Это расставание с Эдмеей было одним из самых мучительных мгновений в моей жизни. Друг мой, вообразите состояние человека, любящего всей душой и вынужденного покинуть свою возлюбленную, когда ей грозит какая-то страшная, причем неведомая опасность. В то время как сердце любимой бьется возле его сердца, ее рука лежит в его руке, а их губы слиты, он мысленно говорит себе, не решаясь заплакать: «Возможно, я в последний раз чувствую, как бьется это сердце; возможно, в последний раз эта рука сжимает мою руку; возможно, эти губы дарят мне последний поцелуй!»

И все же мне пришлось расстаться с Эдмеей.

Сначала я застыл на месте от потрясения, а затем, не в силах удержаться на ногах, направился, качаясь, к ближайшему дереву и прислонился к его стволу. Когда экипаж скрылся из виду, я упал на землю и принялся с плачем кататься по траве, дав волю своему горю.

И вдруг я услышал, как кто-то окликает меня по имени.

Подняв глаза, я увидел Грасьена.

Очевидно, уезжая, Эдмея высунула голову из дверцы кареты, увидела, как я печально стою возле дерева и послала Грасьена справиться обо мне.

— Могу ли я снова встретиться с ней? — спросил я славного малого.

— Конечно, — ответил он, — госпожа сейчас меняет лошадей и карету в гостинице «Англия».

— Пойдем же, — сказал я, — мне надо увидеть Эдмею хотя бы на миг.

Я помчался в город со всех ног, и Грасьен с трудом успевал идти за мной следом. К счастью, уже стемнело — иначе меня, наверное, приняли бы за умалишенного, сбежавшего из приюта Доброго Пастыря.

Вбежав во двор гостиницы «Англия», я увидел, что лошадей запрягают в экипаж, похожий на кабриолет, и старушка Жозефина сидит тут же на чемоданах.

— Где она? — спросил я.

Тон, которым я задал вопрос, а также мое бледное лицо заставили славную женщину вздрогнуть.

— О Господи! Что случилось? — воскликнула она, всплеснув руками.

— Ничего, — ответил я, — ровным счетом ничего, но где же Эдмея?

— На втором этаже, в комнате номер три.

В один прыжок я оказался наверху и заметил приоткрытую дверь напротив входа: Эдмея что-то писала, сидя за столом.

— Это я, — сказал я из коридора, чтобы не напутать ее внезапным появлением.

Любимая открыла мне объятия.

— Я чувствовала, что ты сейчас придешь, и собиралась отложить перо. Бедный безумец! — воскликнула она, утирая мой вспотевший лоб. — Ты думаешь, я не знаю, что ты делал, когда мы уехали? Ты думаешь, я не видела, как ты упал на траву и катался по земле возле дерева?

— Как же ты разглядела это в темноте, да еще когда дорога пошла под уклон?

— Глазами сердца, мой дорогой и любимый Макс.

— Значит, все, что ты видишь, правда? Неужели это так? О Боже, Боже!

В моем голосе прозвучало такое отчаяние, что Эдмея бросилась ко мне и повисла на моей шее, как ребенок, прильнувший к материнской груди.

— Послушай, — произнесла она, — с некоторых пор я тебя не узнаю. Ты страдаешь и скрываешь от меня причину своих терзаний.

— Нет, нет, — поспешно ответил я.

— Подожди, дай мне договорить. Я твоя, только твоя, друг мой. Чего же ты хочешь от меня? Только прикажи, я все сделаю.

Я чуть было не сказал: «Я хочу увезти тебя, хочу вырвать тебя из лап смерти», но тут же мне пришло в голову, к сколь ужасным последствиям может привести исчезновение такой знатной женщины, как г-жа де Шамбле.

— Ничего, — ответил я, усилием воли превозмогая это желание. — Просто мне хотелось снова увидеть тебя и еще раз попрощаться с тобой. Ах! Если вдруг твой внутренний голос предупредит тебя о приближающейся беде, позови меня, ради всего святого! А теперь скажи, я могу взять это? (Я указал на лежащее на столе письмо.)

— Зачем оно тебе, раз ты здесь?

— О нет! Мне дорого все, что связано с тобой, — ответил я, — особенно, когда мы расстаемся. Еще один подарок на память не будет лишним.

