- Где умному горе, там дураку веселье, - проворчал Еж.

- Ну ты вот умный и знаток по женским делам. Расскажи нам, Ефим, как ты свадьбу справлял, - подмигнул Куралесин, потирая руки.

Вошел молоденький безусый боец.

- А ты иди, иди, с поста меняй. Тоби еще рано о свадьбе думать. Тоже мени жених найшовсь, - махнул рукой Павленко.

- Значит, о свадьбе, братки? - вопросительно поглядывал на товарищей Еж, закладывая табак в правую ноздрю. - Апчхи» апчхи, будем живы, не помрем.

- О свадьбе давай рассказывай, - сказал Мухетдинов.

- Так вот, говорю я, с женитьбой нельзя торопиться. Иного спроси, как он женился, так и не вспомнит. А почему? Да потому, что такое важное в жизни событие за обыденный случай у него сошло. Не было в той любви такого, чтобы она душу ему всколыхнула до дна. Не по хорошу мил, а по милу хорош.

Вот, помню, родной брат отца, мой дядя, трудно женился. Чтобы ударить метко, нужна разведка. Сколько мы деревень объездили в поисках невесты - счету нет!

- А что в вашей деревне девок хороших не было? - спросил Куранов.

- Были… Да, знаешь, как: «Ближняя ~ ворона, а дальняя - соколена». Поедем этак верст за десять. Батька мой с братцем где-либо поблизости замаскируются, а мне - задание: «Узнай, что да как. Дома ли хозяин и хозяйка? Что делает невеста? Какое у нее настроение…» И чтобы вам известно было: раньше-то и жениться в деревне не принято было когда не попадя. Только осенью поздней и зимой разрешалось, в мясоед. Иначе батюшка и венчать не станет.

- А что это такое - мясоед? - спрашивает Кленкин.

- Дни такие, когда мясо разрешали попы кушать, после поста.

- После какого поста?

- Понятно, не после караульного. Такие дни отводились, когда церковь запрещала мясо и все скоромное есть.

- Да, порядочки булы, мени моя бабка рассказывала, - подтвердил Павленко, скручивая цигарку.

- Ну, вот я отправляюсь в разведку, - продолжал Еж, - а батька с дядькой на морозе танцуют. А при большом морозе - они одну минуту за десять принимают. Пока я туда-сюда да вернусь обратно, а они синие, как вареные пупы куриные. Набросятся: «Где пропадал, такой-сякой сын?» Ну и подзатыльников наберешь. Тебя же излупцуют, и ты им все выкладывай, что разведал. Стою плачу, как святой Ироним-великомученик, и отвечаю, глотая слезы. А они меня секут вопросами, как кнутом: «Как молодая сказала? Да что ты ответил? Да как хозяйка? А что хозяин?» У меня голову, как на карусели, кружит от их вопросов. Не все я еще мог правильно понять своим детским умишком. Собьют с толку - я и давай врать, чтобы от них поскорей отвязаться. Но они-то понимают, что к чему. Глядишь, словят на вранье и еще тумаков добавят.

- Да, невесело тоби жилось, Юхим, - посочувствовал Павленко.

- Какое там веселье!… Для меня дядина женитьба, братцы, превратилась в каторгу. А куда денешься? Требуют - служишь. И что греха таить - бывалоча, намерзнешься на морозе, попадешь в хату к доброй тетке, она тебя чайком с пирогом попотчует. Забуду, что меня ждут, махну рукой: «Все равно тумаки получать». Ну, а когда сваты в дом, ты в том доме, что в родном, - отогреют тебя, накормят…

- А откуда хозяин знал, что сваты пришли? - спрашивает Кленкин.

- Так это же просто: сваты входят с причитанием - стих такой придуман. К примеру: «За синими морями, за дальними горами, за дремучими лесами живет молодец - Иван Васильевич свет…» Кроме того, сватам особое место отводилось - под матицей.

- Вот слово диковинное! А как его понимать? - удивился Кленкин.

