Вино он унес с собой. Но чаши остались.

Мериамон взяла полную. Пары вина кружили ей голову. Она осушила чашу.

Царь выехал до рассвета. Мериамон не видела, как он уезжал. Она вернула Нико его гордость. Она не хотела смотреть, как он взял ее.

– Он не взял Тифона, – сообщил Клеомен, который был там, завидуя царским конникам, как всякий очень молодой человек. – Он поехал на одном из царских коней, на большом сером.

Мериамон перевела дыхание. Она осматривала человека, который обгорел во время нападения брандера. Он был последним из тяжелораненых, единственным, кто еще не умер. Мериамон сумела улыбнуться ему. Он не мог ответить улыбкой: весь низ его лица был словно расплавлен, а теперь засох, но глаза смотрели живо.

– С помощью богов ты выздоровеешь, – сказала она ему и похлопала его по необожженному плечу, потом перешла к следующему пациенту.

Клеомен шел за ней, радостно болтая.

– Аминтас на верху блаженства: он сможет ездить на Тифоне, пока нет Нико. Все утверждали, что Нико поедет на своем коне и погубит себя. Все, кроме меня.

– Почему? – спросил раненый, которого перевязывала Мериамон. Ему в бедро попала стрела, и, несмотря на все старания Мериамон, рана начала гноиться.

– Александр запретил, – ответил Клеомен. – Даже Нико слушается Александра.

Мериамон фыркнула. Никто не заметил. Раненый дернулся.

– Спокойно, – прикрикнула Мериамон, и он замер, судорожно сжав край одеяла. Она немного успокоилась. – Все, – сказала она, – теперь все.

Она могла бы сказать так и Нико, но он ушел. Его собственный мир забрал его, его война и его царь. Если боги будут милостивы, он вернется, но не к Мериамон. Зачем? Он был ее стражем постольку, поскольку не мог делать ничего другого, более подходящего. Теперь же он был снова целым.

Так же, как и она со своей тенью, скользившей за ней по пятам, и со своей целью, от которой она не отказалась, хотя Александр одержим безумной идеей взять Тир. В ее судьбе не было места для могучего и сердитого македонского дуба.

Известие пришло достаточно быстро. Александр налетел на тирских бандитов, как гнев небесный, сломил их волю, положил конец их набегам и пошел дальше, к Смидону. Там, сообщали гонцы, он нашел флот и привел его к присяге. Во всех гаванях от Арада до Кипра строились, оснащались и собирались корабли.

Отряды галер, рассказывал посланный, собирались именем Александра. Мериамон была в лазарете, когда гонец пришел туда. Он натер ногу, она загноилась, и, хотя беспокоила его мало, когда он ехал верхом, Пармений послал его к врачам, коль скоро задача его была выполнена.

Гонец так бы ничего и не сказал, но Мериамон дала ему вина с маковым настоем, чтобы он сидел спокойно, пока она вскрывает нарыв, и, кончив стонать, он слово за словом выболтал все известия, которые привез. К счастью, не громко. Если у Тира были шпионы – а кто знает, может быть, кто-то из людей в лазарете служил Тиру? – они бы дорого дали, чтобы узнать, какие силы может собрать против них Александр.

Если кто-либо мог взять их город, то только Александр. Даже Мериамон никогда не сомневалась в этом.

Царский гонец не знал ничего подробно о друзьях Александра. Их было слишком много, чтобы запомнить всех, а Нико едва ли был самым близким. Простой всадник, не то, что его брат, который был близким другом царя, и которого знали все, кто знал Александра.

Другого Мериамон и не ожидала. Когда пришло время, она ушла из лазарета и по привычке отправилась взглянуть на Барсину. Это давалось ей нелегко, хотя и стало менее невыносимым, когда она стала приходить чаще.

Барсине предстояло скоро родить. Она была бы рада избавиться от бремени, хотя и не говорила об этом: не в ее привычках было жаловаться. Барсина постоянно куталась в простые широкие одежды, хотя лето было в разгаре, и погода стояла достаточно жаркая, чтобы удовлетворить даже Мериамон.

Мериамон покинула душный шатер Барсины, уверенная, что роды произойдут через день, самое большее через два. Женщины приготовили все, что нужно; они знали, что должны будут позвать Мериамон, где бы она ни была, если понадобится.

