— Да, я такой…

— Ох и рада я, что боги мне достойного соратника послали. Так помолимся же Перуну, чтобы и впредь службу вместе нести. Надеюсь, услышит он наши мольбы и будем мы с тобой Стоум плечом к плечу землю родную от ворогов оберегать.

Пора было завязывать с этим фарсом, а то неровен часть она мне и побрататься предложит.

— Послушай Колышек, а ты неужто в темноте видишь? — решил я перевести разговор в другое русло, пока не стало слишком поздно.

— Не так, как днём, но вижу, — подтвердила мои догадки девушка.

— Здорово, а чем вы ещё от обычного люда отличаетесь?

— Можем медведя голыми руками заломать, зайца в поле догнать, добычу по запаху выследить, реку под водой переплыть, стрекозу камнем сбить. В общем, много у нас отличий, но не всё из них нам по душе. Например, не спим мы ни днём, ни ночью и, стало быть, снов никаких не видим. Да и потомство оставить не можем, не приспособлены мы для этого.

Интересно девки пляшут, а с чего это витязи — отпрыски богатырей детишек зачать не могут? Что-то здесь нечисто, так и смердит тайной какой-то грязной.

— А правда, что род свой от богатырей ведёте? — одно дело слышать об этом от деда и совсем другое узнать из первых уст.

— От них родимых. Правда, не знаем мы ни матерей, ни отцов своих.

— А кто ж вас тогда обучал да воспитывал?

— Так другие витязи из тех, что постарше. Мы же вместе все росли, под одной крышей.

Получается, Колышек да и остальные витязи у нас детдомовские? А где же их родители тогда пропадают? Ладно отцы-богатыри, те могут на заставах пограничных родину неустанно оберегать, но мамаши то куда подевались? Это что за кукушки такие, деток понарожали, а сами в кусты?

За разговором я и сам не заметил, как дурные мысли улетучились, а на смену им пришла зевота. Пора было отходить ко сну.

— Доброй ночи, Колышек, — ляпнул я не подумав, ещё бы сладких снов ей пожелал.

— И тебе хороших снов, Стоум, — немного разочарованно ответила девушка.

Видать, рассчитывала Колышек, что наш разговор продолжится и сумеет она таким странным образом скоротать часы до утра.

Эх, и жалко её так оставлять, надо бы чем-нибудь скучающую девицу занять. А то от праздного гляденья в потолок и головой может тронуться.

— Слушай Колышек, а хочешь, я тебе задачек для ума подкину. Глядишь и скуку разгонишь, и ночь быстрее скоротаешь.

— А что за задачки? — зажглась интересом девочка-витязь.

— А вот сейчас и узнаешь.

Немного помозговав, я набросал ей самых разных упражнений для развития пространственного мышления. В целом, ничего сложного — так головоломки разные из разряда: представь пустую комнату, обустрой её, а затем покрути по-всякому — да так, чтобы ни один предмет не забылся. Помню, и сам в детстве так баловАлся, когда сон не шёл. Да, не особо весело, зато будет ей чем голову занять бессонными ночами, а там глядишь эти тренировки и для Свароговой науки сгодятся.

В объятия Морфея отходил с чувством выполненного долга и чистой совестью.

— Виски прямые.

— ЧАво сказал?

Вот уже пяток минут я сидел на неудобном деревянном стуле и терпеливо ждал, когда местный цирюльник закончит меня истязать. А ничем кроме, как истязаниями, я его действия назвать не мог. Правда, это была скорее заслуга не самого парикмахера, а его инструмента.

Вытянутый и худой словно жердь дед держал у моей головы ручную машинку для стрижки волос. С одной стороны, своим внешним видом она как бы и напоминала привычный мне аппарат, с другой же — кардинально отличалась по способу работы. В движения она приводилась не электрическим током, а банальной мускульной силой. У машинки имелись самые настоящие ручки, прямо как у пассатижей. Их и надо было сжимать, чтобы лезвия исправно выполняли своё дело.

— Ладный, говорю, у вас инструмент.

— Да, Инструмент славный, от отца мне достался, а ему от деда. Мне всё втюхивают новый какой-то “елестрический”, но я не беру. А зачем? Мой-то и так справный да и привычней он мне. Я им так и говорю, он мне и даром не нужОн этот ваш Инструмент “елестрический”.

