За изгибом хода сообщения комбат чуть было не налетел на белокурую девушку - военфельдшера его батальона Валю Пятеркину. Она склонилась над бойцом, лежащим на дне траншеи на разбросанных повсюду полевых цветах, прикладывала к его груди маленькое розовое ухо. Увидев Миронова, бросила в его сторону испуганный взгляд, и в ее зеленоватых крупных глазах блеснули слезы.

- Убит,- сказала она, и маленькие пухлые губы ее покривились будто от боли.

Она собрала со стен траншеи зацепившиеся цветы и положила их на грудь бойцу. И как бы оправдываясь перед Мироновым, сказала:

- Он давно уже носил мне цветы в землянку. А сегодня не принес. Меня вызвали сюда к раненому комвзвода, а он, - показала она на убитого, - как увидел меня, отправился за цветами. Я кричала ему, чтобы вернулся, но не могла остановить. Не послушал…

Она всхлипнула, утирая пилоткой слезы, Сейчас она, маленькая, заплаканная, сидела на корточках и чем-то напоминала Миронову Золушку, которую зло обидели. И ему стало ее жалко. Он погладил ее шелковистые волосы.

- Валя, не плачьте. Теперь ему уже ничем нельзя помочь.

Она бросила на него сердитый взгляд снизу вверх, как бы говоря: «Уходите отсюда!»

Миронов, подчиняясь ее немой просьбе, ушел. Возвращался он на командный пункт под впечатлением только что увиденной им трагической развязки любви. Она невольно напомнила о Наташе. И Миронов подумал: «А полез бы я за цветами для Наташи, рискуя жизнью»? И сам себе ответил: «Полез бы». Он знал, что она очень любит цветы. По дороге он нарвал цветов, пришел в землянку и поставил их в гильзе от снаряда. Чайка искоса поглядывал на начальника.

- Что с вами, товарищ комбат?

Миронов лежал в раздумье. Появилось сосущее, настойчивое желание выразить пережитое чувство стихами. В голове сталкивались, лезли друг на друга, громоздились слова - красивые и грубые, короткие и длинные, знакомые и чужие. Их все становилось больше и больше. Они распирали голову до боли. И уже несколько ручейков с разным ритмическим звоном текли, ломая словесные преграды. И вот карандаш зашуршал по бумаге.

Я люблю ее всем сердцем жарким,

В ней вся жизнь моя, о ней мечты.

Не дарил богатых ей подарков,

Но всегда дарил я ей цветы.

Умирал бы, взглядом попрощался,

Клятв не говорил и громких слов,

Пусть лишь полевой букет остался,

Как моя живая к ней любовь.

Вбежал сержант Чайка.

- Товарищ старший лейтенант!

- Чего там еще?

- Товарищ старший лейтенант, - задыхался Чайка. - Из штаба полка звонили: ваш брат приехал, - в его голосе дрожала радостная струна.

Миронов даже не повернулся к нему. Он знал, что полк получает новое пополнение. Вот и прибыл какой-то однофамилец, да и только. Откуда быть брату? Ему и шестнадцати лет не исполнилось, как он мог попасть в армию? К тому же место на Дону, где жила семья Миронова, недавно заняли немцы. «И потом если бы и очутился брат в армии, как мог попасть именно на этот фронт, в ту же армию, дивизию и полк, где служу я? Нет, это невозможно…»

- Да, совсем запамятувал… Вам письмо.

Миронов взял. Письмо было от Талановой.

- Товарищ старший лейтенант, разрешите мне за вашим братом в полк съездить?

- Да что вы сегодня очумели? Какого-то брата придумали…

Миронов вышел из терпения, поднялся и сел, свесив ноги. Но, встретив обиженный взгляд Чайки, сказал:

- Ладно, поезжайте. Только это не брат. - И объяснил, почему он считал так.

Чайка был украинцем и имел упрямый характер. Он выслушал его доводы смиренно, но все же в полк уехал.

Миронов тут же начал читать письмо. Ляна описала подробно, как они с Наташей выходили из окружения, о том, как Самойлов вывез ее, раненную. Наташа осталась ожидать следующего рейса. Когда Самойлов прилетел за Наташей, то ее не нашел. «Но там были наши танковые части. И, по-видимому, - писала Таланова, - она ушла с ними…» Миронов представил себе Наташу - строгую, собранную, волевую. «Да, характер у нее отцовский… Но где она сейчас? Может, все же спросить у Канашова?»

