Аптекарь помедлил, снова искоса бросив взгляд на Нессель, по-прежнему с интересом рассматривавшую этажерку с травами и, казалось, на беседу людей за своей спиною не обращавшую внимания, и вздохнул:

— Хорошо, майстер Гессе. В конце концов, я не думаю, что сказанное мной кому-то навредит… Но поймите и вы меня: майстер Нойердорф недвусмысленно дал мне понять, что не желает распространяться о своем самочувствии.

— Почему?

— Серьезная должность, — отчего-то понизив голос, пояснил Штицль. — Большая ответственность… Ни к чему всем подряд знать, что обер-инквизитор, от коего зависит спокойствие добропорядочных христиан Бамберга, порою не может даже подняться с постели. По той же причине майстер Нойердорф не желал обратиться к вышестоящим, дабы был прислан лекарь, состоящий в Конгрегации: он опасается, что начальство сочтет его неспособным исполнять свои обязанности, снимет с должности и отправит на заслуженный отдых в какой-нибудь монастырь, доживать отпущенное ему время в тоске и праздности.

— Итак, что с ним?

— Много чего, — снова вздохнул аптекарь. — У майстера Нойердорфа проблемы с кровяным давлением: оно поднимается и убавляется непредсказуемо и внезапно, отчего происходили, бывало, даже обмороки. У него проблемы с желудком, порой до страшных болей; составленный мною режим питания несколько облегчил ситуацию, но приступы порой все еще случаются. Также я подозреваю и болезнь сердца, поделать с коей я ничего не могу, могу лишь поддерживать майстера Нойердорфа в относительно активном состоянии, но убежден, что рано или поздно я уже ничем не сумею помочь… Также во дни молодости, при начале своей службы, он получил несколько ранений, которые теперь время от времени дают о себе знать ломотой и болями… В частности, около десяти лет назад было ранение в голову, каковое теперь отзывается внезапной потерей ориентации…

— В каком смысле? — нахмурился Курт, и Штицль поспешно пояснил:

— Нет-нет, не в том смысле, что у майстера Нойердорфа что-то не в порядке с рассудком! Попросту его может одолеть внезапное головокружение или боль, или на несколько минут он может потерять ощущение пространства… Я не думаю, что это как-то может сказаться или сказывалось на его рассудочных действиях, майстер Гессе.

— Вы не думаете или не может? — уточнил Курт с нажимом, и аптекарь, замявшись, отвел глаза.

— Я… полагаю, что не может, — выговорил он не сразу. — По крайней мере, никто никогда о чем-то подобном мне не рассказывал, а я полагаю, что, будь такие проявления, за столько лет это хоть кто-нибудь, да заметил бы. Но в любом случае, эта рана тревожит его всего менее; наибольшее беспокойство майстеру Нойердорфу доставляют именно проблемы с давлением и желудком. Иные люди в его состоянии сидят по домам, переложив заботу о своем бытии на детей, но майстер Нойердорф слишком предан своему делу, чтобы оставить службу.

— Словом, обер-инквизитор Бамберга — по факту старая развалина, которая пытается изображать из себя несокрушимую твердыню, и вы всеми силами поддерживаете этот образ, — подытожил Курт; аптекарь растерянно дрогнул губами, но вслух возмущаться не стал. — И полностью в курсе происходящего, как я понимаю, вы и Петер Ульмер?

— Да, майстер Гессе. Он приходит ко мне за необходимыми препаратами, вызывает меня, если моя помощь требуется непосредственно…

— Обер-инквизитор настолько ему доверяет?

— Полагаю, да, иначе он избрал бы другого человека для таких поручений.

— И долго он еще протянет? — прямо спросил Курт; аптекарь замялся, неловко передернув плечами, и неуверенно ответил:

— Сложно сказать. Майстер Нойердорф может внезапно скончаться завтра утром или нынешней ночью либо же прожить еще лет пять или даже десять… В подобных случаях, знаете ли, сложно давать предсказания; люди его склада порой удивляют, пируя на похоронах и более молодых и здравых собратьев.