- Матица - это поперечная перекладина на потолке. Как сел ты под матицу, значит сватать приехал… Вышли мы из дому невесты, дядька сияет, как подсвечник, мелом начищенный, отец тоже доволен. И вот тогда батька дает мне команду: «Мы, - говорит, - с братцем по махонькой с мороза опорожним, а ты дуй к батюшке. И сиди там до нашего прихода. Передай - придем к нему договариваться, насчет венчания Пафнутия». Как сказал он мне это, у меня аж похолодело внутри. Дело в том, что до прошлой весны я у попа в школе на хорошем счету был, а в пасху мы с ним поссорились и страшными врагами стали. Я хоть и мал бы, а гордость имел, «Не пойду, - говорю,- к попу, пусть он подохнет, черт патлатый». Отец как услыхал от меня такие слова, зажал голову между ног и давай от всей души вкладывать по известному месту. А у него ручища мужицкая, жесткая и как лопата широкая. Как приложит - аж дух захватывает. Отжарил он меня и опять командует: «Если не пойдешь к батюшке и не попросишь у него прощения, в дом не пущу…» - «Как не так, - думаю. - Под забором подохну, а ему кланяться не пойду ни в жисть». Отпустил он меня, а я не к служителю божьему, а к тетке в дальнюю деревню подался.

- А чего ты, Ефим Данилович, с попом не поделил? - спросил Куралесин.

- Подожди, не забегай вперед, и до попа дойдет очередь…

- Тревога! Тревога! - ворвался в землянку связной командира взвода. - Немцы в атаку пошли…

- Первое отделение!… Второе отделение!… По местам! - донеслись голоса отделенных командиров.

И бойцы, застегиваясь на ходу, натягивая ушанки и хватая винтовки, выскакивали наружу.

- Так и не дали дослухать, як дядько женивсь, - сказал Павленко.

- Про попа доскажешь, Ефим? - спросил Мухетдинов.

- Ладно, и про дядьку и про попа после доскажу. Быстрей давай… А немец, немец-то пуляет, ажно воздух стонет. Нет, это неспроста, он что-то затеял.

Из кромешной тьмы вынырнул младший лейтенант Малахов, только что принявший командование ротой вместо погибшего в бою лейтенанта Муранова. Он тяжело дышал, говорил скороговоркой:

- От нашей роты пойдет на задание группа. Нужны хорошие лыжники. Старшим назначаю младшего сержанта Ежа.

Малахов шел вдоль шеренги, всматривался в лицо бойцов, выбирая лучших.

- Ты, Куралесин, Корионов, Кленкин… Мухетдинов, Калинов, Павленко, Гавриков, Кочетков, Куранов, Сокол, Софинов, Логвиненко, Аралекян, Пузаков, Гурмешвили, Юхнов, Охапкин, Голодед.

Еж выстроил группу. Старшина роздал боеприпасы, лыжи, маскировочные халаты.

Малахов шел вдоль шеренги, всматривался в лица бойцов, ставил задачу:

- Обходом высоты слева выйти к оврагу Дубовый и занять позиции у его выхода к дороге. Две роты нашего батальона по сигналу «зеленая ракета» атакуют вражеских лыжников. Белофиннам оставлен один проход - на вашу засаду. Вы должны не дать им возможности уйти в лес, а тех, кто прорвется, уничтожить внезапным огнем. Ясно?

- Есть, товарищ младший лейтенант, задача ясна, - уверенно повторил Еж.

Бойцы надевали маскировочные халаты и, сливаясь со снегом, исчезали в ночной тьме.

Вскоре со стороны чернеющего впереди леса взлетела зеленая, ракета. Ее бледно-мертвенный свет долго дрожал над заснеженными полями. Еж подал команду.

- Ребята, нажмем! Роты пошли в атаку… За мной! - И, решив сократить путь, он стремительно спустился по склону высоты.

Внизу у облепленной снегом березы группа остановилась. Еж послал в разведку Корионова.

Пересекли лес, поле, еще редкий лесок и только стали взбираться на высотку, как совсем близко раздалась длинная автоматная очередь. В ответ ей донеслось несколько коротких.

«Эх, шляпа, не выдержал, - подумал Еж о Корионове, - говорил - в бой не вступать. Нервишки сдали… Придется на помощь идти. А может, он нарочито бой с ними завязал, чтобы задержать, пока мы доберемся до места засады?»

Еж, а за ним и бойцы устремились вперед. Вот уже и овраг; крутые берега его заросли густым кустарником. Быстро заняли позиции. Еж только что успел поставить каждому задачу, как по скату высоты заскользили тени вражеских лыжников. «Поспели, поспели!» - обрадовался Еж и забеспокоился: «А где же все-таки Корионов?» Мухетдинов изготовился для стрельбы из пулемета, но Еж положил ему руку на плечо:

- Подпускай ближе. Огонь - по моей команде.

Силуэты вражеских лыжников все ближе и ближе. Мухетдинов тяжело вздохнул.