Лаура не могла произнести ни слова. Бледная как полотно, она молча смотрела на графа. Да, он был в ярости – именно этого она и ожидала. Сейчас ей даже стало немного легче; ужас происходящего мешал проникнуться чувством реальности, и она воспринимала ситуацию как бы со стороны – казалось, все это происходило вовсе не с ней. И еще: нарыв наконец-то вскрылся… Теперь ей уже нечего было бояться.

Упершись ладонями в стол, она вдруг наклонилась к графу и улыбнулась, глядя на него с нежностью в глазах.

– А как же еще я могла добраться до тебя, если ты заперся в своей башне и никого к себе не пускал – играл роль великомученика.

– Вы меня в этом обвиняете, миледи?

– Да, я притворилась служанкой, – продолжала Лаура, по-прежнему улыбаясь. – Притворилась, потому что ты отгородился от тех, кто любит тебя, и у меня просто не оставалось выбора. Я не помню, чтобы ты отказался от того, что было предложено, Алекс. В такие игры в одиночку не играют. Ты должен об этом знать.

Лаура выпрямилась и, скрестив на груди руки, с вызовом посмотрела на графа. Он молчал, и она вновь заговорила:

– Кстати, о лжи. Сдается мне, ты тоже забыл кое о чем упомянуть.

– Ты выговариваешь мне за то, что я не сообщил тебе о предстоящем венчании? Едва ли это подходящая тема для беседы, когда тебя обольщают. Ты ведь этого не станешь отрицать? Знаешь ли, я собирался дать тебе мешочек золота в тот день, когда ты исчезла. Ну разве не смешно?

Он заметил, что она покраснела. Она злится или смущена? Как бы там ни было, румянец на щеках делал ее еще прекраснее, и это еще больше его раздражало. Черт возьми, не надо смотреть на нее! Не надо любоваться очертаниями ее бедер и огромными глазами – чудесными зелеными озерами…

– Разве я плохо разыграла для тебя шлюху, Алекс?

Лаура окинула его надменным взглядом, и граф невольно отметил, что она держалась с необыкновенным достоинством.

Он рассмеялся.

– Знаешь, почему я намеревался отослать тебя из Хеддон-Холла? Меня мучила совесть. Я не хотел, чтобы моя дорогая Лаура страдала. Не желал изменять моей будущей жене!

Она пристально на него посмотрела и снова одарила своей обворожительной улыбкой.

Граф встал из-за стола и подошел к ней вплотную.

– Вы считаете, что я разыгрываю из себя мученика, леди Уэстон?

– До сих пор именно так я и думала.

Он не спеша развязал сначала один узел маски, затем другой. Потом пододвинул подсвечник поближе к Лауре, так что пламя свечи едва не обожгло ее, и приблизил свое лицо вплотную к ее лицу. В следующее мгновение маска упала на пол.

– Этого не достаточно, чтобы иметь желание спрятаться от людей? – прошептал граф.

Лаура по– прежнему улыбалась. Улыбалась все так же ласково и обворожительно. Если бы он не наблюдал за ней так внимательно, то, пожалуй, решил бы, что она умело скрывает отвращение, которое, несомненно, должна была испытывать в этот момент. Но нет, в глазах ее была лишь нежность. Ни страха, ни отвращения. Одна лишь нежность, но эта нежность острыми кинжалами пронзила его сердце.

Он поспешно отступил, но Лаура по-прежнему не отрывала глаз от лица человека, которого привыкла считать прекрасным, как Аполлон. Руки ее дрожали, а сердце билось, как птица в клетке.

Один глаз Алекса затянулся бельмом, а глазницу пересекал уродливый глубокий шрам – будто раскаленный шомпол оставил свой след. Лоб его был испещрен множеством мелких шрамов – словно в него вонзились сотни раскаленных игл.

– Ну, ты по-прежнему считаешь, что это не причина? – осведомился граф.

Она перевела взгляд на его выразительные губы и волевой подбородок. Только подбородок и губы остались прежние. Все остальное изменилось до неузнаваемости.

Кожа на правом виске приобрела малиновый оттенок и была тонкой, как бумага. Кожа на левой щеке напоминала воск, оставшийся от догоревшей свечи, – вся в наплывах. Нос же – бесформенное месиво.

Лаура молча смотрела на него, и сердце ее разрывалось от боли.

