— Большинство, — вынужденно признал Курт, и старик кивнул:

— И будет так же впредь, майстер инквизитор.

— Так значит, я ничуть не лучше любого из них, — подытожил он с удивительным для самого себя спокойствием — на сей раз неподдельным. — Если они молились не тому и не так, то мне этого не пришло в голову вовсе. Если они верили ложно, то я не верил совершенно, и когда я долбил эту статую…

— …вы верили в то, что это сработает, — договорил за него Мельхиор. — Не видели вы во Всаднике мертвый камень, майстер инквизитор; потому ваш первый удар и вышел столь неудачным — руки все-таки дрогнули. Потому вы и смотрели на обломки у ваших ног, как смотрели бы на тело убитого вами безвинного человека. Помните: вне зависимости от того, кто я, ваша же фантазия или Господень посланец, ваши мысли я вижу и вашу душу знаю. Вы — верили.

— Однако мысль о том, что чем-то может помочь именно молитва, мне в голову не пришла.

— А она вам никогда в голову не приходит, — усмехнулся старик добродушно. — Такова уж ваша натура: вы верите в действие. В человека, в собственные силы, в то, что каждый сам должен делать все, что сможет, в любой ситуации, и о молитве вы задумываетесь, лишь когда выхода нет вовсе; невзирая на многие весьма выразительные случаи в вашей службе, она для вас последнее прибежище, тайное оружие, за которое вы беретесь, если ничем иным ситуацию, по вашему мнению, не исправить… В целом, даже не могу вас за это упрекнуть. Такой подход, по крайней мере, уберегает от искушения прелестью и от недеяния, что едва ль не самый худший грех.

— Так думал бы я, — уточнил Курт неспешно. — Так мог бы оправдывать себя я сам, если б мне такое оправдание для чего-либо потребовалось. Сомневаюсь, что настоящий посланник Бога и святой отнесся бы к этому так благосклонно; alias[115], сейчас я вновь трачу время — на сей раз расходуя его на то, чтобы пустить пыль в глаза себе самому.

— Нет, — возразил старик уже без тени былой усмешки, глядя на своего собеседника с таким состраданием, что внезапно стало не по себе. — Так вы оправдать себя не могли бы; в первую очередь потому, что оправданий вы не ищете и никогда не искали. Напротив, упрямо жаждете осуждения… — сухих старческих губ снова коснулась мимолетная улыбка, и Мельхиор нарочито тяжело вздохнул: — Занятный вы человек, майстер инквизитор. Никогда не думали о том, почему вы чувствуете себя уютно, только когда окружающие признают вас сказочным чудовищем? Стоит кому-то счесть вас по меньшей мере не хуже прочих — и вы встаете на дыбы…

— Вот уж уволь, — сухо отозвался Курт. — Для подобных бесед мне вполне достаточно Бруно, да тут еще Готтер воспылала воспитательно-проповедническим пылом… Без душеведства со стороны неведомой сущности я как-нибудь обойдусь.

— А если оное душеведство и есть необходимое условие разрешения возникших осложнений? — с неподдельным интересом осведомился Мельхиор. — Если именно от того, как и насколько вы разберетесь в себе самом, майстер инквизитор, и зависит то, сможете ли вы разобраться в ситуации?

— Это непреложная чреда зависимостей или шантаж? — уточнил Курт, и старик тихо засмеялся.

— Весь вы в этом вопросе… — констатировал он благодушно, тут же снова посерьезнев, и коротко отозвался: — Это факт. Не больше и не меньше.

— И что я должен сказать или сделать?

— А это вам следует понять самому.

— Почему?

— А разве не так вы поступаете обыкновенно? Как мы только что выяснили — это ваше credo; так следуйте ему до конца.

— Ставить на кон жизнь пары тысяч человек и будущее мира принципа ради? Только ради того, чтобы какой-то следователь разыгрывал перед вами Одиссея?

— Дело вовсе не в Господнем самолюбии, майстер инквизитор. Вы это начали, вы сами запустили этот процесс именно так, и теперь вам предстоит довести дело до конца. Считайте это законом природы, если угодно, которого вы до сей поры не знали. Я могу лишь дать подсказку, могу сказать вам, на верном ли вы пути, но увидеть этот путь и пройти по нему вы должны сами.

— Я могу спросить что хочу? — не став спорить, осведомился Курт и, не дожидаясь ответа, кивнул в сторону, на распахнутые двери собора: — Кто эта тварь?

— Ангел смерти, — пожал плечами Мельхиор. — Вы ведь сами это сказали.

— Так его называют, — поправил Курт, — но я спросил, кто он. Каспар желал пробудить кого-то из своих богов, Ульмер и Мельхиор сознательно впустили в наш мир Хаос, епископ считал, что общается с Господом… Кто это существо на самом деле?

