Ёжась от ледяного ветра, она вновь отхлебнула из бутылки. Машины неслись мимо неё равнодушным потоком. Мосты строят поперёк рек, сбивчиво подумала Тама, а почему-то получается вдоль. Вот она, настоящая река: течёт и течёт себе, а она, Тама, сидит на берегу и не знает, куда податься.

Аив самом деле, куда? К родителям нельзя. Там Валент её на раз-два отыщет. И к подругам нельзя, зачем им неприятности?

Куда же?

В другой город?

В другой город — это правильно. Стэнька мечтал повидать мир, это будет ему прощальным салютом. А там, накопив сил, можно и с Валентом посчитаться. Потому что жизни тот всё равно не даст.

Вот только для этого понадобятся союзники. И зря Димурчик нос воротил. Не хотел по-хорошему, будет по-плохому!

Девушка покопалась в рюкзачке и достала пиалу с летучими мышами. Её она приручила у колдуна… или «стамила» — как она сама говорила. С пиалой в руках Тама вскарабкалась на перила моста. В голове шумело, камень скользил под каблуками сапог. Москва-река серебрилась под ногами — соль господа, боль забвения.

— Диму-ур!!! — крикнула Тама, протягивая пиалу пятнистой громаде города. — Помоги мне! Слышишь?! Я ведь её выброшу, честно!

Город молчал. Лишь заунывно ревели машины за спиной.

— Ну, как знаешь! Получай!!! — Тама неловко размахнулась.

Ветер, до этого дувший ей в лицо, резко изменил направление. Мягкое крыло толкнуло девушку в спину. Взвизгнув, она плюхнулась задом на камень. Долю секунды балансировала над белой солью реки, уже понимая, что срывается и…

…сильные руки подхватили её.

— Психованная, — слова эти прозвучали для Тамы небесной музыкой. — Ты что? До свиданья, мой любимый город?

Спаситель рывком втянул её на перила. Развернул к себе.

— Я почти попала в хроники твои, — заплетающимся языком ответила Тама. — Ожиданье… как там дальше?..

— Самый скучный повод.

— Стэн!.. зануда ты мой!..

Когда человека бросает из безнадёжности в счастье слишком быстро, случается, что он не успевает понять, что произошло. Тама закрыла глаза и уткнулась носом в плечо спасителя. Пластиковая пряжка расцарапала щёку.

— Живой… хороший мой!.. — шептала она, комкая в кулаке синтетику дурацкой Стэновой «аляски». — Как же я измучилась без тебя!..

Стэнова «аляска» оказалась не только дурацкой, но и тёплой. Даже в безопасности квартиры, стянув свитер и вымокшую от сидения на мосту юбку, Тама не захотела с ней расстаться.

Залитое ночной смолью окно бесстыдно отражало диван-сарайчик и счастливую девчонку с распухшим от простуды носом. Ещё отражался буфет, на нём — Тамина фотография («Стэну, Стэнчику, Стэненку!..» на обороте), пиала с летучими мышами. Остальное съела голодная луна.

— Прикинь, Там? — кричал с кухни Стэн. — Иду, а под ногами блестит!.. А я…

Слова тонули в шуме льющейся воды и грохоте посуды. Тама вынырнула из блаженного забытья, слезла с дивана и отправилась на кухню.

— Чего кричишь? — спросила она сердито.

— Рассказываю, как тебя нашёл. Вот смотри, — сквозь пальцы блеснуло золото. — Это в снегу. Я за ними, а автобус — опачки! Ну, я через мост…

В Тамину ладонь легли золотые часы. Те самые.

Станька ещё долго что-то рассказывал о том, как заметил в сугробе блеск, как опоздал на автобус, как… Тама не слушала. Она перевернула часы; гравировку съедало тёмное, почти коричневое пятно, но всё-таки она была.

Сердце тревожно зачастило.

— Станька, — она прижалась раскалённым лбом ко лбу Стэна, — занудик мой любимый. Выбрось ты их, а? Ну пожалуйста!..

Тот надулся. На год младше Тамы, он был чуть ниже её ростом. И ужасно не любил, когда его звали Станькой или Станчиком. Станислав — что за имя? Размазня какая-то. Вот Стэн — другое дело, солидно и мужественно.

— Не дуйся, лапа, — Тама пригладила его мягкие пушистые (ой, немужественные!) вихры. — У меня предчувствие дурное. Выброси.

