Я не разбирал слов, но очень скоро раздалось негромкое, повторенное всеми «аминь», и все зашевелились, начали отодвигать стулья и рассаживаться.

Протестантский военный священник, или «чаплан», Вир, как его называли мои соседи, сидел по правую руку от Дасти. По левую его руку рядом со мной сидел полнеющий человек с длинными прилизанными волосами с золотистой «птичкой» на груди (лётчик) и золотистыми кленовыми листиками на воротничке (лейтенант-комендер, или капитан третьего ранга по званию).

— Меня зовут Джон Донелли, я старший офицер Дасти, его заместитель. Раз мы посажены рядом, мы будем сидеть так все время, — сказал он.

Ужин протекал очень чопорно, несмотря на то что все были друг с другом по имени. Вот что бросилось в глаза за этим столом: все сидели очень прямо, и у многих моих соседей левая рука во время еды не работала, она висела вдоль туловища, как парализованная. Когда надо было что-нибудь разрезать, например кусок мяса, они «доставали» её из-под стола, брали ею вилку, а правой рукой — нож и резали кусок. Потом снова тут же клали нож, перекладывали в правую руку вилку, а левая рука опять, как парализованная, повисала вдоль тела.

Ужин уже подходил к концу, но никто не курил за столом, как в общем «кафетерии» или в любых помещениях станции. Но вот Дасти, покончив со вторым, откинулся на спинку стула и сказал матросу, что, по его мнению, пора уже перейти к сладкому. Это был как бы сигнал. Тут же все оживились, облегчённо вздохнули и полезли в карманы за сигаретами или сигарами.

Ужин закончился, но никто не вышел из-за стола до тех пор, пока не встал, отодвинув стул, сам командир.

Вот так один раз в сутки мы собирались за общим столом. Таким образом я лучше узнавал людей, с которыми не был связан непосредственно по работе.

Напротив меня, например, за столом сидел единственный немолодой офицер, кроме командира, — лейтенант Луи Смит, начальник радиостанции. Обременённый большой семьёй, Смит все время говорил только о том, как он получит новое место на берегу и будет жить вместе с детьми по крайней мере два года. Ведь так получилось, что все предыдущие годы он провёл на авианосцах, осуществляя радиопривод самолётов. Но мечта Смита не сбылась. Помню, как Мак-Мердо облетела весть: «Лейтенант Смит получил приказ после зимовки и отпуска прибыть для прохождения службы на авианосец».

Ах как безутешен был Луи, как все мы ругали министра обороны Макнамару, который, говорят, лично подписал это назначение для Луи на один из авианосцев, уже находившихся во вьетнамских водах!

Так первое эхо войны во Вьетнаме долетело и до Антарктиды.

Откровенно говоря, мне было не очень приятно посещать эту офицерскую кают-компанию, эта традиция на Мак-Мердо была недемократичной. Коробило деление на «избранных» и «простых». Мне было, например, неудобно перед матросом, с которым я целый день работал на льду, идти в комнату, куда вход ему был воспрещён. Этой системой был недоволен и наш молодой «обслуживающий персонал». Сначала Дейв Кук, Майк Боуман и другая молодёжь заявили, что введение такой системы неправильно, это нетактично по отношению к матросам. Потом наступил день, когда в углу комнаты офицерской компании появился ещё один стол и несколько стульев. И вот, в тот самый момент, когда Дасти дал команду капеллану читать молитву и наступила тишина, с шумом и громким смехом в комнату вошли с подносами, полными еды, Дейв, Майк и примкнувший к ним Джим Солсбери. Вся благоговейная тишина и настрой молитвы были нарушены. А ребята за своим столиком начали греметь ножами и вилками, громко хохотать над чем-то, шутить.

Такое положение сохранялось недели, пожалуй, две-три. Велись дипломатические переговоры, но Дейв Кук был так же непреклонен, как и при своей «забастовке»:

— Я не могу иначе, это было бы против моей совести, — упрямо твердил он.