— Да уж, знаю… — проронил Курт тихо и кивнул: — Благодарю вас за помощь. Полагаю, мне не стоит говорить о том, чтобы вы не слишком распространялись на тему моего визита к вам?

— Как можно, — обиженно протянул Штицль и неуверенно попросил: — А могу я спросить вас, майстер Гессе?.. Все, что я вам рассказал сейчас, вы передадите вышестоящим, и майстер Нойердорф все-таки лишится места обер-инквизитора? Не то чтоб я был светилом эскулапского сообщества, но возьму на себя смелость допустить, что отсутствие цели, ради которой стоит жить и держать себя в руках, убьет его куда скорее, нежели любая, даже самая нелегкая служба.

— Это вы мне можете не объяснять, — покривился Курт. — Не стану вам обещать, что буду молчать, как рыба, но и не скажу, что тотчас помчусь с докладом к начальству. Что и как я буду делать дальше — станет видно по обстоятельствам.

— Что это значит? — спросила Нессель, когда они, распрощавшись с хозяином, вышли из аптеки; Курт непонимающе нахмурился:

— Что именно?

— «По обстоятельствам». Что это значит?

— Это, — вздохнул он, — значит, что я сам не знаю, что делать, но не желаю говорить об этом всем подряд.

— Ты думаешь, что обер-инквизитор не отдает себе отчета в своих деяниях?

— Не знаю. По нашим беседам нельзя сказать, что он не в себе… Но я не лекарь и не имею представления, как должен выглядеть человек, у которого временами случаются приступы потери связи с реальностью. С другой стороны, списать на эти самые приступы десятки неправомочных казней тоже будет странным: рано или поздно это было бы замечено или им самим, или кем-то из иных служителей Официума, или магистратскими…

— Или всех это устраивает, — неуверенно предположила Нессель. — Что будешь делать теперь?

— Действовать по обстоятельствам, — отозвался Курт, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: — Побеседую со стариком Нойердорфом. Навряд ли он скажет мне «прошу прощения, в моменты помутнения разума я творю всякие непотребства, но теперь раскаялся и прошу меня арестовать», однако не поговорить с ним будет глупо… К слову, присмотрись к нему повнимательней, если сможешь.

— Я…

— Знаю, знаю. Не пророчица. Потому и говорю: «если сможешь».

Официум сегодня был не похож сам на себя; склепная безмятежная патетика, царящая в нем прежде, словно отступила и запряталась по углам, дабы не попасть под ноги снующих туда-сюда людей. Их было немного, но из-за контраста с обычным безмолвием и безлюдьем казалось, что здание набито битком, точно клетка птицелова в успешный день. У Официума, правду сказать, денек явно выдался отнюдь не удачным…

Гюнтер Нойердорф казался центром неподвижности в этом маленьком вихре; обер-инквизитор сидел за столом — так же, как и при первой, и при второй встрече с ним, и невольно вспомнился другой старик — так же слишком усталый и побитый жизнью для своей должности и столь же слишком упрямый для того, чтобы это признать…

А вот подобные мысли — зло, напомнил себе Курт, решительно переступив порог, и, пропустив внутрь Нессель, закрыл дверь за собою. Это не Вальтер Керн, безупречный и непогрешимый. Это просто настолько же выжженный тяжелой службой, покалеченный и, вполне вероятно, в итоге скатившийся в пропасть старик.

— А, Гессе, — равнодушно поприветствовал его обер-инквизитор, не двинувшись с места, и безучастным взглядом проследил за тем, как посетители рассаживаются напротив его стола. — Крайне любезно, что вы зашли. Я подумывал пригласить вас для беседы, но поостерегся, предположив, что вы снова можете возмутиться столь неуважительным отношением к вашей персоне, а для того, чтобы наносить визиты самому, я сегодня несколько не в форме.

— Да, я вижу, — покривился Курт; помедлив, приподнялся, перегнулся через стол, всмотревшись в его глаза, и уселся обратно. — Что вы принимали на сей раз?.. Бросьте, не делайте такое лицо; уже по тому, как я задал вопрос, можно понять, что я осведомлен о вашем состоянии, о неписаных обязанностях Ульмера и ваших с майстером Штицлем секретах. Так что вы сегодня принимали?