Сегодня она не боялась. Сейчас, как и тогда, когда она видела этот сон впервые, она находила успокоение даже в его ужасах. Страна Кемет. Два Царства. Она шла по воле богов, будучи их инструментом.

– Конечно, инструмент, – произнес позади нее голос. Знакомый голос, голос женщины, негромкий и сладостный, от которого замирало сердце, но величественный, каким не может быть голос простой смертной. – Но и больше, чем просто инструмент. Его воля настолько же его собственная, как воля любого бога.

– Однако, – сказала Мериамон, не смея обернуться, – он человек, и он смертен.

– Такой была даже я, – произнес голос с искоркой смеха. – Смертная плоть, смертная женщина. Такая же, как ты.

– Я не богиня.

Голос Мериамон разнесся эхом в темноте. Воцарилось ужасающее молчание.

Но даже теперь Мериамон не боялась. Она была выше страха. Гораздо тише она сказала:

– Я не богиня. Мне не дано такого бремени.

– Ты так называешь это?

– Я превращусь в Осириса после смерти, как превращаются все умершие – и мужчины, и женщины. В этой жизни я всего лишь Мериамон.

– Так, – молвил голос. Богиня. Мериамон не чувствовала в ней гнева.

– Ты говорила со мной, – сказала Мериамон, поскольку богиня молчала. – Опять и опять, ночь за ночью. Я никогда не понимала тебя. Ты была слишком далеко.

– Дело не в этом, – возразила богиня. – Было еще не время тебе услышать.

– И все же ты говорила.

– Даже у богов есть свой рок и судьба. Мериамон стояла неподвижно в объятиях ночи.

Она чувствовала ее, как свою тень, – тонкие, божественно сильные руки, длинные пальцы с когтями; недвижимо, но довольно бережно. Она чувствовала и присутствие Сехмет, тепло у ног, мягкое урчание. Кошке не запрещалось смотреть на лицо стоящей позади Мериамон, оно не ослепляло ее и не повергало в ужас. Она сама была богиней, воплощением богини.

– Такова она, – сказала великая, стоящая позади. – Таков и тот, кого ты привела к нам. Он несет огромное бремя гордости. Но он учится. Он начинает понимать.

– Он может умереть за это.

– Если таков будет его выбор.

Мериамон прижала ладонь к захолодевшему сердцу. Она знала, каковы боги. Она принадлежала им с самого своего рождения. Спокойно разговаривать и слышать сказанное таким голосом то, чего она больше всего боялась услышать…

– Дитя, – сказала богиня, и голос ее был самым нежным в мире. – Дитя, взгляни на меня.

Руки Мериамон расслабились. Она обернулась не сразу. Ей понадобилось время, чтобы собраться с духом, укрепить свою волю.

Это была просто женщина. Маленькая длинноглазая египтянка в льняном одеянии, в парике. Она была красива, как может быть красива царица, знатная дама или просто жена крестьянина с нильских полей: изящный овал лица, точеный нос, полные, четко очерченные губы.

– Нефертити, – сказала Мериамон. Не для того, чтобы назвать ее, просто, чтобы назвать то, чем она была. Прекрасная пришла.

Прекрасная улыбнулась.

– Таково мое имя, и имя многих моих дочерей. А ты, возлюбленная Амона, хочешь ли ты знать другое мое имя?

– Мне не нужно, – отвечала Мериамон. Ей нужно было бы склониться в почтительном поклоне, но было уже поздно делать это – даже зная то, что она знала теперь, глядя на прекрасное лицо смертной, глядя в веселые, темные глаза. – Мать, – сказала она и все вложила в свой голос. – Мать Изида.

– Теперь ты узнала меня, – сказала богиня.

– Но, – ответила Мериамон, – это должен был быть… должен был бы…

– Должен был бы быть Амон? – Богиня подняла брови. – Ах, ведь он выполнил свой долг, и теперь, когда это сделано…

– Еще не все, – возразила Мериамон.

– Все, что важно здесь и сейчас. – Богиня вовсе не казалась возмущенной. Но она была когда-то женщиной, как сама сказала, и царицей; и Мериамон была достаточно царственной, когда хотела. Так что не было так уж странно говорить дерзкие слова царице земли и небес.

Мать Изида рассмеялась.

– Ох, конечно, мы родственницы. Радостно видеть такое бесстрашное дитя.