Она боялась, что не сможет этого вынести – его боль стала ее болью. Но все же он оставался Алексом, и для нее не важно, в шрамах он или нет.

– Нет, это не причина, – проговорила она наконец.

Он попятился, ошеломленный нежностью, струившейся из ее глаз. Может, она действительно слабоумная? Или это он лишился рассудка.

Он помотал головой, словно пытался избавиться от наваждения.

Лаура подошла к нему, и он увидел, что в глазах ее стоят слезы.

Она провела пальцами по его изуродованному лицу и поцеловала.

Нет, она не стала целовать его в губы, почти не пострадавшие, но прикоснулась губами к его лбу – там шрапнель сожгла кожу. Затем скользнула губами по впадине, оставшейся от выжженного глаза, и поцеловала в переносицу – там почти не осталось мяса.

Граф почувствовал на щеке ее слезы и опустил голову.

– Избавь меня от своей жалости, – прошептал он.

Но Лаура уловила в его словах скрытую нежность и боль.

– Я люблю тебя, Алекс, люблю всю жизнь! – воскликнула она со слезами в голосе. – Да, всю жизнь… Неужели ты думаешь, что я могу чувствовать к тебе лишь жалость? Если так, то ты плохо меня знаешь.

– Жалость, сочувствие, сожаление – какая разница? Все ми чувства означают примерно одно и то же, – сказал он, он отстраняясь.

Алекс отвернулся, поднял с пола маску и снова надел ее.

Она не сводила с него глаз, и под ее пристальным взглядом ему стало не по себе. Не так он все себе представлял. Лаура не убежала в ужасе и не упала в обморок – она смотрела на него своими огромными зелеными глазами, полными слез. Боже, как ему не хватало этих глаз!

– Из-за шрамов ты не стал для меня хуже, Алекс, – сказала она, положив руку ему на плечо.

Он отстранил ее руку, но не мог спрятаться от взгляда – в зеленых глубинах ее глаз появился знакомый блеск.

– Шрамы – это мелочи по сравнению с другими твоими недостатками, – усмехнулась она. – Ты упрям, прямолинеен и лишен чувства юмора. А маску свою носишь… как щит, защищаясь от окружающего тебя мира. Тебе следует проявлять больше гибкости, дорогой Алекс.

– Теперь, миледи, вы взялись оценивать мой характер?

– Естественно, Алекс. Кому, как не мне, дать ему верную оценку? Уж я-то знаю тебя лучше, чем другие. Все тебя боятся, а кто не боится, у того не хватает ума делать выводы.

Она приблизилась к нему вплотную и прижала ладони к его груди. На губах ее снова появилась улыбка.

– Ты обвиняешь меня в избытке гордости, драгоценная супруга? Выходит, я должен еще и поблагодарить тебя за твою ложь?

Лаура вздохнула. Алекс действительно был слишком гордым… Но к черту его гордость! Она любит Алекса, и только это имеет значение.

– Пойми, дорогой, ты испытываешь мое терпение…

– Надеюсь, миледи, испытание проходит успешно, – проговорил граф с усмешкой. – Вы действительно хотите стать терпеливой? Я бы на вашем месте был поосторожнее. Видите ли, ваши желания иногда сбываются.

– Но мое желание уже сбылось.

Граф промолчал. Он видел, что Лаура совершенно его не боялась; более того, она отчитывала его, как мальчишку. Ее улыбка была столь обворожительной, что он едва не улыбнулся ей в ответ. Взяв себя в руки, граф поджал губы и отвернулся.

– Ты должен признать, Алекс, что я права, ведь ты прекрасно это понимаешь, – продолжала Лаура. – Но ты должен знать: я тебя люблю и буду любить, несмотря ни на что.

– Все это твои фантазии, – проворчал граф.

Лаура весело рассмеялась, и у Алекса возникло ощущение, что он утратил контроль над ситуацией.

– Дорогой, сдавайся на милость победителя. Мои условия не такие уж тяжкие.

Алекс нахмурился.

– Сдаваться? И не подумаю, особенно вам, миледи.

– Гордец терзается, и собственная гордость служит ему и зеркалом, и литаврами, и по собственной гордости он сверяет свою жизнь.

– Шекспир? Ты можешь сейчас цитировать Шекспира?

– Почему бы и нет? – со смехом отозвалась Лаура, направляясь к выходу.

– Куда ты собралась?