В воздухе словно зашелестели крылья. Где-то зашипела змея.

Перед нею возникла тень – ужасающая и прекрасная: поднимающаяся кобра раздувает капюшон, мелькает раздвоенный язык. Мериамон смотрела без страха. Это был сон, и священные существа столкнулись в нем; если это явилось ей, то вот и другое: темные крылья распростерты, голова грифа устремила свой холодный взгляд на змею. Эджо из Дельты, змея урея, богиня Красной Короны, заклятый враг Ра – лика Амона и Нехбет – богиня Белой Короны, богиня-гриф, страж Верхнего Египта.

Мериамон склонилась перед ними. Они ее не замечали. Она была царской крови, но не царица и никогда ею не будет. Она знала это еще с детства, и это ее никогда не огорчало.

Высоко над ней закричала хищная птица. Сокол Гор, недреманное око Великого Дома, чьи глаза – это солнце и луна. Крылья его простираются от горизонта до горизонта, а голос наполняет небо.

И в центре всего – тишина. И в этой тишине чье-то присутствие.

Очень медленно, очень осторожно Мериамон подняла голову. «Это Амон», – подумала она. Невидимый. Бог-ветер, бог-небо. Повелитель Овна, царь богов, чей лик – солнце.

Нет. Шепот, нежнее, чем ветер в тростниках, тише, чем плеск воды у берега. Воды Нила, тростники Нила под небом, которое не знает облаков, и звездами, которые никогда не прячут своего лица.

Нет, дитя. Нежный, как голос матери, нежный, как сон. Он был всюду. У него не было лица, никакой смертной сущности вообще. Это было лишь присутствие. Оно обволакивало ее, оно очистило ее от боли, успокоило, дало ей силы. Оно дало ей все, что может дать сон, и даже больше. Она обрела свою целостность.

Мериамон открыла глаза. Масло в ночнике уже выгорело. Нельзя было сказать, что в лагере царило безмолвие, такого не бывало никогда, но шум поутих. Сквозь шелковые стены шатра видно было, что уже недалек рассвет.

Мериамон лежала на спине, вытянувшись, откинувшись на подушки. Сехмет, посвечивая глазами, гуляла на легких лапках по ее телу. Мериамон столкнула ее, засмеялась и вдруг замолчала, изумленная. Она почувствовала – о боги и богини! – что хочет и может петь.

Обрывки сна бледнели и исчезали. Там были крылья, взгляд змеи, голос…

Мериамон села, откинув волосы с лица. Было холодно. Дрожа, она выбралась из-под теплых одеял. Было еще очень рано, но ей не хотелось ждать, когда можно будет умыться. Она натянула штаны и рубашку, дыша на холодные пальцы, чтобы согреть их, плотно завернулась в свой плащ.

Солнце еще не взошло. Те, кому пришлось в этот час быть на ногах, двигались торопливо, поеживаясь от холода. Другие спали, сберегая последние минуты теплого сумрака, прежде чем трубы поднимут их навстречу новому дню.

У выхода из шатра Мериамон остановилась. Куча одеял мерно шевелилась в такт храпу Нико. Мериамон захотелось легонько пнуть его, чтобы вернуть к исполнению обязанностей, возложенных на него самим царем. Но она пожалела своего стража, перешагнула через него и вышла из шатра. Воздух был неподвижен и холоден. Даже море было на редкость спокойно, звезды бледнели, ветер стих.

Тень вернулась на место. Клыки шакала сверкали, зеленовато-желтые глаза смеялись. Она была полна сил, подкрепившись бегом и охотой. Тень коснулась ее спины теплыми пальцами, и Мериамон улыбнулась через плечо.

Позади что-то зашевелилось. Мериамон остановилась, а тень обнажила клыки. Мериамон успокоила ее, хотя сердце от неожиданности сильно забилось.

Глаза у Нико были огромные, голос хриплый:

– Что… что это?

Мериамон с трудом удержалась от смеха. Он выглядел, как полуоперившийся птенец: руки, ноги, глазищи и детский ужас, волосы дыбом, одеяло отброшено. Он дрожал от холода, но и не подумал укрыться. Мериамон укрыла его. Он удивился и засмущался. Она подоткнула края одеяла, осторожно, чтобы не задеть раненую руку.

– Ну вот, теперь ты не замерзнешь.

Зубы его лязгнули.

– Во имя Гадеса, что это?

