– Ты это сделал.

– Я начал. Вот что это такое – начало. Чтобы довести дело до конца, мне придется пройти и через остальное.

– И что же это? – спросила она.

– Все. – Александр улыбнулся, видя выражение ее лица. – Может быть, снова смертельная опасность. Может быть, нет. Вокруг целый мир. Ты когда-нибудь думала об этом? Сначала Персия – она опасна до тех пор, пока я позволяю ей сопротивляться. А потом – кто знает? На восток от Персии есть еще страны. Есть земли и на западе, Италия и Сицилия, где уже есть греки, и дикие места за ними и, наконец, ворота солнечного захода, Геркулесовы Столбы. Их поставил там мой предок, а может, так только говорят. Я бы хотел сам их увидеть.

– Ты бы хотел сделать все, что может смертный.

– И кое-что, что может бог. – Александр встретил ее изумленный взгляд.

«Молния, – подумала она. – Бьет в самое сердце».

– Не говори, что ты не знала этого. Именно ты привела меня сюда.

– Не я, – возразила Мериамон, – а боги, говорившие через меня.

– Это одно и то же, – сказал он.

– Ты узнал это в святилище бога?

Александр опустил глаза. Мериамон заморгала, озадаченная. Здесь, в ясный день, в роще Солнца, слова казались такими темными. Он гладил Сехмет, с головы до изгибающегося хвоста, снова и снова, в ритме ее мурлыканья.

– Я узнал… – сказал он. Умолк. Нахмурился. – Я узнал… должно быть, слишком много. Спокойнее было бы не знать. Думать, не сумасшедший ли я, или моя мать лгала, или я совершал одни глупости. Я никогда не был обычным. Не мог. Но когда я узнал… Это все переменило. Понимаешь, это был не я. Это всегда был бог.

– Бог выбрал тебя своим инструментом, – сказала Мериамон. – Это не значит, что он – это ты, а ты – это он. Это не больше, чем сын походит на своего отца.

– Филипп тоже не был обычным! – воскликнул Александр резко, почти зло. – Говорят, я унаследовал свой военный дар от него. Он был крепче и благоразумнее. Но он был блестящим полководцем.

– Каждый человек то, чем сделала его жизнь.

Александр не слушал.

– Я лучше в трудные моменты. Думаю быстрее. Так было всегда. Это от матери – она была невероятно стремительной. Если бы она была мужчиной, Македония никогда не получила бы столько власти. К счастью, она родилась женщиной. Она смогла выйти замуж за Македонию, вместо того чтобы завоевывать ее.

– Или разрушить ее в войне.

– Они бы оба сделали это и много старались для этого: и она, пойманная в женском теле, и он, которого могла поймать своим телом любая женщина, которую он видел. Вот тебе ирония. Множество незаконных детей, а наследник, будущий царь – незаконный сын от бога.

– Через тело Филиппа, – заметила Мериамон.

– Ему это было бы все равно, – сказал Александр. Он держал Сехмет за лапку, чтобы заставить ее выпустить когти, ослепительно белые и острые. – Думаю, я счастлив узнать, кто я. Но и ужасаюсь этому.

– Конечно. Ты же только наполовину безумец.

Он засмеялся.

– И на какую же?

– На ту, которая заставляет тебя делать то, чего не сделал бы никто другой, и делать блестяще. Ты же знаешь, я никогда не прощу тебе Тира. Даже если ты, в конце концов, и пришел в Египет.

– Я должен был это сделать, – заявил Александр. – Но я же пришел туда, куда ты хотела, чтобы я пришел. И сделал то, чего ты хотела. Удивляюсь, что ты не пытаешься заставить меня остаться и быть настоящим фараоном.

– Разве я сказала бы тебе, если бы пыталась?

Он склонил голову набок. Подумал.

– Наверное, – ответил он. – Или я бы знал.

– Я такая прозрачная?

– Ты такая честная.

– Как и ты.

– Это потому, что я родился в Македонии, где люди прямодушны, даже когда убивают друг друга. В Персии я бы не выдержал и недели.

– В Египте, – сказала она, – ты бы продержался месяц.

– А как же ты?

– Я отмечена богом, – ответила Мериамон. – Другим пробовать не советую.