– Я всегда была твоей, – ответила Мериамон.

– Ты моя, – сказала богиня. – И твой царь, и все сущее.

– И… все остальные?

– И они тоже, – ответила богиня. – Я их мать и царица. Мой царь, который умер и снова живет, его царство – смерть и жизнь, которая происходит из смерти. Все сущее – мое. То, что делаешь ты, то, что ты делала во имя Амона, было сделано для меня.

– А он? Царь, которого ты создала?

– Он превыше всего, – ответила богиня.

– Значит, – сказала Мериамон, – никто другой. Это была ты.

– Я и другие по моей воле. Ты понимаешь, дитя? Ты понимаешь?

– Нет, – ответила Мериамон. – Но я пойму. Я певица Амона. Я делала, как он приказывал мне. Эта тень, что ходит за мной…

– А-а, – сказала богиня, и улыбка ее потеплела. Тень Мериамон оскалила шакальи клыки и поклонилась до земли. – Друг, – сказала богиня. – Брат. Любимый мой Анубис, все ли хорошо?

– Все хорошо, – отвечала тень. Голос у нее был низкий, с оттенком рычания и смеха. Тень повернулась от богини к Мериамон, и она поняла. Тень оставит ее. Теперь, когда Мериамон вернулась в свою родную страну. Теперь она не нужна Мериамон.

Она удивилась, как это болезненно. Она приняла этого стража по необходимости и из послушания, когда взяла на себя бремя покинуть храм Амона и привести царя к его трону. Потеря тени в Тире была очень тяжкой, потому что с ней ушла вся сила, которую Мериамон имела за пределами страны Кемет. Теперь потерять ее не значило ничего: Мериамон вернулась домой.

Тень стала ее частью, живя в ее тени, охраняя ее тело и души.

Тень повернулась к ней от богини. Тень – он. Она будет помнить его, потому что здесь он стал более целым и более реальным, чем она сама. Его уши прижались, потом встали. Глаза смотрели живо.

– Ты хорошо служил, – медленно сказала Мериамон, – снизойдя до того, чтобы служить смертной женщине, ты, который гораздо больше, чем просто смертное существо.

Шакалья голова склонилась в знак согласия. Яркие глаза смотрели прямо. В них не было возмущения. Его не было никогда, даже в самом начале, когда Мериамон еще не умела толком обращаться с той силой, которую ей дали, и боялась ее.

Мериамон внутренне подтянулась. Тень змеи, тень коршуна угрожающе парили над ней, заполняя собой все небо. Они были огромны, больше, чем женщина, стоявшая перед ней, которая не была образом божества. Она была божеством всецело.

Наконец Мериамон поклонилась. Поклонилась до земли. Затем выпрямилась, повернулась к богине и сказала:

– Я сделала все, что от меня требовалось. Я сделаю то немногое, что еще осталось: открою ворота Двух Царств и возложу корону на его голову. Тогда я буду свободна?

– Ты хочешь этого?

Вопрос не был неожиданным. В конце концов это был сон Мериамон и ее богиня. Конечно, нужно было спросить о самом сложном, что обязательно требовало ответа.

– Да, – ответила Мериамон, и потом: – Нет. Я вела и подгоняла его. Теперь, когда все сделано, ему от меня почти ничего не нужно.

– Кроме твоей дружбы.

– У него множество друзей.

– Не таких, как ты.

– Как это?

Богиня не дала ответа. Прямого. Она сказала:

– Взгляни перед собой.

Мериамон взглянула и увидела тьму, сухую землю и сумрачное небо. Все заплясало перед глазами. Она заставила себя смотреть спокойно. Как вода в бассейне, как вино в чаше, картинка постепенно успокоилась. Она смотрела, как будто в зеркало.

Она не помнила всего, что увидела. Это вливалось в нее, наполняло ее, переполняло. Позже, когда ей понадобится, это вернется. Но даже того, что она запомнила, было достаточно.

– Это, – сказала она, когда видение померкло, и снова наступила темнота, – это… это только начало. И что это… и что ты есть, и чем будешь, и что будет…

– …будет, – сказала Мать Изида и протянула руки. – Подойди, дочь моя. Поцелуй меня, как полагается ребенку, и ступай. Что ты должна делать, ты узнаешь. Что ты должна выбрать, ты выберешь.