— Ладно. Только я историю читал… Ну, типа у мужика «Ролекс» был, а он его угробить хотел. С вышки прыгал, тряс, все такое. А потом — в кастрюлю и кипятить. Полчаса кипятит, час — ничего.

— И?..

— Ну, остановились. Мужик сразу: в компанию письмо, дистрибьютору письмо, в швейцарское консульство письмо. Мол, часы стали, моральный ущерб охрененный.

— А те?

— Без проблем, говорят. Мы вам заплатим, только скажите, ради бога, что вы с ними сделали? Выплачивают компенсацию, чин чина, новые часы дают. Он думает: «О, халява прилетела!» Потом зырь в инструкцию, а там строчку добавили: «Кипятить больше часа строжайше запрещено».

— Здорово! — Тама хихикнула. Станька заулыбался:

— Вот я и хочу проверить: эти час протянут?

— Давай!

Тама сама набрала воду в кастрюлю и включила огонь. Часы обречённо булькнули.

Стэн склонился над кастрюлей.

— Идут. — Лоб его собрался озадаченными складками. — А вдруг это не подделка?

— Это ли-ша, — уверенно отозвалась Тама. — В сто раз хуже любой подделки.

Стоять над кастрюлей показалось ей ужасно скучно. И она утащила Стэна в комнату с буфетом, под насмешливый взгляд голодной луны.

…Когда через полчаса Стэн голышом выскочил на кухню, вода в кастрюльке била ключом.

— Ну что? — высунулась следом всклокоченная Тамина голова.

— Идут.

— Обалдеть! — Она деловито зашлёпала к плите. Стэн оглянулся:

— С ума сошла? Ты простуженная! Брысь в постель!

— О да! Лечи, лечи же меня, мой повелитель!

2

Тама лежала под колючим одеялом, вдыхая острый запах верблюжьей шерсти. Простыня сбилась куда-то под диван, но искать её не хотелось. За окном по-утреннему деловито собачились коты, выясняя, кто из них орёл, а кто — мокрая курица.

Вот уже бог знает сколько дней Тама определяла время по кошачьему ору. «Ролекс» всё-таки сварился, и счастливые не наблюдали ни часов, ни календаря.

Тама потянулась. Стэн отправился на лекции, заучка. Обещал вернуться к обеду, принести чего-нибудь вкусненького. Сама-то она решила лежать, пока не захочется в туалет, а потом уж встать окончательно.

Утреннее солнце заглянуло в комнату. За окном захлопали птичьи крылья, и Тама вдруг вспомнила.

Ей опять снилась стена из кирпича. Самая обычная стена, вот только кладка слишком свежая. Раньше сон этот приходил чуть ли не каждую ночь — с тех пор, как пропал Стэн, — потом исчез и вот сегодня вернулся вновь. Что в этой стене такого жуткого, Тама не знала. Но всякий раз, увидев её во сне, она просыпалась с тяжёлым сердцем.

Солнечный луч передвинулся, зажигая искру на фаянсовом боку Димуровой пиалы. Крылья летучих мышей предупреждающе поднялись.

«Гил… — ворвалось в голову Тамы, — опасность… порох господа…»

— Иди на все четыре полдня! — Тама вскочила и принялась сердито одеваться. Повалялась, называется! Ещё придурок этот в голову лезет.

«Это важно, гил! Порох господа…»

— Отвянь!

В этот миг в дверь позвонили.

— Кто там? — Девушка бросилась в прихожую. — Стэнчик, ты?

Дверь отозвалась нетерпеливым лязгом. Тама насторожилась. Стэн тоже дёргал ручку, но не так требовательно.

— Кто там? — повторила она.

— Телеграмма, — отозвался казённый голос. — Откройте. Сердце пропустило два удара и заколотилось с бешеной скоростью. За дверью стоял Анатолий Павленко, телохранитель Валентина. Рассказывали, что как-то он бежал с лесоповала и две недели пёр сквозь тайгу, питаясь мясом убитой им сторожевой овчарки. Байка эта была сродни историям булгаковского Бегемота, но почему-то Толика все звали профессором Павловым.

Не отрывая взгляда от дёргающейся ручки, Тама потянулась за рюкзачком. Возня за дверью усилилась. Вместо того чтобы выломать фанеру, Павлов зачем-то принялся ковыряться в замке. «Домушником себя мнит», — решила Тама. У уголовников тоже есть свои комплексы.

«Дерринджер» куда-то запропастился. Тама подняла рюкзак и вытряхнула его на пол. Оружие загремело по линолеуму, кувыркаясь, и в этот миг дверь сорвало с петель.