Есть такое простое правило: со своим уставом в чужой монастырь не ходят. После перерождения я всегда старался его придерживаться, поэтому и сейчас не стал чудить и выбиваться из серой массы, а стоял и деланно благоговел. Потому как не верил, что кучку детей оставили бы без присмотра в столь важном месте. И вскоре мои догадки подтвердились, одна из шкур сдвинулась в сторону и на свет вышел волхв.

Он разительно отличался от уже виденного мной собрата: никакой военной формы и уставной стрижки. Вместо них, тёплый свитер под горло, портки, удобные ботинки и седая шевелюра до плеч. Объединял двух волхвов лишь символ их статуса — резной деревянный посох, покрытый каменьями.

— Слава Роду, отроки, — пожилой мужчина отчего-то предпочёл использовать гражданское приветствие вместо воинского.

— Роду Слава, — вразнобой промычали мы в ответ.

— Вижу по лицам вашим, что Твердислав как обычно немногословен был. Ну не беда, не впервой мне отроков неразумных привечать, — по-доброму усмехнулся жрец. — Звать меня Боян, старший волхв Ратной школы с дозволения князя нашего Стужгородского. Я тот, кто укрепит вашу связь с Небесным кузнецом, дабы поделился он с вами силою своей.

С этими словами волхв приблизился к нам и несколько каменьев на его посохе засветились — прямо как тогда в деревне у его собрата по жреческому ремеслу. Странные минералы вновь признали нас достойными "божественного" внимания.

Узловатые старческие пальцы пробежались по деревянному навершию и с губ волхва внезапно слетел пробирающий до дрожи напев.

За деревней у реки

Кто с утра уж трудится?

Уперев свой взор в огонь,

Кто сурово хмурится?

Потрескавшийся ноготь жреца играючи сковырнул один из камней с посоха и тот оказался в морщинистой ладони.

Кто свой трудный день начал

С именем Сварога?

Кто в почёте у людей,

Под защитой бога?

Развернувшись, старик зашагал обратно в сторону идолов. А когда достиг их, то склонился перед изваянием Небесного кузнеца и подобрал у его основания каменную чашу.

Кузнецы-колдуны,

Что с огнём играют.

Со сварожьим именем

Молот поднимают.

Водица, что до этого стекала изо рта каменного Сварога прямиком на холодный пол, щедрым ручейком полилась в подставленный волхвом сосуд.

Сам Сварог им молот дал,

Да помог с ударом.

Поколдуй-ка, брат кузнец,

Подружись с металлом.

С этим напевом на устах волхв погрузил извлечённый из посоха камень внутрь чаши. И стоило минералу коснуться воды, как свет внезапно усилился. Он буквально бил из чаши вверх и в стороны словно прожектор.

— Пейте, — повелел волхв и протянул к нам сосуд.

И пока другие новобранцы благоговейно пялились на слугу богов, я сделал шаг вперёд. Ну а чего? Если и хлебать всем из одной чаши, так лучше уж быть первым, а не ждать пока остальные малолетки слюней туда понапускают.

Вода в чаше оказалось на диво вкусной и я сам не заметил, как за первым робким глотком, последовал второй, а затем и третий.

Казалось, от моей наглости опешили не только будущие сослуживцы, но и сам волхв. Ничем другим я не могу объяснить его запоздавшее предостережение.

— По одному глотку! — но было уже поздно, я и сам почуял неладное.

Свет, исходящий из чаши, будто затопил моё сознание…

Где это я? Вокруг, насколько хватало глаз, плескалась темнота. Не кромешная, а такая в которой можно, пусть и с трудом, но различить собственные руки. Проблема была лишь в том, что, кроме этих самых рук, разглядеть ничего не удавалось. И только где-то вдали виднелись яркие сполохи — это в воздух, словно из ниоткуда, взлетали редкие искры. Они раз за разом освещали небольшой кусочек пространства и манили к себе на манер путеводной звезды.

Туда я и зашагал. Не знаю, зачем я так поступил. Может оттого, что услышал с той стороны перезвон металла, а возможно, меня привлекли слова, что витиевато переплетались с громким бряцаньем.

А закончив труд дневной,

По домам вернутся.

Дзинь-дзинь!

