Покинув обеденную залу, я прошел через переднюю, которая вела в кабинет, и встретил еще одного слугу в такой, же ливрее, как и у кучера — он сопровождал свою хозяйку.

Карета, лошади и слуги — все свидетельствовало о том, что г-жа де Шамбле действительно приехала по делу, поэтому я счел, что не допущу бестактности, если воспользуюсь оказанным мне доверием.

Итак, я вошел в кабинет. Посетительница уже ждала, сидя против света.

Она была одета очень просто и в то же время необычайно изысканно: на ней было утреннее свободное платье из тафты жемчужно-серого цвета и соломенная итальянская шляпа с окантовкой из тафты того же цвета, украшенная колосками дикого овса и васильками.

Вуалетка из черного кружева наполовину скрывала ее лицо, которое она прятала от света.

При моем появлении посетительница встала.

— Господин Альфред де Сенонш? — спросила она мелодичным, как у певицы, голосом.

Я жестом попросил ее сесть и произнес:

— Нет, сударыня, я один из друзей господина префекта, и мне посчастливилось сегодня утром оказаться на его месте. Я буду всю жизнь благодарить судьбу, если смогу за этот короткий срок что-нибудь для вас сделать.

— Простите, сударь, — сказала г-жа де Шамбле, вставая и собираясь уйти, — но я пришла, чтобы попросить господина префекта (она сделала ударение на последнем слове) об одолжении, которое может сделать мне только он, если, конечно, захочет этого. Я загляну позже, когда он освободится.

— Ради Бога, сударыня, останьтесь! — воскликнул я.

Госпожа де Шамбле снова села.

— Сударыня, если вы пришли сюда с просьбой и мой друг может ее исполнить, почему бы вам не взять меня в посредники? Неужели вы сомневаетесь в том, что я буду настойчиво хлопотать по делу, которое вы изволите мне доверить?

— Простите, сударь, но я даже не знаю, с кем имею честь говорить.

— Мое имя вам ничего не скажет, сударыня, так как вы никогда его не слышали. Меня зовут Максимильен де Вилье, но, к счастью, я не совсем незнакомый вам человек, как вы полагаете. Вчера меня представили господину де Шамбле. Мы сидели рядом за столом и долго говорили с ним за ужином и после ужина. Он пригласил меня в ваше поместье в Берне на открытие охотничьего сезона, и, не решаясь нанести вам визит, я намеревался сегодня же иметь честь послать вам свою визитную карточку.

Поклонившись, я прибавил:

— Сударыня, господин де Шамбле — очень достойный человек.

— Да, сударь, очень достойный, вы правы, — произнесла г-жа де Шамбле.

При этом она вздохнула — точнее, у нее вырвался вздох.

Я воспользовался недолгой паузой, последовавшей за вздохом, чтобы приглядеться к просительнице.

Это была молодая женщина лет двадцати трех-двадцати, четырех; выше среднего роста, с тонким и гибким станом, угадывавшимся под широкой свободной накидкой ее платья; с синими глазами такого темного цвета, что на первый взгляд они казались черными; с белокурыми волосами, ниспадающими на английский лад; темными бровями, мелкими белыми зубами и накрашенными губами, подчеркивавшими бледный цвет ее лица.

Во всем ее облике чувствовалась некая усталость или печаль, выдававшие человека, который устал бороться с физической или душевной болью.

Все это внушило мне еще более страстное желание узнать, что привело эту женщину в префектуру.

— Сударыня, — сказал я, — если я стану расспрашивать вас о причине, по которой вы почтили нас своим визитом, вам, возможно, покажется, что я хочу сократить счастливые мгновения нашей беседы с глазу на глаз, но, признаться, мне не терпится узнать, чем мой друг может быть вам полезен.

— Вот в чем дело, сударь: месяц тому назад состоялась жеребьевка рекрутского набора. Жениху моей молочной сестры, которую я очень люблю, выпал жребий идти в солдаты. Это молодой человек двадцати одного года; на его содержании находятся мать и младшая сестра; кроме того, если бы ему не выпало идти в армию, он женился бы на любимой девушке. Таким образом, его невезение принесло горе сразу четверым.

