Он так и сказал – гражданская война! Положительно, этот генерал страдал шизофренией.

– Нам, – продолжал Покровский, – не оставалось ничего другого, как взять на себя ответственность, чтобы предотвратить кровопролитие.

Как бы в опровержение его слов со стороны Грибовичей раздались взрывы. Это были не выстрелы танков, а именно взрывы. Я понял их происхождение.

– Сейчас, – спокойно, как будто ничего не произошло, продолжал Покровский, – воинские силы Совета заканчивают подавление сопротивления кучки безответственных лиц и вскоре везде будут восстановлены спокойствие и порядок. В эти ответственные минуты я обращаюсь к вашему гражданскому самосознанию и призываю проявить мужество и сознательность, поддержав действия вооруженных сил. Кто, – он возвысил голос, – желает вступить добровольно в ряды вооруженных сил, прошу сделать шаг вперед.

Он выдержал полминуты и добавил:

– Те, кто сейчас запишется в состав добровольцев, в скором времени будет произведен в офицеры. Итак?

Наступила тишина. Потом раздался спокойный голос Миши:

– Генерал! У нас есть встречное предложение.

– Я слушаю вас.

– Извините, генерал, я оговорился, – продолжал Миша, – не предложение, а, если вы позволите, совет.

– Ну, говори!

Генерал приблизился к пленным и, найдя глазами в толпе Каменцева, приказал охранникам вывести его из толпы.

– Я сам, – отстранив охранника, Миша вышел вперед.

– Слушаю тебя! Что ты хотел мне посоветовать? – насмешливо спросил генерал юношу.

– Я бы вам посоветовал немедленно сложить оружие и сдаться властям. То, что вы затеяли – авантюра. Не пройдет и суток, как стационар будет взят. Вы слышите? – он указал рукою в сторону Грибовичей. – Там идет бой. Ваш переворот не удался! Не могу вам ничего гарантировать, но прекращение сопротивления сможет облегчить вашу участь. Еще раз прошу простить меня за совет младшего старшему. Я понимаю, что это не совсем вежливо, но таковы обстоятельства.

Несмотря на свое положение, я почувствовал прилив гордости за своих воспитанников. Никто из них не согласился на предложение генерала, но своим поведением и спокойным вежливым ответом они показали образец выдержки и мужества. Не было обычных в таких случаях, если верить художественной литературе, смелых оскорбительных выкриков, проклятий, бросаемых в лицо ненавистному врагу. Был вежливый ответ и молчание. И это оказалось более внушительным. Покровский растерялся и не нашел что ответить. Некоторое время он молчал, потом махнул конвоирам рукою, чтобы они увели арестованных. Ребят погнали в подвалы. Сквозь толстую дверь своей камеры я слышал шум их шагов по длинному коридору. Затем все затихло. А со стороны Грибовичей продолжали доноситься стрельба и взрывы. Пальба то затихала, то возобновлялась с новой силой и яростью. Мне даже показалось, что она приближается. Во дворе поднялась суета. Я увидел, как проехало несколько грузовиков с прицепленными пушками. В Грибовичах, «Лесной сказке» и Острове мы имели склады оружия, о которых было известно только нескольким членам Совета. На этих складах кроме обычных боеприпасов хранились противотанковые ракеты ручной наводки. По всему было видно, что Кандыбе удалось их взять и применить в деле. Стрельба между тем приближалась. Совсем рядом ухнула пушка.

Дверь камеры отворилась, и два офицера пригласили меня выйти. Меня провели на 3-й этаж. В пашей комнате «у камина», где обычно мы проводили свои совещания, в кресле у самого огня, перемешивая кочергой угли, спиною ко мне сидел человек в генеральской форме. Услышав, что мы вошли, он повернул голову, и я узнал… Голубева.

– Вы?! – невольно вырвалось у меня.

– Как видите, – проговорил он, вставая. – Оставьте нас, но будьте поблизости! – приказал он офицерам.

– Вы! – невольно повторил я. – Как вы могли? Пойти на такое бессмысленное дело, предательство!

– Не предательство, а хорошо разыгранный эндшпиль.

– Предательство, да еще двойное. Сначала вы предали Покровского, развалив «Армию Возрождения», а теперь – нас!