– Что именно? – спросила она.

Ее глаза словно призывали его прижать ее к себе. Казалось, он так и сделает, но он оказался сильнее. Или скромнее.

– Я иду прогуляться, – сказала она. – Тебе нет нужды идти со мной. Все будет в порядке.

Вместо ответа он встал, взял свое копье и замер в ожидании. Он не заходил в ее тень. Умница. Мериамон не нуждалась в его защите, но его присутствие не было ей неприятно. Ее тень, так же как и Сехмет, нашла его очаровательным. Большой, с рыжей гривой, как молодой лев, с чудесными светлыми глазами и твердыми чертами лица. Когда он не дулся, он не казался таким больным; несмотря на руку в лубках, в его движениях была своеобразная грация.

В уборной, к счастью, никого не было. Нико сделал свое дело в сторону. Когда она была готова, он уже ждал, без всякого выражения на лице. «Лучше, чем нытье, – подумала она. – Интересно, болит ли у него голова. На вид непохоже, но ведь все македонцы пили, как губки».

– Я слышала, как ты поешь, – сказала она. – Вчера ночью.

Он ничего не ответил.

– У тебя очень хороший голос.

Опять никакого ответа. Она покосилась на него. Он положил копье на плечо и шел немного позади, внимательно глядя по сторонам, пока они огибали лагерь: он охранял ее.

Буря поднялась было в нем и затихла. Он просто исполнял свои обязанности.

– Когда-нибудь ты должен будешь спеть для меня, – сказала она.

– Если моя госпожа пожелает, – ответил он. Голос его, как и лицо, не выражал ничего. Мериамон поджала губы и больше с ним не заговаривала.

Если бы Мериамон сама не видела, как быстро армия Александра разбирает лагерь, она никогда бы в это не поверила. Каждый знал свое место и свою задачу. Если возникало замешательство, убегал конь или собака срывалась с привязи, суетились только те, чьих обязанностей это касалось, и все улаживалось очень быстро.

За работой македонцы смеялись, шутили и пели, а некоторые даже танцевали. В разгаре дня вся армия уже построилась в ряды и двинулась в путь, в середине шел длинный обоз с трофеями, кони, мулы и лохматые персидские верблюды, громоздкие фургоны с женщинами. Лазарет тоже быстро превратился в длинный караван мулов, с единственной легкой повозкой для тяжелораненых. Мериамон шла за этой повозкой. Нико, конечно, нет.

Он попытался сам нести все свои доспехи и оружие, как делали все его товарищи, даже кавалеристы, которые берегли коней для битвы и шли пешком, как обычные солдаты. Мериамон не стала возражать, но командир Нико был не дурак. Он быстро отправил его восвояси.

– Я сам могу нести свои вещи, – ворчал Нико, достаточно громко, чтобы его слышали все вокруг. – Ведь у меня же две руки, разве нет?

– Не в данный момент, – сказала Мериамон и добавила, когда он удивленно уставился на нее: – Что тебе за охота изображать вьючную лошадь, просто хочешь доказать, что можешь делать это? Может быть, лучше поберечь руку, чтобы нормально пользоваться ею, когда срастутся кости?

– Разве она будет нормально действовать?

В его словах прозвучала такая искренняя горечь, что Мериамон остановилась.

– Что заставляет тебя так думать?

Он прикусил губу.

– Ладно, идем. Вы все так хорошо меня утешаете, но, по-вашему, я дурак? Я знаю, что мне повезло, что хоть что-то будет болтаться на плече, ведь я же мог совсем потерять руку. Разве не так?

– Так, если ты не побережешь руку, – сказала Мериамон.

– Зачем? Чтобы она висела неподвижно, и людям было на что посмотреть?

Мериамон закрыла глаза. Он всерьез переживал и по-настоящему боялся, и сердце ее сжалось. Нико сердито сплюнул.

– Не волнуйся. Я заткнусь и буду изображать инвалида.

– У тебя это получается очень плохо, – сказала она резче, чем собиралась.

– Хорошо получается, – ответил Нико.

Колонна сделала привал в долине и теперь спускалась с холмов тем же путем, по какому пришла Мериамон: на юг, оставляя море справа. Персов прогнали далеко. Разведчики доносили, что они бежали в глубь страны, на север и на восток, направляясь в Каппадокию. Царь не удостаивал их своим преследованием. Сейчас он присматривался к морю и городам на побережье.