Из-за занавесей слышалось тяжелое, хриплое дыхание.

Клин лежал на кровати. Коже на его обнаженном теле потрескалась и шелушилась. Мертвая ткань сходила с воспаленных, изъязвленных участков, отпадая мелкими чешуйками, тонкими, как папиросная бумага.

Медленно, словно все силы покинули его, Клин поднял руку и поднес ее ближе к глазам. Мрак под балдахином был еще гуще, чем в комнате, и поэтому ему удалось разглядеть только глубокие трещины на коже, покрывающие причудливым сетчатым узором всю поверхность его руки. Бессильно уронив руку вдоль тела, Клин всхлипнул, и его плечи и грудь затряслись от рыданий.

«Не может быть, ведь еще не время. Ритуал был совершен, и душа вновь обрела свою силу. Жертва была принесена. Однако теперь внешняя оболочка сходит, и тело чувствует боль. Но почему? Что это значит?»

Его тело, покрытое ужасными трещинами и чешуйками мертвой кожи, опять заколыхалось в судорожном рыдании, и он почувствовал, как натягивается и лопается нежная, тонкая, сухая кожа, стоит только ему сделать очередное резкое движение.

"Нужно лежать спокойно. Нужно не двигаться и ждать, когда приедут Азиль и Юсиф со своими облегчающими боль целебными бальзамами. Это случилось так скоро, так неожиданно!.. И никогда еще не было так больно! Скорее, мои друзья, поторопитесь, принесите мне свои смягчающие ароматные мази! Сжальтесь надо мной. Избавьте меня от этих ужасных, унизительных страданий!

Клин постарался овладеть собой, успокоить бурное дыхание, но даже сейчас при малейшем его движении — простом колыхании груди при вдохе и выдохе — мертвая кожа опадала с его тела. Он застонал — этот жалобный звук пробудил в нем еще большую жалость к самому себе, и соленые слезы обожгли воспаленную кожу вокруг глаз.

И пока он лежал здесь, погружаясь в мрачное отчаянье, где-то в глубине подземелья, в темном подвале Нифа, в гробнице, раздался удар, подобный громовому раскату, от которого вздрогнули стены дома.

Стоя на своем посту у парадного подъезда, Монк заметил агента «Ахиллесова Щита», быстро спускающегося вниз по широкой лестнице, и американца охватило любопытство: что несет этот невысокий худощавый человек в своей черной сумке? Полные губы обезьянообразного телохранителя Феликса Клина сложились в презрительную усмешку, а мускулы огромного тела напряглись, когда Холлоран подошел ближе.

— Я собираюсь тщательно осмотреть поместье, — сказал Монку Холлоран. — Можете отчаливать. Дурацкая затея.

Грубая реплика Монка, произнесенная пискливым голосом, позабавила Холлорана.

— Я отправлюсь в машине, — прибавил Холлоран, не подав виду, что он расслышал бормотание Монка. — Вы не получали вестей от арабов о состоянии здоровья Клина?

Кайед и Даад приехали из Лондона несколько часов тому назад, и, узнав, что случилось с их господином, тотчас поднялись в его покои.

— Они еще не выходили, — ответил Монк, покачав головой.

— Ладно. Будем надеяться, что жизнь Клина вне опасности, и все окончится благополучно. Заприте дверь за мной, когда я уйду, и не открывайте ее никому до тех пор, пока я не вернусь обратно. Я возьму с собой запасной ключ, но перед тем, как войти, я предупрежу вас, чтобы избежать всяких досадных недоразумений. Если я постучу три раза, значит, что-то случилось, и я пришел не один. Если опасность будет близко, я стукну еще три раза. Вы запомнили?

Вместо ответа Монк презрительно усмехнулся и фыркнул.

— Обходите дом каждую четверть часа, и каждый раз тщательно осматривайте окна и двери. Проверяйте, надежно ли они заперты.

— Еще чего! — резкий голос телохранителя подчеркивал грубость его реплики — американец явно искал ссоры с Холлораном.

— Выполняйте распоряжения, — спокойно сказал ему Холлоран. — Я вернусь примерно через час. Если кто-то будет звонить, оставьте мне записку. Вы запомнили, что я сказал?

— Вы считаете меня ослом, Холлоран?

— Вы сами знаете об этом не хуже меня.

