекса, но буквы расплывались у нее перед глазами. Ей казалось, что в душе ее что-то рушится и ломается…

Алекс ее оставил.

С какой легкостью он рассуждал о долге, и как зловеще звучали его слова – словно сама смерть наступила ей на горло.

Она надеялась, что он не забыл очки и теплый сюртук. И надеялась, что он уехал в карете, а не верхом, – с его ранениями не следовало изнурять себя верховой ездой. Зимой Алекс кашлял, и она постоянно боялась, что муж простудился, хотя он уверял, что кашель – последнее напоминание о дыме, которого ему пришлось наглотаться в бухте Квиберон.