Александр выпрямился, легко и плавно, удержав на руке кошку, подняв вместе с собой Мериамон, держа ее лицом к лицу.

– Я почти жалею, что ты не хочешь выйти за меня замуж.

– У нас обоих есть множество других вариантов, – ответила Мериамон.

– Бедный Нико, – сказал Александр. – Надеюсь, вы собираетесь пригласить меня на свадьбу.

Она вспыхнула от такого внезапного и сильного смущения, что лишилась своего остроумия.

– Мы собирались сказать тебе.

– Не спросить?

Она смотрела на него растерянно.

– В конце концов я же его царь. Я могу сказать и свое слово насчет его женитьбы. Особенно если он женится на чужестранке.

Жар наконец прошел. Холод был, однако, еще хуже.

– Ты и мой царь, – сказала Мериамон.

– Вот именно. – Он прищурился. – Если я запрещу, ты все равно сделаешь это?

Она не могла смотреть на него. Отчасти потому, что взгляд ее был слишком свиреп, отчасти потому, что он был ее царем.

– Мариамне, – сказал он.

Это было не ее имя.

– Мериамон, – сказал Александр.

Она подняла взгляд. Горящий гневом.

– Успокойся, – сказал Александр. – Ты же знаешь, я не стану мешать тебе сделать то, чего хочет твое сердце. Хотя почему ты выбрала его из всех людей в моей армии…

– Если ты не видишь, я едва ли смогу объяснить тебе.

Он помолчал. Потом рассмеялся. Он восхищался ею. Ну и пусть. Он прекрасно понял, что она имела в виду. У него был Гефестион.

Она могла бы смутиться. Что могла думать о нем так. Что он мог это заметить.

А если бы она не могла так думать о нем, если бы он не мог этого заметить, тогда он не был бы ее царем. Цари, боги – они слишком часто слишком много о себе думают.

Несомненно, Александр был о себе очень высокого мнения. Но он знал это. Он даже мог посмеяться над этим. Иногда.

Он силой потащил ее обратно к источнику, где ждали люди, их взгляды, улыбки – приветливые, не насмешливые. Она снова покраснела. Заметила, что то же самое произошло с Нико. Вот что значит плохо хранить секреты.

В конце концов это можно пережить. И ни при чем тут его величество царь, устраивающий сражения в купальне и смущающий бедных жрецов до потери речи. Все это простительно, поскольку это делал сын бога; но в этой части мира царям положено быть более степенными.

Пустыня позволила им вернуться из Сивы невредимыми. Сила ее была спокойна: раз уж не победила, то поддалась. На другой стороне бури не открывались никакие ворота. Никакие проводники не приходили к ним, никуда не исчезал путь перед ними. Все было спокойно. Так спокойно, что можно было отдохнуть.

В Ракотисе город уже принимал очертания. Архитектор Дейнократ послал в Мемфис за свитками папируса, ящиками мела, за рабочими, чтобы начать разметку и копать ямы под фундаменты. Это напоминало прежние дни в Долине Царей, но на сей раз строились не гробницы, а живой город.

Слишком долго Два Царства оглядывались назад, на роскошь давно прошедших дней. Теперь они будут смотреть вперед под властью царя, лицо которого всегда обращено к живой славе, а не к величию умерших.

Их возвращение в Мемфис, на веслах вверх по медленному мощному течению Нила, было триумфальной процессией. Армия ждала их. «Как женщина, – подумала Мериамон, – ждет своего возлюбленного». Их возлюбленным был Александр.

Она занимала те же комнаты, что и прежде, за белыми стенами Великого Дома. Она ходила в храм петь во время богослужений, но не ночевала там, и никто этого и не просил. Жрецы Амона из Фив уехали, и господин Аи с ними. Он оставил ей письмо. Оно было написано на древнейшем языке, известном жрецам, и так же тщательно вырисовано, как письмена на стенах храма.

Когда Мериамон держала письмо в руках, оно, казалось, шевельнулось. Глаза животных и птиц, мужчин, женщин и богов на мгновение показались глазами живых, а не нарисованных существ.

Слова – это сила. Написанное слово – сильнейшая из всех сильных магий.

После всех обращений к богам, после полных форм его и ее имени, после предупреждений против использования во зло в письме было сказано просто: «Делай, как велит тебе сердце. Пусть Мать Изида направит твой путь».