— Не имею ни малейшего понятия.

— А это не мог быть ваш сын Уильям?

— Вы с ума сошли! Уильям был убит в Аризоне в сорок третьем году, то есть семью годами раньше.

— Вы видели его труп?

— Да.

— Говорят, он был сильно обезображен. Вы были в состоянии опознать его с полной уверенностью?

— Да. Мой сын Уильям умер тридцать два года назад.

— А что сталось с его останками, после того как вы их опознали?

— Мне точно не известно.

— Это странно.

— Неужели? Как вам известно, у него была в Калифорнии жена. Она потребовала, чтобы тело отослали ей, и там его похоронила. Я не возражала. Мертвый человек уходит навсегда. Не имеет никакого значения, где он будет погребен. — Она говорила сухим, равнодушным тоном, но у меня было такое впечатление, что она сознательно душит в себе чувства. Словно читая мои мысли, она добавила: — Когда я умру, а это, наверное, случится скоро, я хочу, чтобы мое тело сожгли и прах развеяли в пустыне поблизости от Тусона.

— Неподалеку от Лэшмэна?

Она взглянула на меня с раздражением и одновременно с интересом:

— Вы чертовски много знаете.

— А вы чертовски мало хотите мне сказать, Милдред, — отозвался я. — Так где же, в конце концов, был похоронен Уильям?

— Кажется, где-то в Калифорнии.

— Вы когда-нибудь были на его могиле?

— Нет, я не знаю, где она находится.

— И вам неизвестно, где проживает его вдова?

— Нет. Я никогда не интересовалась родственниками. Я ушла из своей семьи, когда мне было четырнадцать лет, еще в Денвере, и никогда не возвращалась. Да и не скучала по ней.

Но она продолжала вглядываться полуприкрытыми глазами в отдаленное прошлое, словно желала проследить весь свой жизненный путь. Быть может, она испытала то же, что и я: подземный толчок достаточной силы, чтобы заставить мертвеца встать из могилы.

Когда я добрался до Сикамор Пойнт, часы в моем автомобиле показывали почти три. Море кашляло сквозь сон у подножия пляжа. Я тоже едва не поддался искушению соснуть на переднем сиденье машины.

Но в домике Джейкоба Уитмора горел свет, и я пережил момент надежды, что застану в нем Бетти. Однако оказалось, что Джесси Гейбл одна.

Стоило мне войти в освещенную комнату, как я заметил происшедшую с Джесси метаморфозу: движения ее были более решительными, глаза глядели смелее. Я почувствовал запах спиртного, но она вовсе не казалась пьяной. Она указала мне на стул.

— Вы должны мне сто долларов, — заявила она. — Я узнала фамилию женщины, которая продала Джейку ту картину.

— Кто же это такая?

Она наклонилась над столом, положив руку мне на плечо:

— Минуточку. Не спешите так. Откуда я могу знать, есть ли у вас эти сто долларов?

Я отсчитал и положил на стол требуемую сумму. Она потянулась было за деньгами, но я схватил их прежде, чем она успела к ним прикоснуться.

— Эй! — крикнула она. — Это мои деньги.

— Вы еще не назвали мне имя той женщины.

Она покачала головой. Ее светлые волосы упали на плечи, как шелковая шаль.

— Вы мне не доверяете?

— Доверял, пока вы доверяли мне.

— Вы говорите совсем как Джейк. Он всегда умел все поставить с ног на голову.

— Кто продал ему картину?

— Скажу, когда получу деньги.

Я положил на стол пятьдесят долларов:

— Здесь половина. Вторую половину вы получите, когда назовете фамилию.

— Мои сведения стоят дороже. Это серьезное дело. Мне сказали, что я должна получить за них большую награду.

Не поднимаясь со стула, я наблюдал за ее лицом. Два дня назад, когда я появился здесь впервые, она, как мне показалось, не заботилась так о деньгах.

— Кто же должен заплатить эту награду?

— Редакция газеты.

— Это вам пообещала Бетти Сиддон?

— В общем, да. Она сказала, что мне хорошо заплатят за эту информацию.

— И вы сказали ей, кто эта женщина?

Она отвела взгляд и уставилась в темный угол комнаты.