Потеплеет их тут взор,

Жёнам улыбнутся.

Дзинь-дзинь!

Ну а кто уж не женат-

То ж грустить не станет.

Дзинь-дзинь!

Медовухи выпьет рог,

Род людской прославит.

Дзинь-дзинь!

Подобравшись поближе к источнику шума, сквозь сполохи я различил силуэт. Высокий мужчина с голым торсом склонился над пустующей наковальней и занёс для удара молот.

— Дзинь-дзинь! — обрушил своё орудие кузнец.

Так всю жизнь они живут-

Людям помогают,

Дзинь-дзинь!

Душу вкладывают в труд,

Да песни распевают.

Дзинь-дзинь!

И вовеки слава им-

Кузнецам Сварога.

Кто в почёте у людей,

Под защитой бога?

— Чего куёшь? — отчего-то спросил я, когда подошёл поближе.

— Разве сам не видишь? — вопросом на вопрос ответил кузнец.

Заслышав мой голос, незнакомец разогнулся, и во время последнего сполоха я увидел его лицо. Если бы в тот момент я мог проблеваться, то обязательно бы так и поступил. А всё оттого, что у загадочного кузнеца не было носа и глаз, на их местах зияли глубокие провалы. Губы же у и вовсе отсутствовали как класс, поэтому я был вынужден созерцать ровный ряд зубов и, должен признать, зрелище это не из приятных. И как вишенка на торте — кожа: бледная, вся в трупных пятнах и язвах, будто у прокажённого.

— Так там же нет ничего, — указал я на пустую наковальню.

— Стало быть, если ты чего-то не видишь, то этого и нет вовсе?

— Ага.

— А как же боги? — вопрошающе приподнял кустистые брови кузнец.

— Так не верю я в них, — ляпнул я, не подумав, но было уже поздно.

Вот только, к немалому удивлению, ответ кузнеца застал меня врасплох. Я ожидал чего угодно: брани, понуканий, обвинений в ереси или на худой конец отеческой отповеди, но вместо этого услышал нечто иное.

— Это правильно, — внезапно поддержал меня кузнец. — Слишком часто мы видим лишь то, что хотим видеть. И верим в то, во что хотим верить. Мы так отчаянно лжём себе, что через какое-то время и сами начинаем верить в выдумку. Мы столь отчаянно отрицаем правду, что иногда не можем распознать кривду, даже когда она у нас под носом. Быть человеком трудно, всегда хочется на что-то опереться: на родичей, на верных соратников, на богов. Однажды и я Людота Коваль дал слабину, не распознал в друге — врага, а в боге — подделку. Не повторяй моих ошибок, малец, и помни не пожимай руки тому, кто, своих сыновей не имея, чужих на смерть посылает…

— …да очнись же ты, окаянный! — раздражённый голос волхва ввинтился в уши поганым сверлом.

Я с трудом разлепил веки. Картинка перед глазами плыла, но даже так я умудрился обозреть помещение и понять, что в капище мы с волхвов одни. Куда подевались остальные новобранцы оставалось лишь догадываться.

— А ну, отрок, говори, — старик ухватил меня за грудки. — Видел чего необычного, может место какое чУдное али людей странных?

— Место, людей? Ничегошеньки не помню, — промямлил я в ответ, баюкая гудящую, словно после попойки, голову.

— Правду, правду глаголь! — не отставал старик. — Не криви душой!

— Да разве стал бы я лгать? — деланно возмутился я. — Помню только как из чаши испил, а затем темнота.

— Клянись, перед ликом богов клянись! — потряс меня за шиворот Боян. — Именем матери тебя вскормившей клянись!

Многое бы я отдал в тот момент, чтобы хорошенько приголубить склочного деда кулаком по темечку. И желательно, чтобы наповал. Но конспирация, будь она неладна, требовала иного.

— Род мне свидетель, нет в моих словах кривды! Пусть обрушит свой гнев Перун на головы моих кровных родичей, если я словом или мыслью лукавлю!

Легко брать в свидетели богов, в которых не веришь, но ещё проще клясться родичами, что тебя бросили.

Моя пламенная речь остудила пыл волхва, и тот ослабил хватку. Воротник новенького мундира вновь оказался на свободе.