Я поклонился, показывая, что внимательно слушаю.

— Так вот, сударь, — продолжала г-жа де Шамбле, — призывная комиссия, возглавляемая господином де Сеноншем, будет заседать в следующее воскресенье. Стоит господину префекту сказать хотя бы слово врачу, который будет проводить медицинский осмотр, и бедного юношу освободят от воинской повинности, а ваш друг осчастливит четырех человек.

— Однако тогда он, возможно, сделает несчастными четверых других, — ответил я с улыбкой.

— Каким образом, сударь? — спросила г-жа де Шамбле с удивлением.

— Это вполне вероятно, сударыня. Сколько молодых новобранцев требуется округу, где живет ваш подопечный?

— Двадцать пять.

— Есть ли у юноши какие-нибудь основания для того, чтобы его освободили от службы?

Госпожа де Шамбле покраснела.

— По-моему, я сказала вам, — пробормотала она, — что пришла попросить господина префекта об одолжении.

— Простите меня за прямоту, сударыня, но это не одолжение, а несправедливость, которая обрушится на какую-нибудь другую семью.

— Я вас не понимаю, сударь.

— Но это же очень просто, сударыня. Требуются двадцать пять новобранцев. Предположим, не отдавая никому предпочтения, что к службе годен лишь каждый второй. Таким образом, общее число молодых рекрутов возрастает до пятидесяти, а пятьдесят первому ничего не грозит. Вы понимаете меня, сударыня?

— Вполне.

— Так вот, если в качестве одолжения одного из двадцати пяти молодых людей освободят от службы, пятьдесят первый, находившийся под защитой своего номера, пойдет в армию вместо него.

— Это так, — вздрогнув, проговорила г-жа де Шамбле.

— Следовательно, сударыня, я был прав, когда сказал, что из-за счастья четырех ваших знакомых могут стать несчастными четверо других и что одолжение, которое мог бы сделать вам мой друг, возможно, обернется несправедливостью.

— Вы правы, сударь, — сказала г-жа де Шамбле, вставая, — мне остается только попросить вас кое о чем.

— О чем же, сударыня?

— Отнесите поступок, на который я некстати отважилась, на счет моей легкомысленности, а не слабодушия. Я просто не подумала. Мне важно было лишь одно: спасти бедного мальчика, необходимого своей семье. Нельзя так нельзя, давайте забудем об этом. В мире прибавятся еще четыре несчастные души, но этого никто не заметит.

Госпожа де Шамбле смахнула слезу, блестевшую на ее ресницах, словно капля росы, и, кивнув мне на прощание, направилась к двери.

Я смотрел, как она удаляется, и сердце мое болезненно сжалось.

— Сударыня, — обратился я к ней.

Женщина остановилась.

— Не будете ли вы так любезны тоже сделать мне одолжение?

— Я, сударь?

— Да.

— Какое же?

— Присядьте еще на миг и выслушайте меня.

Госпожа де Шамбле печально улыбнулась и вернулась на прежнее место.

— Я резко говорил с вами, сударыня, и было бы непростительно с моей стороны, если бы я не предложил вам способ все уладить.

— Какой способ?

— Сударыня, одни купцы торгуют мертвой плотью — они зовутся мясниками; другие продают живую плоть: их имена мне неизвестны, но я знаю, что такие люди где-то есть и у них можно купить замену для вашего подопечного.

Невыразимо грустная улыбка промелькнула на лице г-жи де Шамбле.

— Я думала об этом, сударь, — произнесла она, — но…

— Но?..

— Мы не всегда можем позволить себе такую роскошь, как доброе дело. Замена для новобранца стоит две тысячи франков.

Я кивнул.

— Если бы я располагала своими деньгами, — продолжала она, — я бы отдала их не раздумывая, но мое состояние принадлежит мужу, точнее, он им распоряжается, и я сомневаюсь, что господин де Шамбле позволит мне взять эту сумму, так как моя молочная сестра для него ничего не значит.

— Сударыня, — спросил я, — не могли бы вы позволить постороннему человеку совершить добрый поступок, коль скоро это не удается сделать вам?