Монк сделал глубокий вдох; нагнув голову, словно разъяренный бык, грозящий тореадору своими рогами, и расправив плечи во всю ширину, он сделал шаг к Холлорану, но тут же остановился, словно споткнувшись — холодный, тяжелый, прямой взгляд его противника заставил американца замереть в напряженной позе.

Холлоран прошел мимо Монка и отпер одну створку входной двери. Выходя наружу, он вздрогнул от порыва холодного ветра. На секунду ему показалось, что наступающее лето сменилось первым зимним заморозком. Обернувшись, он громко приказал американцу запереть дверь и вынуть ключ из замка, и, сойдя со ступенек крыльца, шагнул на дорожку.

Похолодало, но ночное небо было чистым. Ущербная луна висела низко над горизонтом. С другой стороны набегали грозовые тучи. Склоны холмов и озеро казались темно-серыми; на их фоне чернели расплывчатые очертания деревьев и кустов. Озеро было на удивление спокойным — даже малейшая рябь не набегала на его чистую гладь, хотя ветви деревьев качались на ветру, и трава шелестела, наклоняясь к земле.

Холлоран сел за руль «Мерседеса», положив черную сумку на пассажирское сиденье рядом с собой. Включив мотор, он тронулся прочь от дома; под шинами заскрипел гравий, ровный свет фар падал на дорогу впереди. Плавно разворачивая машину, он взглянул на заброшенный сад — деревья, когда-то аккуратно подстриженные в виде правильных фигур, теперь имели сходство с чудовищами, порожденными воображением художника-сюрреалиста. Истерзанные ножницами садовника ветви напоминали скрюченные, бесформенные конечности, которые тянулись к старинному особняку — словно застывшие в немой сцене мученики простирали к дому свои истерзанные руки.

Холлоран свернул на дорогу, ведущую к главным воротам усадьбы. Вскоре машина въехала в лес; лучи фар освещали стволы деревьев, пробиваясь сквозь густой низкий подлесок. Холлоран поглядывал по сторонам, следя за дорогой и придорожными кустами, ожидая, что вот-вот в зарослях промелькнут силуэты шакалов, но сейчас звери не подходили близко к дороге. Холлоран невольно вздрогнул, услышав резкий треск, раздавшийся почти над его самым ухом. Он повернул голову — ветка, которую зацепила машина, еще качалась. Едва заметным поворотом руля он вывел «Мерседес» на середину пустой дороги — до сих пор автомобиль двигался вдоль обочины.

За последним поворотом показались железные ворота усадьбы — до них оставалось не более нескольких сотен метров абсолютно прямой, ровной дороги. Холлоран снял ногу с педали акселератора. Фары осветили узорную чугунную решетку, и Холлоран приглушил их свет. Он нажал на тормоз, и машина медленно подъехала к сторожке у ворот.

«Мерседес» свернул в старую, неровную колею, и, несколько раз покачнувшись на неровной тропинке, остановился перед старым двухэтажным зданием. Холлоран выключил фары и заглушил мотор.

Дом был погружен во тьму. Ни луча, ни малейшего отблеска света не пробивалось сквозь темные, давно не мытые оконные стекла. Холлоран подождал еще несколько минут, наблюдая за домом из машины — в этот ночной час сторожка показалась ему еще более угрюмой и мрачной, словно последние живые существа покинули ее много лет назад.

Дом не подавал никаких признаков жизни. Но это отнюдь не означало, что внутри никого нет!

Не включая свет в кабине «Мерседеса», Холлоран чуть нагнулся над передним пассажирским сидением, где стояла его черная сумка. Расстегнув ее застежку-"молнию", он нащупал короткоствольный автоматический пистолет, приподняв его всего на несколько сантиметров над дном сумки. Убедившись в том, что оружие не зацепилось за подкладку сумки и его можно быстро вытащить в случае необходимости, он бережно уложил автоматический пистолет обратно и взялся за ручку дверцы «Мерседеса».

Ветер растрепал его волосы, когда он вылез из кабины, всматриваясь в окна второго этажа здания. Луна чуть показывалась из-за крыши дома; фасад сторожки, на который не падал ни один тусклый луч, казался темным провалом в неизвестный мир; прямоугольники слепых окон были едва различимы на фоне кирпичных стен.