- А я, Александр Николаевич, по твою душу, - сказал входивший комиссар полка Ларионов. - Брат там твой приехал. Обыскались мы все тебя. Начальник штаба по ротам обзвонился. Ушел, сказали, от Натевадзе. Я и Чайку твоего загонял, нигде найти не можем. И вот сам пошел на поиски.

Некоторое время они сидели молча, каждый думал о своем.

- Так что же будем делать с твоим братаном? Куда нам его? - На сухощавом лице комиссара отражалось явное беспокойство. Он поправил рукой вздыбившуюся шевелюру.

- Подожди еще, Ларионов. Дай я его погляжу, что это за брат?

- Нет, тут и глядеть нечего. Я сразу, как увидел, - похож. Может, и не точно, но сходство есть. Да вон он стоит, - показал он пальцем в окно.

Миронов выскочил из землянки и направился ускоренным шагом. Сердце тревожно забилось. Тот, кого называли его братом, стоял к нему спиной. Высокий плечистый парень в темном гражданском пальто, в брюках навыпуск и в ботинках с калошами. На голове маленькая фуражка, как будто положена сверху на самую макушку. Он обернулся, почувствовал пристальный взгляд Миронова. Лицо мальчишечье, с редким светлым пушком, пробивающимся над верхней губой и на бороде. Карие глаза его радостно улыбались.

- Женька!

- Сашка!

Братья кинулись в объятия друг другу и расцеловались.

Почти три года прошло с того дня, как Саша ушел из дому служить в армию. Год воевал, и с тех пор они не виделись. Уходил он - Женя был еще мальчишкой, бегал в коротких штанах и любил играть с товарищами в войну.

Миронов внимательно осматривал брата с ног до головы. И ему не верилось, что перед ним родной брат, На ногах этого «мальчика» были ботинки сорок второго размера, и теперь Саше, чтобы глядеть на него, надо было поднимать подбородок кверху.

Вокруг них собрались командиры, пришел начальник штаба батальона. Все были рады этой встрече, будто и они встретились со своими родственниками. Братья тут же начали забрасывать друг друга вопросами, но Ларионов прервал их:

- Места лучшего не нашли, где бы поговорить? Идем, комбат, к тебе в землянку. С тебя причитается. Тут я с удовольствием поддержу компанию.

Миронов переступил порог и увидел готовый стол с закусками.

- Ну и Чайка, ну и проворный малый! - покачал головой комиссар.

Миронов тоже смотрел с восхищением на своего ординарца.

Братья оглядывали друг друга, будто не верили себе.

- Ну, давай рассказывай, Женя, как ты ко мне добирался.

- До штаба фронта я добрался быстро, - сказал Евгений, - а вот в штабе армии никто мне толком не мог сказать, где ваш батальон. Но мне помог случай. Встретил я веселого младшего лейтенанта Ежа. «Кого, - говорит, - паренек, ищешь? Кто такой будешь?» Ну, я ему рассказал. Он пристроил меня на питание к себе. «Через три дня я получаю направление в дивизию, где твой брат служит, вот и поедем вместе». Вот и приехал я с ним.

Он помолчал и добавил застенчиво:

- Только мне, товарищи, похвалиться нечем. Я и в глаза еще ни одного живого немца не видел. Но я ворошиловский стрелок. На соревнованиях первое место взял. На курсах снайперов при учебном центре учился.

- Закончил курсы? - спросил брат.

- Нет. Не мог больше в тылу отсиживаться. Отпросился поскорее на фронт. Тут и доучусь. Фронт - вот это школа! А в тылу сколько я фанерных щитов передырявил! Надоело… Каждый день до потемнения в глазах стреляли в фанеру. Обидно было: на фронте снайперов не хватает, а мы там детской забавой занимались. Товарищ у меня был - Виктор. Он сбежал с курсов и прислал мне письмо. У него уже одиннадцать фашистов на счету - представили к ордену Красной Звезды.

- А может, и зря, сынок, торопился. Доучился бы на курсах, раз дело у тебя хорошо пошло, - сказал Ларионов.

Это замечание комиссара задело самолюбие Евгения. «Не верит, думает, хвастаю. Ничего, я докажу ему…»

Евгений пробежал глазами по стенам землянки. Над койкой Миронова-старшего висело снаряжение и пистолет. Евгений встал рывком.