Ещё одним местом, где собирались люди, ужинающие в офицерской кают-компании, был «офицерский клуб». Именно туда меня привели в мой первый день в Мак-Мердо. Каждый день после ужина, начиная с восьми вечера, в этом клубе шёл фильм и конечно же вовсю работал бар. Особенно большое оживление было у стойки после ужина в субботние вечера. Это время называлось «счастливый час» — изобретение, сделанное для того, чтобы стимулировать максимум употребления спиртного в субботы. Ровно в 18.30 вечера по субботам в баре раздавался удар большого, начищенного до блеска медного корабельного колокола. С этого момента и до следующего удара колокола, который прозвучит в 11.00, цена всех напитков и коктейлей в баре снижалась в три раза. Эта система действовала безотказно. В Мак-Мердо господствовала точка зрения, которую вкратце можно выразить так: «пить можно и нужно каждый день понемногу, а по субботам значительно больше». Правда, любой крепости напитки и в любом количестве разрешалось покупать только членам офицерской кают-компании. Матросы могли пить только пиво. В Мак-Мердо был огромный выбор самых уникальных, дорогих и редких вин и напитков из погребов Франции, Испании, Италии. Такие вина и ликёры не пробовали даже большинство работающих здесь учёных. Для них это было слишком дорого и недоступно там, в США. А здесь в «счастливый час» все было таким дешёвым!

Естественно, что к концу каждого субботнего вечера вся компания, собирающаяся в клубе, бывала сильно пьяна.

Кроме продажи спиртных напитков, что называется в розлив, в баре существовала ещё и система продажи бутылок прямо со склада. Это можно было делать раз в неделю. Чтобы не было злоупотреблений, особенно там, на Большой земле, на этикетку каждой бутылки каким-то специальным клеем приклеивался яркий ярлык, на котором было написано, что она из погреба «Месс Нэви США». Перепродажа таких бутылок и ввоз их в любую страну считались контрабандой. На этой наклейке кроме надписи стоял ещё и длинный семизначный номер, на каждой бутылке свой. Когда кто-либо покупал бутылки, против его фамилии проставлялись все их номера, и он расписывался. Кто не собирался заниматься контрабандой, у того имелась возможность утолить жажду и не ходя в бар. Этой возможностью все в Мак-Мердо тоже широко пользовались. Ведь во время полевых работ люди из научной группы возвращались иногда домой очень усталые, замёрзшие и очень поздно, и вот здесь-то открывались эти бутылки. При нашей, русской, «системе» выпивки человек обязательно должен пригласить к себе в компанию кого-нибудь, а лучше всех. У американцев такой системы не существовало. Вот человек вернулся со льда. Он разделся, повесил свои вещи сушиться и решил «подкрепиться». И вот в середине большой комнаты, где сидят и работают его товарищи, он, ни к кому не обращаясь, достаёт свою бутылку, берет из холодильника битый лёд и засыпает им до половины стакан, наливает туда примерно на четверть виски и плескает туда же обыкновенной воды по вкусу. После этого он блаженно разваливается в кресле, положив на стол ноги в носках.

Через некоторое время ещё кто-нибудь отодвинет от себя тетрадь записей или штатив с пробирками, залезет к себе в тумбочку, достанет стакан, тоже наполнит его льдом и напьет в него на четверть виски. Потом примеру этих двух следует третий, четвёртый, и иногда все сводится к общей гулянке, когда все бутылки ставятся в один «котёл». Американцы пьют «крепкое» после ужина или обеда, а не до него. Они пьют крепкие напитки, не закусывая, но всегда разбавляя их водой. Обычно четверть стакана «крепкого дринка» разбавляется ещё двумя четвертями стакана воды. Полученная смесь потихонечку отхлебывается или сосётся через соломинку. Когда я попробовал эту смесь впервые, она мне показалась неприятной, похожей на отвратительное лекарство, но потом я привык, к концу зимовки я уже не без удовольствия неспеша отхлёбывал без закуски очень холодный «дринк». Опьянение разведённым виски мягче.

Частенько за столиками бара можно было видеть и двух капелланов Мак-Мердо. Однажды меня пригласил за свой столик «чаплан» Вир.

— Не хотите ли вы попробовать моего коктейля? — спросил он меня. — Он называется «Би энд Би», по первым буквам составляющих его напитков, и состоит наполовину из бренди и наполовину из ликёра под названием «бенедиктин». Это настоящий бенедиктин, сделанный потомками тех монахов-бенедиктинцев. Эй, бармен, один «Би энд Би» для Игора!