— Открой-открой-открой, — вкрадчиво вползает в уши уже бессловесный, сплетённый из одной только воли Приказ. И если Огнелов ничего, окромя дверцы и иконки, не припас, я могу и сдать — воля Горбатого против моей? Как говорится, бабка надвое да вилами по воде. А ведь с ним ещё прихвостни его разномастные… Булочник этот, колобок-переросток — хлебный голем. Мелкий бес с родимым пятном в форме Числа Зверя на всю рожу поганую. Промокашка, конечно, — вон, визжит уже, выворотень паскудный. Ну, пара мелких упырей, инициированных лично Карпом, но едва ли способных потягаться с Горбатым силой. Да ещё азиат этот странно знакомый, львиный перевёртыш, — как он-то к ним в шайку попал?

— Зубами, Володенька… Зубами загрызу, падла!

А это ты зря, Карпуша, — мне с моей психообработкой нужен непрерывный Приказ, а ты сам, пусть ненадолго, ослабил воздействие Зова.

Хотя кто ж знает твои таланты, старый упырь? Не зря ведь Горбатым прозвали — от тебя ведь пошла приговорка, мол, Горбатого могила исправит. Уж она тебя правила-правила, правила-правила…

— Граждане упыри! — подобный праздничному фейерверку в пугающем мраке ночи, нарушает оглушительную тишину, до тех пор заполненную только Зовом Горбатого и его зубастыми угрозами, долгожданный, усиленный рупором голос Огнелова — Огненного Ловчего, начальника местного Управления упыриного розыска. — Вы окружены! Предлагаю сдаться! Выходить по одному, у двери бросать оружие и артефакты на землю!

— Это кто там тявкает? — наглеет напоследок Карп, одновременно скребя когтями железо разделяющей нас двери — та держит.

— С тобой, рожа нетопырья, не тявкает, а р-разговаривает начальник Управления упыриного розыска! Огненный Ловчий — может, слыхал?

А кто ж не слыхал? Глеб гордится своим прозвищем по праву, и Карп должен понимать, что ловить ему уже нечего. Разве что меня, но я за дверью, которая пока держит — и его, и меня… Но чёртов упыриный Зов! Я ведь могу и не выдержать, Глеб! Ты уж быстрее их вяжи!

— А мусорка своего отдашь нам на съедение? — рычит Горбатый, параллельно вплетая новые паутинки-ниточки-канаты в волну Зова — и как ему удаётся?

Помимо воли — моей воли! недели психообработки! — руки мои тянутся к засову — открыть, впустить, выйти… «В белом венчике из роз впереди Исус Христос…» Блок! Блок! Удаётся — наполовину, но удаётся! Психокод «Воск Улисса» — отключает слух на трёх уровнях, в том числе и на том, по которому идёт Зов. Но с Карпом «Воск Одиссея» не проходит — вернее, проходит лишь частично. Глохну на одно ухо, упираюсь с трудом послушной пока правой рукой в стену, пытаясь удержать себя на месте. А левая, подчиняясь Приказу упыря, тянется, тянется послушно к засову…

«Иди-иди-иди-иди…» — пульсирует возле самого беспорядочно бьющегося, мечущегося во все стороны сразу сердца, грозя и так ополовиненный «Воск» нейтрализовать полностью.

Пальцы правой натыкаются на ребристую рукоять пистолета — и я с истерическим каким-то остервенением палю прямо сквозь дверь, нутром чуя, как пули с серебряной сердцевиной и стальным наконечником проходят через неодолимую для упыря с той стороны преграду, находя со смачными всхлипами неживую плоть…

Зов смолкает — но на чудо можно не надеяться. Конечно, Горбатый жив, и шавки его пока целы. Так, царапины плюс удивлён, ошарашен таким отпором старый упырь.

— Хрен тебе с чесноком, а не Шарапова! — тоже услыхав выстрелы, откликается Огнелов. — А теперь выходи по одному! И быстро — я устал упрашивать и ждать!

— Дождётесь вы у меня, — шепчет мне с той стороны Карп, и уже громко — Огнелову: — Твоя взяла, начальник! Мы выходим!

Нащупав запасную обойму, вгоняю её в пистолет — мало ли чего могут выкинуть эти обречённые на скорый и справедливый суд упыри. «Я ведь тебя зубами загрызу, Володенька», говоришь, Карпуша? Спаси бог, не надо мне этого.

Но они выходят — сдаются.

— А теперь Гор-р-рбатый! — радует слух надсадная хрипотца Огненного Ловчего. — сказал — Гор-р-рбатый!