— Ангел, — повторил старик с расстановкой. — Точнее будет сказать — бывший Ангел. Сераф, если быть еще более точным.

— Из падших? И Каспар об этом не знал?

— У слова «знал» слишком много значений и оттенков, майстер инквизитор… Вы, скажем, знаете, что Господь — тиран, овладевший тем, что ему не принадлежит, а те самые древние боги — истинные хозяева этой земли, которым следует вернуть их владения. Ведь вам так говорил Каспар, следовательно, вы это знаете.

— Id est, — медленно проговорил Курт, — он слышал это, но проигнорировал, отметя как неудовлетворительную версию?

— В мире, в коем живет ваш давний враг, еще больше соблазнов, сознательной лжи, невольной путаницы и ошибочных теорий, чем в среде обывателя или Церкви, — кивнул Мельхиор. — Каспару всякий раз приходится делать выбор и решать, что из известных ему сведений является достоверным, а что, на его взгляд, измышления, переменившиеся с веками предания или попытка ввести в заблуждение.

— Падший Ангел — один из богов язычников… — медленно проговорил Курт и, помолчав, уточнил: — Только один? Или все они и есть бывшие воины небесной армии?

— Вы сегодня поразительно часто задаете вопросы, ответы на которые знаете сами, майстер инквизитор, — заметил Мельхиор все так же серьезно. — Как не единожды вы верно говорили, вы не книжный червь, особенно если сравнивать с вашим духовником, однако знаете вы куда больше среднего служителя Конгрегации. Все же не напрасно вы проводили время во второй библиотеке академии, ведь так? Попросту ваша память предпочла отодвинуть изученное в дальние углы, ибо не все узнанное требуется вам ежедневно в вашей службе, и все, что вам сейчас нужно — это вынуть тот запас знаний из этих старых сундуков, перетряхнуть их, разложить в нужном порядке и соединить вместе то, что соединимо. Но вместо этого вы спрашиваете меня…

— Если рассматривать тебя как часть моего же сознания, в этом есть логика, — возразил Курт, и старик, подумав, кивнул.

— Что ж, пусть так, — согласился он и, усевшись поудобнее, завел в размеренном тоне, нарочито подражая то ли проповеднику, то ли увлеченному миннезингеру: — Когда-то Господь создал Ангелов и создал человека, и, как вы знаете, майстер инквизитор, Он призвал Ангелов поклониться своему творению. Ведь Ангелы были просто созданиями, творением Господним, а человек — принял в себя частицу божественности, каковую Господь вдохнул в него. Часть Ангелов возгордилась и не пожелала склонить голову перед каким-то смертным отродьем, а кое-кто из них и вовсе решил, что его Создатель слишком слаб для Бога и возжелал занять его место. Часть Ангелов поддержала его, часть осталась верна… А часть так и не определилась. Поклонение тварному существу так и не было принято самой их сутью, но и пойти против Создателя они не осмелились и не захотели.

— Ангелы, живущие на земле среди людей, — скептически договорил Курт. — Легенды, не подтвержденные ничем.

— Так ведь ничем и не опровергнутые, — пожал плечами Мельхиор и продолжил в прежнем тоне: — Многие из Ангелов, живя среди человеков, по-своему привязались к ним, а многие прониклись… скажем так: завистью. Кто-то черной, разрушительной, а кто-то — напротив.

— Чему может позавидовать созданное из чистого разума и света существо в грешной, смертной, слабой твари?

— Разнообразие, майстер инквизитор. Разнообразие и свобода. И даже наши слабости, да-да. Началось с малого: сперва Ангелы принимали облик мужчин или женщин по своему выбору. Так они подражали человеческому естеству и человеческим слабостям, каковые, будем честны, и дарят человеку большинство радостей. Дальше — больше, они узнавали людей все лучше и проникались завистью все глубже. Человек может сам решать, любить ли ему Бога или предавать его, быть сильным или слабым, грешным или святым… даже бессмертие человек может выбрать себе сам или отказаться от него; не телесное, разумеется, но смерть и бессмертие души. Они были лишены всего этого, и даже будучи отторгнутыми от Создателя, оставались в полном осознании того, от чего попытались отказаться; попытались — и не смогли. Им, тем, кто не присоединились к Люциферу, было еще тяжелее — ведь у них не было ненависти к Господу, которая помогала восставшим Ангелам затмевать любовь к Нему и отчасти менять их сущность, они по-прежнему любили и своего Создателя, и сотворенный Им мир, и даже людей в какой-то мере… Но время шло. И кое-кто из них решил, что в этой ненависти есть смысл, она делает существование куда проще, а поскольку путь домой они закрыли сами для себя — надо выжать как можно больше из того, что доступно.