Колчак брился: это его успокаивало. Ольховский звонил в Петербург. Доктор мерил новый костюм, купленный на размер меньше. Серега Вырин в четвертый раз рассказывал кубрику, как он снял на Тверской негритянку и имел ее в служебке Националя всего за чирик швейцару. На самых горячих местах Сидорович ронял очки.

За час до подъема Шурка пробрался на бак и вынул из затвора ударник. Он завернул его в старый гюйс и спрятал на дно рундучка. Это была вторая неуставная вещь в его рундучке. Первой было покрывало Майи. Майя подарила ему его при расставании. Почему-то ей обязательно хотелось, чтобы он хранил как бы часть ее собственной постели (которой он никогда не видел). Ей виделось в этом что-то вроде семейного обета, домашнего очага и в таком роде. Шурка согласился только потому, что знал, что у беременных бывают свои причуды, которым надо уступать. А потом совестно было выкинуть. Покрывало было старомоднейшее, не иначе от бабушки, пикейное, полупрозрачное от стирок.

Вот этого покрывала в рундучке не оказалось. Наутро Шурка перетряс всех. Все клялись, что ничего о нем не знают. Посочувствовал один Груня. Он переживал и помогал искать.

Но утро было яркое, с морозцем, на опохмел Макс выкатил по кружке пива из заранее купленной и заначенной канистры, и к подъему флага Шурка примирился с потерей, ерундой по сравнению с мировой революцией, как выразился Кондрат, и успокоился.

Владимир Владимирович Путин прошел в президенты. Какие следствия имело это для России – все знают.

– Мы сделали все, что могли. Видит Бог, – сказал Ольховский.

– Чуть больше, – сказал Колчак.

На следующий же после выборов день к Авроре был подан ледокольный буксир Суворов. В Речпорту их под завязку заправили топливом. Обратный путь прошел знакомым маршрутом без всяких приключений. Всем хотелось домой.

Буксир прокладывает путь, – писал Иванов-Седьмой. – Льдины шуршат вдоль бортов. Мороз-воевода дозором обходит владенья свои. Но уже весна, и солнце светит ярко. Это символично.

Проходя Свирь, высвистали по рации Егорыча, перезимовавшего дома, и вручили его долю прибыли. Старик ошалел и расчувствовался. Но был страшно огорчен, что его обошли награждением в Кремле. Обещали похлопотать за него, что позднее, конечно, забыли. Лоцман проявил смекалку: через фермерский банк за взятку перегнал свои доллары в финскую Nordbanken group и, раз в полгода наезжая в Хельсинки за процентами налом, доживал свой век в относительном достатке и покое.

Ночью прошли невские мосты и встали на свою стоянку. Подняли лебедкой опущенные в лед свои швартовые балки и приварили на место. Убрали с набережной табличку о своем отсутствии. Утром казалось, что Аврора никуда и не уходила.

О походе напоминала только надломленная фок-стеньга. На второй день Мознаим привез работяг, и все стало как раньше.

Первую неделю наслаждались отдыхом и гуляли по Петербургу, а потом впряглись в привычную службу, и события пошли своим чередом. Но в этой очередности событий теперь прослеживалась оптимистическая и даже мажорная тенденция.

– Не зря сходили! – констатировал Колчак, поднимая бокал на своем отвальном банкете в кают-компании. Он получил назначение на бригаду крейсеров на Тихоокеанском флоте: контр-адмиральская должность. До должности командующего флотом предстояло еще послужить.

Ушлый Мознаим получил квартиру от подобревшего мэра Петербурга, а деньги вложил в акции Лукойла и устроился младшим менеджером в ее петербургский филиал. После чего приобрел коттедж когда-то знаменитого авторитета Комара в Комарово (каламбур документален) – целый замок из красного кирпича. Жена стала ходить по струнке, но земельная аренда доводит его до истерик.

Уволился с флота и лейтенант Беспятых – по окончании трехгодичного срока призыва. Он защитил кандидатскую по неожиданной теме: Параллелизм в философском мировоззрении скандинавских викингов и японском бусидо. Потом вообще переключился на скандинавистику и к сорока стал профессором, половину года читая курсы в Стокгольме.

Доктор Оленев поступил в адъюнктуру Военно-Медицинской академии, не защитился, ушел из кадров и открыл небольшую частную клинику по похуданию. В ней он использовал методы профессора Калашникова, с которым подружился и даже одно время был его деловым партнером.

Интересно сложилась судьба Иванова-Седьмого. Он издал мемуары за собственный счет, после успеха книги права на издание купило крупнейшее московское издательство ACT, а полудохлый, но умственно активный Лентелефильм предложил ставить сериал. Иванов-Седьмой не мог доверить чужому человеку писать сценарии, ушел из музея, освоил профессию сценариста и всю оставшуюся жизнь проклинал и поносил режиссеров, ничего не смыслящих во флотских делах и вообще в литературе. Однако пережил свой звездный час: после выхода первых восьми серий он получил премию Ника за лучший телесценарий. Моя жизнь состоялась! – сказал он со сцены, поднимая статуэтку над головой.

Ольховский служил на Авроре, сколько позволяло здоровье и Управление кадров. Половину собственных денег он вложил в реставрацию корабля, мечтая о времени, когда офицеры Белфаста почернеют от зависти. Взрослый сын продолжал быть несчастьем их семьи. После инфаркта Ольховский вышел в отставку и занял место директора музея. Здесь его жизнь. Надо отметить, что, поправившись, он стал гораздо спокойнее и здоровее, очень следит за собой.

Матросы разъехались. Бохан построил большой дом в деревне. Сидор приобрел автосервис в Курске, но прогорел. Больше других преуспел Макс. Он взял в аренду знаменитый Сайгон, выкинул оттуда магазин и отделал роскошное кафе с фотографиями знаменитых некогда завсегдатаев. От Бродского до Боярского. Портреты украшены автографами – кто еще жив, конечно. Автографистам вручили карточки на бесплатное обслуживание. Расчет был верен: место стало модным центром Невского. Цены ломовые, но и народ ломится: вдруг он будет пить кофе за стойкой рядом с Розенбаумом. Макс окончательно облысел, что не помешало ему жениться на красавице и изменять жене с любовницей-красавицей. Когда при нем заговаривают о Москве, он ласково улыбается и говорит: Засаживали мы ей по шесть дюймов. Жить надо в Петербурге.

Серега Вырин женился на дочери богатого гангстера и вложил деньги в папин бизнес. Ездит на ягуаре. С чужими нагл, но своих боится.

Кондрат вдруг организовал частные охранные курсы. Плюха у него страшная.

Груня эмигрировал в Данию, сел на социал, поселился в Христиании с хиппи и нарками. Стал у них активистом движения за закрытие атомной электростанции в соседней Швеции.

Много лет спустя, на День Флота, родной корабль посетил замполит. Вечером он напился с офицерами и плакал, отвернувшись от телекамеры.

Осталось сказать только о Шурке. По возвращении он женился на своей Майе. Московского пая как раз хватило на двухкомнатную квартиру. Майя очень хотела мальчика и, когда родилась девочка, переживала страшно.

– Девочка – это замечательно, – сказал Шурка, целуя на крыльце роддома одеяльный конвертик. – Это к тому, что войны не будет. А когда родится мальчик, у него будет старшая сестра. Пусть нянчится.