– Вот вы меня тоже не понимаете, как не понимал раньше и Покровский. Вы играете в шахматы? Тогда вам должно быть известно такое понятие, как жертва фигуры. Мой переход был ничем иным, как такой жертвой. Как я уже объяснял, мы не могли тогда оказать серьезного сопротивления. И я решил, что нам надо проникнуть в вашу организацию и взять ее изнутри, получив все преимущества вашего развитого хозяйства и соединить его с нашей административной системой и управлением… Как видите, это нам удалось! Мы не собираемся делать каких-либо серьезных изменений. Все почти останется так, как и было. Или – почти так. Вот только для начала изымем у населения оружие. Многое из того, что вы создали, я бы сказал, сделано прекрасно. Меня восхитило то, что вы, несмотря на постигшее нас всеобщее бедствие, создали школы и что-то наподобие университета. Это все останется без изменения и даже будет развиваться.

На протяжении всей его речи я молча смотрел на него. «Кто он? – спрашивал я себя. – Злодей? Авантюрист?» Он наконец замолчал и с усмешкой посмотрел на меня.

– А вы все-таки оказались плохим психологом, – сказал он в заключение.

– А вы – плохим шахматистом! – отпарировал я. – Если не можете отличить митшпиль от эндшпиля! Ваша жертва не привела к цели. Далее последует простой размен фигур. Ваша партия, можно считать, проиграна. Захватив танки, вы решили, что сможете перевести игру в ладейное окончание, но не учли нашего преимущества в пешках и легких фигурах. И теперь потеряли, как мне кажется, все свои тяжелые фигуры. Вам грозит мат в два хода.

– Откуда у ваших людей оказались противотанковые и ручные пехотные ракеты?

– Они были всегда.

– Почему я не знал? Ведь я заведовал последнее время вооружением.

– Вы многого не знали…

– Значит, мне не доверяли? – Голубев, казалось, был ошеломлен. – И это после всего того, что я для вас сделал?

– Видите ли, полковник, нам стало кое-что известно о вашей деятельности в «Армии Возрождения». Вы были одним из ее главных создателей. То есть были убеждены в своей правоте. Не так ли?

Голубев кивнул.

– Потом вдруг быстро изменили своим принципам. Я допускаю такую трансформацию, но человек, идущий на нее, должен быть либо гением, либо абсолютно беспринципным. Гений – это тот, кто может зачеркнуть весь свой накопленный опыт и учиться новому, человек, способный преодолеть консерватизм мышления. Я присматривался к вам и считал, да и сейчас считаю вас умным человеком. Но не вижу гения. Я хотел понять, куда вы дели свои старые убеждения. Не получив ответа, мы, естественно, держали вас на неполном информационном обеспечении. Простите!

Голубев покраснел.

– Все равно вы находитесь в матовом положении! Ваш король, то есть вы сами, блокирован.

– И здесь вы показываете себя плохим шахматистом, Голубев. Путаете испанскую партию с сицилийской защитой.

– Не понял?!

– Проще простого. Если бы вы, подобно авантюристам Писаро, имели дело с крайне тоталитарной системой, то достаточно было бы захватить Сапу Инку, и партия была бы выиграна. Вы же имеете дело с демократической системой, где любой из моих помощников может заменить руководителя. Вот и сейчас эту роль выполняют или Алексей, или Кандыба.

Голубев слушал меня внимательно. Затем взял пару поленьев и положил их на раскаленные угли.

– Немного холодновато, – заметил я.

– Вполне естественно, – согласился Голубев, – ноябрь. А вы хорошо это придумали с каминами. Я, знаете, с детства люблю смотреть на пылающие угли в костре и всегда вот мечтал иметь дома камин. К сожалению, так и не удалось построить такой… И все же, – продолжил он, возвращаясь к теме разговора, – мы используем то преимущество, которое имеем. Кстати.

Он заговорил официальным тоном:

– Я призываю вас способствовать прекращению ненужного кровопролития.

– Я и сам бы хотел, чтобы оно поскорее закончилось, – согласился я.

– Вот и обратитесь по радио к населению с призывом сложить оружие и подчиниться Военному Совету!