— Хорошо, что отец Бенедикт не дожил до этого дня, да, Гессе? — с подчеркнутым сочувствием отозвался Ульмер. — Умер спокойно, так и не узнав, что и он может ошибаться, и его система, столь любовно выстроенная, может давать сбои, и в его детище легко может просочиться то, от чего, как ему казалось, оно ограждено накрепко… Не стану врать, что это далось мне легко. Десять лет одиночества, надежды на себя самого и больше ни на кого и ни на что… Вышла отличная закалка, впрочем. После этого годы службы были легкой прогулкой.

— Как тебе удалось скрыть, кто ты и что умеешь? — с расстановкой повторил Курт, и Ульмер усмехнулся:

— Тебе в самом деле надо это знать?.. Ну, хорошо, слушай, — объявил бывший инквизитор и продолжил с нарочитой торжественностью, произнося каждое слово подчеркнуто вдохновенно: — Сверхнатуральная сила есть не более чем профаническое именование натурального, но сущего скрыто от телесных очей, телесного слуха и прочего телесного восприятия, и лишь иногда обнаруживающего себя в вещах чувственно воспринимаемых, но так, что выглядит как бы являющимся ниоткуда. Каждый живущий наделен анимой, что соделывает плоть, в кою анима заключена, живущей и движущейся, ибо анима есть также и энтелехия, то есть имеющая намерение, и намерение ее — оживлять. Анима живет и оживляет, потому также ее называют vis vitalis, а проще — vitae. Но только ли живущее движется, или, вернее спросить, не всё ли сущее таким образом живо, в некотором роде? Все пребывает в движении, все пронизано энтелехией, любое устремление выдает присутствие витэ.

— Можно, я его убью? — мрачно осведомился Ван Ален, и Ульмер снова растянул губы в снисходительной усмешке:

— Вижу, я излишне отвлекся… Итак, некоторые люди обладают избыточным витэ. Нет, я не о тех случаях, когда вся она воплощена, в буквальном значении, и носитель избытка на диво здоров, румян, силен как бык, а его детородный орган готов щедро разбрызгивать мужскую составляющую жизненного начала дни и ночи напролет. Я о тех случаях, когда витэ просто пребывает в носителе, а выход своему намерению к движению имеет посредством жестов, взглядов и, что первичнее — концентраций воли и, главное — желаний. Желание направляет намерение, намерение порождает движение. Движение большее и движение многообразнейшее, нежели как если б в том месте, где оказался сосуд с избыточным витэ, не было бы избытка, и все происходило по привычному распорядку. Дитя в колыбели возмущенно плачет, его пеленки промокли, оно желает сухости — и вот, пламя охватывает колыбель, затем комнату, затем весь дом, а затем, посреди обугленных стен и пепла, о чудо! — дитя находят живым и совершенно невредимым.

— Это твой опыт? — уточнил Курт; рассказчик смолк на мгновение, бросив на него короткий взгляд, и, не ответив, продолжил:

— Но витэ не дается своему носителю так просто, разве что единицы имеют дар распоряжаться им столь непринужденно. Для ratio, привыкшего черпать материал для размышлений из обычного телесного восприятия, нужны подсказки, промежуточные формы, чтобы протянуть с помощью намёка, похожести, подобия, игры связь между желанием и становлением этого желания в нечто вещественное. Отсюда и палочки, веревочки, узелки, бессмысленные абракадабры, камешки с дыркой посередине и без, восковые фигурки, все то, чем балуются бабки с бородавкой на носу, но также и то, без чего не обходятся адепты, не удовлетворенные тем, что имеют, и намеревающиеся не только производить разнообразные движения и сотрясения, но также и знать, каким образом они производят все это, каким образом устроен сам мир, благодаря каковому его устроению они могут быть теми, кто они есть. И да, витэ окружает носителя. Она окружает его всегда, она заметна для тех, кто сам таков как он, а иногда — и простым людям, которые не поймут, что именно они заметили, но — испытают что-то странное. Страх, воодушевление, необыкновенную чёткость восприятия или же наоборот — помрачение красок… Но особенно заметна витэ в своём движении, ибо когда желание адепта созвучно самому присущему витэ стремлению быть подвижной, изменять и изменяться, до тех, кто способен что-либо ощутить, доносится эхо, порыв ветра, отблеск, прикосновение, что угодно. И да, танец торжествующей, освобожденной для её предназначения витэ можно скрыть. И не только потому, что адепт опасается, как бы не оказаться обнаруженным. «О, сколь многого достигнет тот аколит, что научится танцевать не только ногами, но и головой!», — я не помню имени того, кто это сказал, к тому же — пергамент, на котором было записано это изречение, просто разваливался от прикосновений, и я полагаю, что давно мертв не только тот, кто записал слова, но и тот, кто их когда-то произнес. Но произнес верно. Вот — есть ручей. Полноводный ручей. Он изливается в долину вокруг, и любой зверь придет на запах воды. Ручей можно запереть, его можно окружить плотиной, но вода будет выплескиваться из запруды, если не отвести ее в нарочитое русло. Витэ имеет начала — мужское и женское, сера означает потенцию к соединению, мощь воздействия, непоколебимость, ртуть означает подвижность, гибкость, множественность проявлений. В вечном соединении эти начала и образуют возможные вариации, которые можно наблюдать в деяниях адептов, могучих и немощных, разумных и глупых, довольствующихся малым и стремящихся к великому. Но вот ведь незадача — возгоняя сии начала по срединному столпу, соединяющему сосуды, совокупность которых и есть в некотором роде сам носитель витэ, operator и творит воздействия. То нарочитое русло, по которому отводится избыток — и есть деяние, а сера и ртуть, вместо того, чтобы недвижно осесть и затаиться в нижнем из сосудов — изливаются в своем сиянии и блеске. Вот поистине неразрешимая загадка! Как скрыть то, что по природе стремится к раскрытию? Как возгонять движение, но заставлять оседать его видимость? Sublimatio соли, третьего начала, связующего серу и ртуть, эту res bina — о соли можно догадаться, если понять, что невозможна двойственность без чего-то третьего. Сублимация, недостижимая без развитого разума, способного различать субстанции и акциденции, способного к анализу, расчленению витэ. Сама субстанция движения восходит к сосуду, вмещающему разум, под его непрестанным надзором, поглощается им и трансформируется в чистые идеи, но уже не умозрительные идеи, а наделенные самым что ни на есть реальным бытием. Сера же и ртуть недвижно оседают, во сне своем лишенные вечного слияния и — незаметные. Ноги замирают, но — в танец вступает голова, и она выделывает такие коленца, скажу я тебе… Но не всякий разум с этим справится. Одной воли недостаточно. Были те, кто при всей своей невиданной воле заканчивали на этом пути тем, что их просто разрывало на части. Их буквально — анализировало! — Ульмер коротко хохотнул, тут же осекшись. — Или же сгорали изнутри, опять же — буквально. Или умирали от неизвестных эскулапам болезней, да так, что эскулапам, повидавшим на своем веку шествие Чумы — снились потом кошмары. А еще — сходили с ума. Великое Делание, да. И дар тому, кто отточил свой разум должным образом — бесконечно велик. Не просто умение скрывать свою силу от любопытных. Истинное могущество. Могущество, которое ты и тебе подобные считают достойным только вашего Бога — делать сущее несущим, или же — несущее сущим. Просто так. Минуя рутину причин и следствий, воплощений и трансформаций. То же, что называют Хаосом… Чистое движение. Или — движения. Освобожденные не только для предназначения, но и от самого предназначения. Бесконечный океан идей, не связанных примитивным желанием, на которое направлена воля обладателя плоти, застрявшего в круговороте серы и ртути… Ну, вот, я рассказал. Много ли ты понял?

— Да, — сдержанно кивнул Курт. — Все вполне доходчиво.

— Было бы неплохо, чтоб я тоже что-нибудь понял, — с плохо скрытой растерянностью и раздражением заметил Райзе.

— У него иные методы работы, — пояснил Курт, не отводя взгляда от самодовольного лица задержанного. — Обыкновенно обладающий неким даром человек изводит силу из себя; ее-то и ощущают другие обладатели такой же силы, singulatim — наши expertus’ы, способные учуять дар даже в зародыше. Но перед нами пример того, что бывает, если любые эманации человек замыкает на себе самом, не выпуская их вовне, концентрирует внутри, а на внешний мир воздействует не прямым влиянием, а усилием разума.