С этими словами я взял неоконченное письмо, уместившееся на одной страничке, сжал его в руке, поцеловал и, спрятав на груди, произнес:

— Позже, когда ты будешь далеко, я прочту его.

— Ты найдешь в нем лишь то, что я скажу тебе здесь и сейчас, родной: я люблю тебя, я буду всегда любить тебя на земле и вечно — на том свете.

На лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Грасьен.

— Карета госпожи графини подана, — доложил он.

— Могу я остаться в этой комнате после того, как ты уедешь? — спросил я Эдмею. — Она наполнена твоим ароматом, и мне будет казаться, что ты еще здесь.

— А я-то полагала, что люблю тебя сильнее, чем ты меня, — вздохнула Эдмея и прибавила с милой улыбкой: — Макс, я признаю свое поражение. Ты доволен?

О да, я был бы доволен и даже чувствовал бы себя всемогущим, как Бог, если бы змея не терзала мое сердце.

— Уходи, — сказал я, — а то у меня не хватит духа расстаться с тобой. Вот только…

— Что?

— Я буду восьмого ноября рядом с тобой, у Грасьена, несмотря на то что граф еще не уедет.

— Приезжай седьмого вечером, и, что бы ни случилось, я забегу к тебе на минуту.

— О! Ты обещаешь, не так ли?

— От всей души.

— Хорошо, а теперь ступай. Мне уже легче, так как теперь я уверен, что снова увижу тебя.

— Любимый, — произнесла Эдмея, глядя на меня с тревогой и качая головой, — я повторяю: ты что-то знаешь, но не хочешь мне говорить. Впрочем, это не так уж важно! Я люблю тебя, ты любишь меня, а все остальное в руках Бога.

Затем она поцеловала меня в лоб и удалилась.

Я остался один, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам и постепенно стихающему шуршанию шелкового платья, и продолжал сидеть на том же месте, где только что моя возлюбленная обнимала меня. Когда я закрывал глаза, мне казалось, что она все еще рядом.

Если бы я последовал за ней, мое сердце, наверное, разорвалось бы от горя в миг ее отъезда либо я бросился бы под колеса кареты, увозившей ее от меня!

Услышав шум экипажа, выезжавшего из главных ворот гостиницы, отчего задрожали стекла в окнах, я прошептал:

— До свидания, а вскоре я скажу тебе «прощай!».

По мере того как этот звук становился все тише, мое сердце все сильнее сжималось. Я провожал Эдмею три раза вместо одного: сначала — на дороге, затем — в гостиничном номере и, наконец, когда смолк стук колес экипажа. Таким образом я старался хоть немного смягчить боль расставания, но вместо этого она стала еще более невыносимой.

Я полагал, что смогу остаться в этой комнате и провести в ней ночь, но через полчаса понял, что это невозможно, так велика была моя потребность в воздухе и движении.

Нас разделяло всего несколько льё, и следовало увеличить это расстояние: пока оставалась малейшая возможность снова увидеть Эдмею до того, как приедет ее муж, я не мог за себя ручаться.

По ее словам, г-ну де Шамбле, вероятно, скоро потребуются деньги для игры, и он снова покинет жену. Следовательно, я должен был отправиться в Париж и договориться с г-ном Лубоном, чтобы граф получил у него необходимую сумму.

Паспорт, как всегда, был при мне. Я поспешил на почту и взял там напрокат кабриолет и лошадей.

Я ехал на почтовых всю ночь, надеясь, что физическая усталость победит или хотя бы облегчит душевную боль.

Экипаж доставил меня в Руан перед отправлением первого поезда, и в полдень я уже был в Париже.

По дороге, на одной из станций, мне показалось, что в окне встречного поезда промелькнуло лицо г-на де Шамбле.

Вместо того, чтобы в этом убедиться, я отвернулся: граф внушал мне глубочайшее отвращение.

Ах, если бы он уехал до 8 ноября, чтобы в этот роковой день я мог находиться подле Эдмеи!

Однако граф написал, что пробудет в Берне неделю. Как бы то ни было, я поспешил к своему нотариусу. Господин Лубон был готов предоставить в распоряжение г-на де Шамбле сто тысяч франков.

Я полагал, что для игрока этих денег окажется достаточно.

После встречи с нотариусом ничто больше не удерживало меня в Париже. В течение дня я сделал несколько покупок, не сомневаясь в том, что если ожидаемое несчастье произойдет и я не умру от горя, мне придется покинуть Францию.