— Мисс Сиддон сказала, что это очень важно. А я не была уверена, придете ли вы еще. Вы же знаете, как у меня обстоят дела. Я нуждаюсь в деньгах.

Я знал, как обстоят дела. Знал я и то, что она продавала кости Джейкоба Уитмора, а я у нее их покупал. Я положил на стол остальные пятьдесят долларов.

Джесси снова потянулась за ними, но рука ее опустилась на полпути. Она взглянула на меня так, будто я собирался помешать ей. Мне уже прискучили эти игры.

— Возьмите же их наконец, — сказал я.

Она сгребла десяти- и двадцатидолларовые купюры и сунула их под рубашку, за лифчик, виновато посмотрев при этом на меня, готовая расплакаться.

— Не будем терять времени, Джесси, — сказал я. — Что это за женщина?

— Ее фамилия миссис Джонсон, — произнесла она тихим, неуверенным голосом.

— Мать Фрэда?

— Не знаю, чья она мать.

— Как ее зовут?

— Не знаю. Стэнли Мейер сообщил мне только ее фамилию.

— Какой Стэнли Мейер?

— Он работает санитаром в больнице. Художник-любитель. Продает свои картины во время ярмарок на пляже. Его киоск стоит рядом с будкой Джейка. Он видел, как Джейк покупал у нее ту картину.

— Вы имеете в виду женский портрет, который Джейк продал затем Полу Граймсу?

Она утвердительно кивнула:

— Ведь вас эта картина интересует, да?

— Да. Стэнли Мейер описал вам ту женщину?

— Более или менее. Он сказал, что она среднего возраста, лет пятидесяти, высокая, толстая. У нее темные, седеющие волосы.

— А он не говорил, как она была одета?

— Нет.

— Откуда ему известна ее фамилия?

— Он знает ее по больнице. Миссис Джонсон работала там медсестрой, пока ее не выгнали.

— А за что ее выгнали?

— Мейер понятия не имеет. Знает только, что потом она работала в доме для выздоравливающих «Ля Палома».

— Что еще он рассказал об этой миссис Джонсон?

— Больше я ничего не помню.

— Вы все это сказали Бетти Сиддон?

— Да.

— Как давно она была у вас?

— Точно не могу сказать. Джейк терпеть не мог часов. Он читал, что мы должны определять время по солнцу, как индейцы из племени чумашей.

— Бетти Сиддон была здесь перед заходом солнца или после?

— После. Теперь я вспомнила: она пришла сразу после вашего отъезда.

— Вы сказали ей, что я здесь был?

— Нет.

— А она не говорила, когда уезжала, куда собирается?

— Точно она не сказала. Но спрашивала про тот дом для выздоравливающих, «Ля Палома». Ей хотелось проверить, там ли работает сейчас миссис Джонсон.

Обратно я возвращался по почти пустынной автостраде, навстречу попадались лишь немногочисленные грузовики. Я чувствовал, что оставил позади барьер, отделявший конец ночи от холодного раннего утра, и в состоянии обходиться без сна, в случае необходимости, еще целый день.

Оставив машину на стоянке возле приюта «Ля Палома», я нажал звонок служебного входа. Внутри послышались бормотание и шлепающие шаги. Дверь приоткрылась на цепочке, и я увидел чернокожую медсестру.

— Я был здесь вчера вечером, — сказал я.

— Я вас помню. Если вы ищете миссис Джонсон, то пришли неудачно. Она второй раз за ночь оставила дом на меня. Я чуть жива от усталости, а до конца смены еще много часов. Разговор с вами не облегчает мне работу.

— Я вас понимаю. Мне тоже пришлось всю ночь работать.

Она недоверчиво посмотрела на меня:

— Чем же вы занимались?

— Я детектив. Вы позволите мне войти и немного поговорить с вами, мисс…

— Миссис. Миссис Холмэн. — Она со вздохом сняла цепочку. — Хорошо. Только побыстрее.

Мы остановились, прислонившись к стене, в темном вестибюле. Вздохи и стоны пациентов, вперемешку с неравномерным шумом, доносившимся с автострады, сливались в аккомпанемент, сопутствовавший музыке раннего утра.

Лицо девушки растворялось в темноте, а ее глаза казались блестящими глазами ночи.

— Что вы хотите узнать? — спросила она.

— Почему миссис Джонсон пошла домой?