Пока слушал дедовы причитания, вовсю пялился в овальное зеркало на стене. Следил, как бы старый ненароком ухо мне ни отчекрыжил.

Несмотря на преклонный возраст, цирюльник работал бойко, и с каждой секундой мои волосы становились все короче. Замер дед лишь тогда, когда вместо неприглядной копны у меня на голове образовался короткий и филигранно ровный ёжик светлых волос.

— ЧАво зад пригрел, свободен, — проворчал старик и указал на выход.

Перед тем как выполнить команду, я в последний раз взглянул на зеркало, в котором отражался скуластый подросток с вытянутым хищным лицом и застарелым фингалом. Желтизна от гематомы причудливо сочеталась с глазами орехового цвета и придавала мне этакий разбойничий вид.

Покинув каморку цирюльника, я вышел на свежий воздух и сразу же встал в строй точно таких же обритых новобранцев.

— Всех забрили? — спросил прохлаждающийся рядом Неждан и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Юродивый, а ты чего так долго поди не девка или тебе волосню ещё и на мудях ровняли?

Ох и зацепил я гридня своим подколом, с раннего утра уже злобой исходит. Как поднял нас с коек, так и злословит. Но самое паршивое, что этот гад ещё и постоловаться нам не дал — сказал, что позже животы набьём, когда на людей станем похожи.

— Так вам бы тоже её подровнять, чтобы взор не застилала.

Раздались первые смешки — это самые смекалистые поняли о чём речь, а следом за ними подтянулись и остальные, и тогда уже весь строй покатился со смеху.

Статую гридня хоть и убрали с полигона в тот же день, но память о ней будет жить долгие годы. Уж об этом людская молва позаботится.

— Смешно вам значит?! Ну так вместе сейчас посмеёмся! — вызверился оскорблённый Неждан. — А ну, бестолочи, давайте-ка бегом вокруг казармы и чтобы не останавливались, пока я не велю!

Приказ есть приказ, пришлось бежать. Одно дело доводить временного командира в лице безусого гридня и совсем другое — плевать на воинский устав. Велел сотник слушаться этого балбеса, значит, надо слушаться, а иначе никак. Проклятущие вороны и донести могут о неповиновении куда следует и тогда снова мне нагоняй от сотника получать. А оно мне надо, второй раз на одни и те же грабли наступать?

Пока пыхтел на мощёной дорожке, вовсю глазел по сторонам.

В столь ранний час Ратная школа представлялась этаким огромным муравейником, в чьём нутре на славу пошуровали палкой. Кто-то куда-то бежал сломя голову, кто-то маршировал горланя бравурные песни, а самые расторопные и вовсе уже палили из винтовок на стрельбище. И главное, все они успели позавтракать.

Желудок раздосадовано заурчал и я невольно сбился с шага.

В этот-то момент я и заметил их — родовичей. Не признать местную элиту было сложно. Все статные и ладные как на подбор, словно цыплята из одного инкубатора. Роднил их и окрас формы — все родовичи были облачены в синий Перунов цвет.

Ну кто бы сомневался? Местная элита только из Перуновых любимцев и состоит, и нет среди родовичей ни велеситов, ни сварожичей, ни уж тем более стрибожьих отпрысков. Да и могло ли быть иначе в воинском-то государстве? Кому, как не покровителю воинской дружины, привечать у себя отборных, потомственных воев?

Шли родовичи не спеша, но уверенно и бойко. В каждом их шаге чувствовалась сдерживаемая сила и выучка профессиональных солдат. Казалось, смотрели они лишь вперёд, но я то и дело замечал, как то один из них, то другой украдкой осматривается, будто выискивая угрозу.

К слову, они сильно отличались от тех Перуновых избранников-простолюдов, которых я видел в первый день посещения Ратной школы. И это касалось не только стати и выправки, но даже облика. Отпрыски знатных семей щеголяли вполне себе обычными причёсками, а не уставными стрижками как было условленно. Да, причёски эти не блистали вычурностью, но факт оставался фактом, родовичам дозволялось куда больше, чем остальным ученикам Ратной школы.