Но не раньше утра. Мериамон отправилась на базар, чтобы купить ткань для более легкой одежды, чем та, что у нее была, и нашла одну, азиатскую, более грубую, чем египетская, глубокого пурпурного оттенка, достойную, по словам продавца, царственной женщины. Он просил довольно дорого, но Мериамон удалось уговорить его сбавить немного цену и нанять носильщика за один обол и фляжку вина.

Таис в шатре не было. Она редко бывала здесь. В отсутствие Птолемея она не развлекала других мужчин, но у нее были подруги среди гетер, которые любили проводить время в обществе друг друга.

Мериамон пообедала в одиночестве. Даже Сехмет покинула ее, чтобы поохотиться в сумерках. Ее собственная тень была далеко, охотясь среди кедров, и на мгновение Мериамон ощутила сильный аромат зелени, почувствовала мягкость хвои под ногами.

Она не скучала по Нико. Конечно, нет. Его обиды и дурное настроение. Его вечное стремление ходить за ней повсюду. Зачем ей нужен охранник? Если бы она хотела, чтобы кто-то спал у ее дверей, Клеомен с радостью сделал бы это для нее. Он не раз уже предлагал, но она не видела в этом необходимости.

Тихо светили лампы. Все слуги ушли спать, кроме Филинны, которая была с хозяйкой.

Царило молчание. Шумы лагеря приглушенно доносились сквозь стены шатра. Входное полотнище было поднято, вход завешен сеткой от орд жалящих и кусающих созданий, но не чувствовалось ни ветерка. Воздух вообще не двигался.

Днем было проще. Дни можно было заполнить светом и работой, сделать вид, что есть еще что-то, кроме звенящей пустоты.

Дело было не в отсутствии Нико. Или не только в этом. Без охраняющей ее тени, без Сехмет, описывающей круги у ее ног, Мериамон чувствовала себя беззащитной перед ночью.

Она встала с ложа. Одежда на ней была легкая, но в неподвижной жаре даже и ее вес был слишком велик. И все же Мериамон дрожала. Она завернулась в вуаль, вроде той, что висела от мух, и подумала с неодобрением, что похожа в ней на персидскую женщину или на духа в саване.

Она пошла по лагерю. Что гнало ее, она не могла бы сказать точно. Пустота. Пустота, отдающаяся гулким звоном. Там, где были люди, они почти заполняли ее, но и они казались какими-то бесплотными.

Осада, вот в чем дело. Уже пять месяцев, скоро полгода, и только Александру виден конец. За такое надо платить. Душами людей, мужеством людей, их силой противостоять врагу. Тир страдал несильно, поскольку его снабжал флот. Армия Александра была только небольшой помехой, мальчишеской бравадой, хвастовством и больше ничем.

Руки у Мериамон были холодные, но они были теплее, чем ее сердце.

Какая польза ей и стране Кемет от бесконечной, бессмысленной осады? Александр никогда не возьмет Тир. Он будет стоять здесь лагерем до самой своей смерти, и умрет здесь, умрет безумным, из-за города, который он не смог завоевать.

Холодные волны лизнули ей ноги. Мериамон отпрянула. Даже не заметив, она дошла до моря. Под светом звезд на воде темнела дамба. На дамбе мерцали факелы, шагала стража – то под светом, то в темноте. Башни на конце дамбы были темны. Только вчера они наконец добрались до стен, и Тир никак не мешал этому. Зачем беспокоиться? Ни в башнях, ни на дамбе не было ничего, что могло бы сокрушить стены Тира.

В городе было темно. Лишь кое-где на стенах и в башнях мелькали огоньки. Дома в Тире были высокие: люди жили в башнях, одни над другими, как пчелы в гигантском улье.

Мериамон опустилась на песок. Здесь, между небом и водой, пустота достигала размеров Вселенной. Под ногами ничего, кроме пустоты. Над головой ничего, кроме небес. Ничего. Ничего. Ничего.

– О Мать Изида!

Ее голос был ничтожен в бесконечности, и все же он с чем-то связал ее. Он и имя, вышедшее из нее. Она была жрицей Амона, но присутствие Матери оказалось сильнее – теплое дыхание, нежный голос, стена, ограждающая от пустоты.