— Зубами, Володенька… — шелестит мрак на прощание, и старый вампир беззвучно скользит к выходу, где его встретит Глеб с бригадой.

Интересно, остался ещё кто за дверью из шайки?

— Выходи, Шарапов, — знакомо хрипит с той стороны. — Все свои…

Знаем мы ваши шутки замогильные.

— Как ты Кирпича брал, Огнелов? — спрашиваю, направив ствол на предусмотрительно закрытую пока дверь.

— Я этому голему глиняному кошелёк незавязанный с серебряными монетами за ворот кинул, — смеётся Глеб, довольный моей осторожностью. — Моя школа! Выползай! Хорош мурку водить!

Выползаю.

Свет. Жизнь…

— Хорошо-то как! — говорю.

Огненный Ловчий хлопает меня по плечу и, дружески приобняв, выводит наружу.

— Молодец, — хвалит сдержанно. — Молодец! И ребята улыбаются.

Только что-то не так — и круглолицый азиат Чен Ко, видно выходивший последним из членов банды, прямо в руках конвоиров оборачивается могучей кошкой с солнечной гривой и, никого, что странно, не покалечив, в три прыжка преодолевает расстояние до стены близлежащего склада.

— Уйдёт ведь!.. — кричу, хватаясь за оружие.

— Уйдёт, — чуть придержав меня, едва слышно произносит Глеб. И вдруг улыбается хитро. — Он ведь с тобой шёл — банду сдавать, — одними губами выдыхает. — Теперь ещё куда-нибудь внедрится — может, ещё встретитесь.

Нет уж, спасибо. Лучше вы к нам. Работа внедрённого агента — не для меня! Хотя…

— Заходи, Шарапов, — рыкнуло из-за двери. Поражаюсь этому умению Огнелова — угадывать, кто стоит за дверью. И как ему удаётся? Слух, верно, на зависть многим перевёртышам.

Спеша воспользоваться своевременным приглашением, делаю-таки два шага, отделявшие меня от обитой чёрным дерматином двери, толкаю её и вхожу.

Глеб с мрачным видом развлекает себя тушением свечи с трёх метров — нарочно для этого приспустил огромную, на девяносто свечей, чугунную люстру из-под потолка и теперь злыми взмахами один за одним сбивает трепещущие огоньки, причём даже не становясь в позу, без всяких видимых усилий — а огоньки в трёх метрах от его рук срываются с фитилей и пропадают. Заметив, что я уже вошёл, Глеб сжимает в кулак правую пятерню и бьёт наотмашь воздух между собой и люстрой, отчего гаснет сразу шесть или семь свечей и ещё две, словно подумав, мгновением позже.

— Экономить надо, — не без скрытого бахвальства комментирует свои действия Глеб. — Материальный отдел все жалуется, что на нас много свечей уходит.

— Стул у тебя в кабинете именно поэтому только один? — спрашиваю, усаживаясь на краешек стола — я сегодня не на дежурстве, так что мне можно, трупов не будет. Хотя в приметы эти я не верю, конечно. — Экономишь?

— Ага, — кивает. — Сэкономил. Остальные поломались. Обо всяких тут разных…

Сэкономленный стул, на котором восседает, разумеется, хозяин кабинета, выполнен из замечательной цельной осины. Для всяких там разных — в целях экономии. И мебель, и оружие в одном флаконе.

Несмотря на показуху со свечками — подозреваю, устроенную нарочно для меня: мол, учись, пока я жив, — Огненный наш Ловчий явно не в духе, потому некоторое время, которого ему хватает, чтобы вновь подтянуть к потолку тяжеленную люстру, мы молчим слаженным дуэтом. Что называется, в унисон. Нам бы концерты давать — художественного молчания дуэтом. На подобном представлении никто не скажет, мол, и я так могу, а ты вот «Мурку»…

— Как думаешь, Шарапов, — покончив наконец со своим подсвечником, бурчит Глеб, — почему горбатого упыря Карпом прозвали?

— Потому что зеркальный? — выдаю первую пришедшую в голову и, по-моему, единственно возможную ассоциацию.

— Ас чего бы вампиру зеркальным быть? — словно хваля мою сообразительность, задаёт следующий вопрос Огнелов.

— У него что — отражение есть? — предполагаю несмело.

— Ага, — хмыкает, — вон, у тебя за спиной…

Прямо со стола, на углу которого так удобно расположился, ухожу перекатом в сторону, одновременно дёргая из заплечной кобуры пистолет. Едва не открыл пальбу по ни в чём не повинному овалу зеркала.