— Ты ее видела?

Она кивнула.

— Отец водил меня к ней за несколько дней до смерти. В Аризоне она дружила с моей матерью и знала меня еще ребенком. Наверное, отец думал, что мое присутствие развяжет ей язык. Но Милдред немного рассказала в тот день.

— Где она живет?

— В поселке таких маленьких домиков, она как раз только поселилась там. Кажется, это место называется Магнолия Корт, в центре растет такая огромная магнолия.

— Здесь, в Санта-Терезе?

— Да, в самом центре. Она говорит, что сняла этот домик, потому что не может уже много ходить. Много говорить она тоже не хотела.

— Почему?

— Мне кажется, боялась. Мой отец расспрашивал ее о Ричарде Хантри — жив он или нет, и он ли написал этот портрет? Она сказала, что не видела его уже тридцать лет и надеется, что он мертв. Она казалась очень разочарованным и усталым человеком.

— Это не удивительно, не исключено, что это Хантри убил ее сына Вильяма.

— И моего отца. Может, отец нашел его, проследив путь этой картины, — и был убит.

Голос ее был тихим и испуганным, она подозрительно поглядывала на пальмы и низко висящую луну, словно они были лишь тонкой декорацией, маскирующей истинные джунгли этого мира. Руки девушки нервно сжимались и разжимались.

— Мне надо уехать из этого города! Полицейские велели мне остаться, потому что я им нужна как свидетель, но они даже охрану мне не обеспечили! — Охрану от кого? — спросил я, уже зная ответ.

— От Хантри! От кого же еще? Он убил моего отца — я это чувствую кожей, но я не знаю, кто он сейчас и где находится! Это может быть любой из проходящих по улице мужчин!

Ее голос становился все громче, прохожие начинали обращать на нас внимание. Мы как раз подошли к ресторану, в открытую дверь выплескивалась на улицу волна джаза. Я ввел девушку внутрь и посадил за столик. Зал был длинным и узким, напоминающим туннель, а сидящий в дальнем конце оркестр мог сойти за приближающийся поезд.

— Не нравится мне эта музыка, — она поежилась.

— Не страшно, тебе неплохо бы чего-нибудь выпить.

Она покачала темной головкой.

— Я не могу пить. От спиртного я шалею. То же самое было с отцом, он мне говорил, что именно поэтому стал наркоманом, — она зажала ладонями уши и зажмурилась. — Уведи меня отсюда!

Я взял ее за руку и поднял с кресла, девушка двигалась неуверенно и словно бы нетвердо держалась на ногах, я вынужден был почти тащить ее на себе к выходу. Оказавшись на улице, она недоверчиво оглядывала прохожих, готовая закричать, если кто-нибудь обратит на нее внимание. Девушка была на грани истерики, если не хуже.

Я подхватил ее под руку и быстрым шагом направился к отелю, она начала сопротивляться.

— Я не хочу туда возвращаться! Я терпеть не могу эту дыру! Всю ночь стучали, дрались, шептались, не дали мне глаз сомкнуть! Не пропускают ни одной женщины!

— Ну так съезжай оттуда.

— А куда? Куда мне идти? Конечно, я могу вернуться в галерею, у меня там комнатка над магазином... Но я боюсь...

— Потому что там нет отца?

— Нет, — она сжалась от внезапной дрожи, обхватив руками плечи, — потому что он может вернуться!

Мне вдруг стало холодно. Если девушка и не сошла с ума, то, во всяком случае, была на пути к этому. Продвигаясь по этой дорожке, она к утру достигнет цели.

По разным причинам я чувствовал себя в ответе за нее. Кроме всего прочего, я заключил тайное соглашение с силами, правящими миром: если я попытаюсь помочь Паоле, может, кто-то поможет Бетти...

Мы вернулись в отель «Монте Кристо», я заплатил по счету, помог ей собраться и вынес сумку в машину.

— Куда мы едем? — спросила она, шагая рядом со мной.

— Я сниму для тебя номер в моей гостинице, рядом с причалом для яхт, там намного спокойней. Если проголодаешься, сможешь выйти на угол, там ресторан работает всю ночь.

— Я уже голодна, — заявила она, — я ничего не ела.

Я накормил ее бутербродами в закусочной, а потом устроил ее в гостинице, решив выставить Баймееру счет за этот номер, поскольку она являлась свидетелем.

