— Благодаря мистеру Лэкнеру, — она повысила голос, словно это заявление адресовалось не только ко мне. — Вы с ним знакомы? Он с Фредом сидит в гостиной.

Молодой длинноволосый юрист снова крепко пожал мне руку, его пожатие словно налилось силой в течении дня. С улыбкой он обратился о мне по имени, заявив, что очень рад снова видеть меня. Я с такой же улыбкой воздал должное тому, как быстро он все провел.

Даже Фред на сей раз улыбался, но как-то неуверенно, словно поводов для этого у него не было. В комнате царила атмосфера временности, будто вокруг были декорации к спектаклю, сошедшему с афиши вскоре после премьеры, но уже давно. Старая софа и кресла, составляющие некогда мебельный гарнитур, словно бы ушли в пол, занавески на окнах были слегка потрепаны, сквозь протертый ковер виднелись доски пола.

Джонсон стоял в дверях, как привидение, пугающие приходящих в разрушенном доме. Лицо его было красным и влажным, то же самое было сказать о его глазах, дыхание напоминало сквозняк в пивной. Кажется, он меня не узнал, но глянул на меня с явной неприязнью, словно в забытом им прошлом я чем-то обидел его.

— Мы знакомы?

— Ну разумеется! — воскликнула миссис Джонсон. — Конечно же, вы знакомы! Это же мистер Арчер!

— Так я и думал. Вы посадили моего сына в тюрьму, сэр.

Фред бледный и растрепанный, сорвался с места.

— Ничего подобного, папа! Я прошу тебя, не говори так!

— Я говорю правду. Ты что, считаешь, что я вру?!

Лэкнер встал между отцом и сыном.

— Сейчас не время для семейных ссор. Ведь все мы счастливы снова быть вместе, не так ли?

— Я не счастлив, — заявил Джонсон. — Мне отвратительно, и знаете, почему? Потому что этот коварный сукин сын, — он ткнул в меня дрожащим пальцем, — отравляет воздух моего дома! И я заявляю, что если он хоть минуту еще задержится здесь, я его убью к чертовой матери! — он сделал нетвердый шаг в моем направлении. — Ты понял, сукин ты сын?! Это ты, тварь, привез моего сына назад и посадил в тюрьму!

— Я его привез, но не я посадил его в тюрьму, — ответил я. — Эта мысль пришла в голову кому-то другому.

— Ты им эту мысль подсунул! Я знаю об этом! И ты тоже знаешь!

— Пожалуй, будет лучше, если я пойду, — обратился я к миссис Джонсон. — Нет-нет, прошу вас! — она коснулась пальцами своего опухшего лица.

— Он не в себе. Он весь день пил. Понимаете, Джерард очень впечатлительный... все это было для него слишком тяжким переживанием. Правда, милый?

— Не юли! — заявил он. — Ты юлила и стелилась всю жизнь, и я ничего не имею против, когда мы одни. Но мы не можем чувствовать себя в безопасности, когда этот человек находится в нашем доме! Он желает нам зла, и ты прекрасно знаешь это! И ели он отсюда не уберется, пока я считаю до десяти, я вышвырну его силой!

Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Это был толстый нескладный увалень, и слова его были продиктованы лишь пьяным возбуждением. Возможно, когда-то много лет назад, он был в состоянии выполнить свою угрозу, но теперь был тяжел и преждевременно стар от пьянства. Его лицо и тело было покрыто таким толстым слоем жира, что я даже представить себе не мог, как он выглядел в годы молодости.

Джонсон принялся считать. Мы с Лэкнером, обменявшись взглядами, вышли из комнаты. Джонсон, не прерывая счета, последовал за ними до выхода и со стуком захлопнул за нашей спиной входную дверь.

— Господи! — сказал Лэкнер, — что толкает людей на такие выходки?!

— Пьянство, — ответил я, — это же законченный алкоголик.

— Это я вижу и сам. Но почему он так пьет?

— От обиды. От обиды, что является тем, кем является. Сидит в этой развалине уже неизвестно сколько лет, кажется, с тех времен, когда Фред был еще маленьким мальчиком. Пытается упиться до смерти — но безрезультатно.

— Несмотря ни на что, я не могу этого понять.

— Я тоже. У каждого пьяницы свои собственные мотивы. Но у всех один конец — размягчение мозга и цирроз печени.

