— Шлюха? — Надо отдать должное, он выглядел смущенным. — И в этом, золотце, вся загвоздка. Дело даже не в том, как к этому отнесется твоя семья. Даже если мы умудримся одолеть это препятствие, ты никогда не сможешь этого забыть. Все время, пока мы будем женаты — вероятно, недолгое, — тебя будет мучить мысль о мужчинах, с которыми я была. Ты станешь гадать, был ли кто-то из них лучше. Гадать, делала я с ними то, что кажется тебе новым и неизведанным.

В ярости он вскочил и принялся натягивать штаны:

— Я-то думал, ты будешь благодарна.

— Польщена, — холодно ответила я, — но не более того.

Это была не вся правда. Правда в том, что, несмотря на юношескую самоуверенность и частые перепады настроения, Этьен мне нравился. Очень. Что в нем меня привлекало? Может, его артистическая натура с бурными чувствами и чрезмерным самолюбием. Он был художником-любителем. В очередной раз проявилась моя одержимость творческими личностями. К счастью, на этот раз мне хватило здравого смысла избежать слишком глубоких отношений с человеческим существом.

— Я желаю, чтобы ты смогла выбрать того, кого любишь, — с горечью проговорил он. — Потому что я, знаешь ли, тебя бы не выбрал. Однако мы здесь. Я не могу перестать о тебе думать. Меня будто тянет к тебе что-то, чему я не в силах противиться.

— Мне очень жаль, — мягко сказала я, удивленная, что у меня слегка заныло сердце. — Дождись свадьбы. С женой ты забудешь обо мне.

— Нет. Разве она может сравниться?

— Некрасивая? — Возможно, самоуверенно с моей стороны, но сколько раз я это слышала!

— Скучная, — отозвался он.

А потом я услышала крик, леденящий душу, преисполненный ужаса крик. Совершенно забыв об Этьене, я выскочила из маленькой сырой комнаты. Внизу я обежала холл и наконец обнаружила несколько человек и причину беспокойства.

Это была Доминик. Она лежала на узком тюфяке в луже крови.

— О боже, — воскликнула я и встала перед ней на колени. — Что случилось?

Но я уже и сама поняла. Мне не потребовалось дальнейших объяснений от прочих танцовщиц. Пару недель назад я пренебрегла ее мольбами о помощи, целиком поглощенная собственным бурным романом. Так что ей самой пришлось искать выход, как часто поступали женщины из низших слоев общества. К несчастью, в те времена не было еще ни надлежащей аппаратуры, ни санитарии. Аборт был опасным делом, часто смертельно опасным.

— О Боже, — повторила я.

Я никогда не упускала возможности обратиться к Создателю, несмотря на отречение.

Я стиснула ее руку, не зная, что предпринять. Среди собравшихся появился полуодетый Этьен. В отчаянии я обратилась к нему:

— Ты должен пойти за доктором. Пожалуйста. Как бы ни было оскорблено его самолюбие моим отказом, сам он отказать мне не мог. Я увидела, что он рванулся к выходу, но Бастьен схватил его за плечо:

— Нет, это бессмысленно. Она умерла.

Я посмотрела на юное личико Доминик. Кожа ее побледнела, пустые остекленевшие глаза уставились в никуда. Я понимала, что должна их закрыть, но вдруг не захотела к ней прикасаться. В ужасе глядя на девушку, я, отпрянув, выпустила ее руку.

Отнюдь не впервые я видела мертвое тело, но никогда смерть не представала передо мной с такой поразительной ясностью. Вот она здесь, а в следующий миг ее уже нет. Один удар сердца, и все.

В воздухе витал запах смерти, живописуя ужасную правду о человеческих существах. О том, как коротки их жизни. И хрупки. Рядом с нами они как бумажные куклы, в мгновение ока обращающиеся в пепел. Сколько раз за тысячелетие я видела, как они приходят и уходят. Сколько раз я наблюдала этот стремительный переход от младенчества до седовласой смерти. Запах смерти. Он переполнял комнату. Он вызывал отвращение… и страх. Почувствовав удушье, я отстранилась еще дальше.

И Бастьен, и Этьен бросились ко мне, неловко пытаясь поддержать, но я в этом не нуждалась. Доминик, почти еще дитя, только что испустила дух прямо передо мной. Как хрупки человеческие существа. Я должна была уйти отсюда, прежде чем меня стошнит. Я отвернулась от тех, кто пытался меня утешить, и выбежала вон.