Я вышел из гостиницы, не заглядывая к себе в номер, но, уже садясь в машину, вдруг подумал, что там может ждать меня Бетти. Когда я взлетел на свой этаж, номер был пуст, а постель нетронута.

Крона магнолии, словно прикрепленное к стволу облако, висела над группкой домиков, получившей от нее название. Только в одном из них горел свет, приглушенный опущенными жалюзи. Я постучал в сетчатую наружную дверь.

За дверью послышалось какое-то движение, а потом дыхание человека, приближавшегося к двери молча.

— Кто там? — раздался наконец женский голос.

— Моя фамилия Арчер, я частный детектив, нанятый Джеком Баймеером.

— Ну так идите ко всем чертям, — спокойно ответила она. — А перед тем отправляйтесь к Баймееру и передайте ему, чтобы и он шел туда же.

— Охотно, миссис Мид, я этого сукина сына тоже терпеть не могу.

Она открыла внутреннюю дверь и на фоне светлого квадрата возник силуэт ее хрупкой изящной фигуры.

— Как вас зовут, я не расслышала?

— Лью Арчер.

— Вас прислал Джек Баймеер?

— Не совсем. У него украли картину — ваш портрет, миссис. Мне кажется, что вы могли бы помочь мне найти ее.

— Откуда Джек знает, что я живу тут? Ни одной живой душе я об этом не говорила.

— Меня направила сюда Паола Граймс.

— Ясно. Я сделала глупость, впустив ее в мой дом, — она выпрямилась, словно намереваясь захлопнуть дверь перед моим носом. — Несчастное отродье несчастной семьи!

— Сегодня утром, в Копер-Сити, я говорил с ее матерью, Жуанитой, она передавала вам сердечный привет, миссис.

— Да? Очень мило с ее стороны.

Кажется, я произнес нужный пароль, она подошла ближе, чтобы отворить наружную дверь. До этого момента ее возраст не был виден, но теперь я заметил, что она прихрамывает и как-то неуверенно покачивает бедрами, словно морская птица, уверенно чувствующая себя в воздухе или в морских волнах, но с трудом передвигающаяся по суше.

Ее седая голова также напоминала птичью. Высокий лоб, правильные черты, чуть впалые виски, тонкий и ровный нос и быстрые глаза, в которых до сих пор тлела радость жизни. Заметив, что я рассматриваю ее, она улыбнулась. Улыбка вышла слегка шутовской, так как у Милдред не было ни одного переднего зуба.

— Я вам нравлюсь? Не сказала бы, что старость пошла на пользу моей красоте.

— Да, это так.

— Ну и прекрасно, — она улыбнулась еще шире. — Моя красота стоила мне многих хлопот. Но я не жалуюсь. Женщина не может получить от жизни все. Я много путешествовала — главным образом, первым классом. Я знавала талантливых и сильных людей...

— С одним из них я вчера познакомился в Тьюксоне.

— С Лэшмэном?

— Да.

— Как он поживает?

— Стареет. Но все еще рисует. Собственно, в то время, как я посетил его, он как раз работал над очередным вашим портретом, миссис.

Она с минуту молчала, а когда подняла на меня глаза, я увидел в них пустоту.

— На этом портрете я выгляжу так, как сейчас, или так, как когда-то? — Так, как когда-то.

— Да, разумеется, как же может быть иначе! Ведь он же не видел меня с тех пор, как я по-настоящему постарела. — Она говорила о себе так, словно была прекрасным, но недолговечным произведением искусства — японская икебана или песня, автор которой не знал нотной грамоты. — Но достаточно обо мне. Лучше скажите мне, мистер, что поделывает Жуанита?

Она уселась в кресло под торшером, я поместился в кресле напротив. Я рассказал ей о Жуаните Граймс, потом о ее бывшем муже Поле и о его смерти. Казалось, мой рассказ потряс ее.

— Не могу поверить в смерть Пола! Он был здесь с дочерью всего несколько дней назад...

— Она говорила мне об этом. Он, наверное, хотел, чтобы вы подтвердили подлинность своего портрета, миссис?

— В принципе, речь шла именно об этом. К сожалению, я не смогла припомнить эту картину. У него с собой был только маленький снимок, а меня писали столько раз, что я уже давно сбилась со счета... Скажу вам честно, мистер, мне осточертели картины, особенно те, где изображена я. Когда я поселилась тут, то не повесила ни одной, хотя у меня их там, в соседней комнате, страшное количество, — она обвела рукой голые стены. — Не хочу, чтобы мне напоминали о моих потерях...