Мы оба, словно в поисках виноватого, одновременно подняли глаза к небу. Но над чередой темных оливковых деревьев, выстроившихся по другой стороне улице, неслись тучи и не было видно ни одной звезды.

— Честно говоря, — проговорил Лэкнер, — я не слишком понимаю, что и думать об этом парне...

— Вы имеете в виду Фреда?

— Да. Собственно, он уже не мальчик, пожалуй, мы с ним ровесники.

— Насколько я знаю, ему тридцать два года.

— Правда? В таком случае, он на год старше меня. Мне он кажется ужасно инфантильным для своего возраста.

— Его эмоциональное и психическое развитие уже давно затормозилось из-за жизни в этом доме.

— А в чем, собственно, состоит проблема этого дома? Ведь если его чуть привести в порядок, он станет вполне элегантным, и, наверное, когда-то был таким...

— Несчастьем этого дома являются его обитатели, — ответил я. — Есть семьи, члены которых должны были бы жить в разных городах, даже, если это возможно, в разных штатах, — и раз в году писать друг другу письма. Вы можете посоветовать Фреду так поступить, разумеется, если вам удастся спасти его то тюрьмы.

— Думаю, удастся. Миссис Баймеер человек незлопамятный. Это действительно милая женщина, если с ней общаться не в кругу семьи.

— Это тоже одна из тех семей, члены которой должны раз в год писать друг другу. И не отправлять писем. Не случайно ведь, что Дорис и Фред подружились. Их дома не уничтожены землетрясением, но порядком разрушены. Как и сами Дорис и Фред.

Лэкнер кивнул своей ухоженной головой. Стоя в мглистом свете прорывающегося из-за туч месяца, я на минуточку почувствовал, что вся история повторяется, что все мы уже когда-то здесь были. Не помнил, как развивались события и каков был финал, но чувствовал, что окончание дела в определенном смысле зависит от меня.

— Фред объяснил вам, зачем вообще ему понадобилась эта картина? — спросил я Лэкнера.

— Нет, он не смог объяснить мне этого достаточно убедительно. А с вами он об этом говорил?

— Он хотел продемонстрировать свои профессиональные знания, доказать Баймеерам, что и он чего-то стоит. Во всяком случае, на сознательном уровне он думал так.

— А на подсознательном?

— Я не вполне уверен в своих выводах. Для ответа на этот вопрос следовало бы собрать консилиум психиатров, но и они так просто не смогли бы ответить. Но, как у многих других жителей этого города, у Фреда пунктик относительно Ричарда Хантри.

— Так вы считаете, что он действительно рисовал эту картину?

— Так считает Фред, а он является специалистом.

— Мне так не кажется, — протянул Лэкнер, — он ведь еще он не окончил учебу...

— Так или иначе, он имеет право на собственное мнение. И считает, что Хантри написал эту картину недавно, возможно, в этом году.

— Откуда он может это знать?

— На основании анализа краски, как он утверждает.

— Вы в это верите?

— До сегодняшнего вечера не верил и был склонен считать, что Хантри нет в живых.

— Но вы изменили свое мнение?

— Да, считаю, что Хантри жив и вполне благополучен.

— Где же он?

— Быть может, в этом городе. Я не слишком часто полагаюсь на предчувствия, но сейчас мне странным образом кажется, что Хантри стоит у меня за спиной и заглядывает через плечо.

Я почти готов был рассказать ему об останках человека, выкопанных Рико и миссис Хантри в оранжерее, но это известие еще не разошлось по городу, и информируя его, я поступил бы против своих профессиональных принципов: «Никогда и никому не говори больше, чем должно, ибо он понесет это дальше».

В этот момент из дома вывалился Джерард Джонсон и, шатаясь, принялся спускаться по неровной лестнице. Он был похож на передвигающегося на ощупь слепца, но его глаза, нос или некий алкогольный радар безошибочно учуяли мое присутствие — он двинулся ко мне, шаркая ногами.

— Ты еще здесь, сукин сын?!

— Здесь, мистер Джонсон.

— Не смей обращаться ко мне «мистер Джонсон»! Я знаю, что ты обо мне думаешь, ты меня презираешь! Ты считаешь старым вонючим пьяницей! Но я кое-что скажу тебе: такой, как есть, я стою больше, чем ты когда-либо стоил! И я могу доказать тебе это!