— Как хрупки человеческие существа, — прошептала я Дагу.

Чувство, переполнявшее меня теперь, когда я сидела рядом с ним, не было скорбью или отчаянием. Это была ярость. Ярость до белого каления. Человеческие существа хрупки, но некоторые из них все же находились на моем попечении. И как бы ни было это глупо с моей стороны, я не могла уклониться от того, что считала своим долгом. Даг был одним из моих людей. И тем, кто чуть не оборвал свои дни.

Я встала, последний раз сжала его руку и вышла из комнаты. Судя по изумленным взглядам, которые бросали на меня Кори, Мин и Уайет, я выглядела ужасно. Вдруг кое-что заметив, я подавила праведный гнев:

— Где Сет?

— Он сказал, что должен идти, — проговорил Кори. — Он оставил тебе это.

Он протянул мне клочок бумаги, испещренный каракулями Сета.

«Фетида, потом поговорим».

Я уставилась на записку, ничего не ощущая. Я оцепенела. Я была не в состоянии прямо сейчас сосредоточиться на Сете. Я скомкала записку, попрощалась с музыкантами и направилась к выходу. Оказавшись в вестибюле, я вытащила мобильный телефон и набрала номер:

— Алек? Это Джорджина.

— Привет, Джорджина! — В его голосе послышалась тревога. Чуть ли не отчаяние.

— Ты был прав, — начала я, надеясь, что тоже кажусь обеспокоенной. — Ты был прав. Мне нужно больше. Сейчас. Сегодня вечером. Ты сможешь?

— Да, конечно смогу. — Теперь в голосе его слышалось облегчение.

Мы договорились немедленно встретиться. Никакое время не могло показаться мне слишком ранним. Последние двадцать четыре часа я держалась на пике эмоций и готова была выплеснуть их на Алека. Я не могла больше ждать. То, что и он так жаждет этого, было просто замечательно.

— О, слышишь, Джорджина? — спросил он, когда я уже готова была отсоединиться.

— Да?

Голос его звучал странно:

— Ты не представляешь, как я рад, что ты позвонила.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Дом дилера стоял в стороне от дороги, как, по-моему, и положено всем зловещим домам. Но даже если отставить мое пристрастное мнение, в нем и вправду было что-то жутковатое. Большой и дорогой с виду, он лениво раскинулся среди идеально подстриженных лужаек, хорошо различимых даже в ночи. В районе, где в большом почете были дворики, такая прорва земли указывала на очень большие деньги. В отличие от предместья, где жил Бастьен, у этого дома не оказалось столь же состоятельных соседей. Этот дом стоял сам по себе; он никак не мог быть частью обычного пригородного квартала.

— Где это мы? — спросила я, потому что этот вопрос показался мне именно таким наивным и мечтательным, какой я должна бы задать.

Мы с Алеком встретились в центре, и он привез меня сюда на своей машине. Мы были минутах в двадцати от города.

— Здесь живет этот парень, — радостно сообщил он.

Чем ближе мы были к дому, тем радужней становилось настроение музыканта.

— Он тебя обслужит по высшему разряду.

Машина проехала по длинной извилистой подъездной аллее и остановилась у гаража. Неожиданно рыцарским жестом Алек открыл передо мной дверцу машины и взмахом руки пригласил последовать за ним в дом. Бросив взгляд на побитый «форд-топаз», я невольно подумала, что лакею бессмертного наркобарона могли бы платить побольше.

Мы вошли через боковую дверь, и увиденное поразило даже меня. Первым на ум приходило слово «обалдеть». Обалдеть от роскоши, в которую хочется впиться зубами. Стены, пол и потолок из блестящего темного дерева, как будто в охотничьем домике — в охотничьем домике ценой в семизначное число. Потолок образовывали балки из того же великолепного дерева. На стенах висели картины маслом в золоченых рамах, и я достаточно разбираюсь в искусстве, чтобы понять, что их купили не в ближайшем гипермаркете.

Мы пересекли фойе и попали в большую гостиную, такую же, но еще круче. Центральное место здесь занимал гигантский камин, до потолка растянувшийся кирпичным фасадом. Место над очагом украшал многоцветный пейзаж из витражного стекла, и зарево рокочущего пламени — наряду с огнем нескольких размещенных в нужных местах свечей — было единственным источником света. Никакого электричества.