— Уверены, что бондарское дело — ваше призвание? — серьезно спросил Курт, и Штайнмар невесело улыбнулся:

— Я просто умею смотреть по сторонам, майстер Гессе. И слушать. И делать выводы.

— Тогда вы должны понимать, что ваша цель недостижима: жить спокойно вам не дадут. Вообразите себе невероятное: Император махнет рукой и позволит вашим ортам существовать самим по себе, как вам вздумается. Принц Фридрих уйдет отсюда, уведет свои войска… Допустим даже невероятное: все прочие орты, до сих пор держащиеся в стороне от этого конфликта, также захотят совершенной независимости и даже ее получат. Что будет дальше? Вы сами сказали о большой войне, и одну из главных сторон этой войны будет представлять герцог Австрии. В свете этого Гельвеция станет поляной, где будут драться два зверя, и вы не можете не понимать, что ничто живое на этой поляне не останется нетронутым. Засланных герцогом провокаторов и подстрекателей уже принимают здесь за своих — всего лишь потому, что «он тоже против Империи», уже кое-кто говорит, что союз с Австрийцем — не такая плохая идея, что вполне допустимо не просто примкнуть к нему, не просто позволить ему давать советы и указания, но и почти управлять; вспомните, еще полгода-год назад это показалось бы вам немыслимым, а сейчас эти слова звучат все громче, я прав?.. Да, само собою, ваши товарищи полагают, что смогут им воспользоваться, спрятаться за его спину, случись что, но вы сами видите, что происходит: это он пользуется вами и он прячется за ваши спины. Вы для него — не более чем инструмент, оружие в войне с Империей. А война будет, и будет скоро, и если все будет так, как я описал — вам в этой войне не уцелеть. Да, будучи частью Империи, вы все равно ее не избежите, но в этом случае Гельвеция будет крепким суставом одного мощного кулака, тем самым прутом в связке, а не отдельной хрупкой хворостиной.

Штайнмар слушал молча, глядя в сторону, в темноту за тихо потрескивающим костром, и ответил не сразу, подбирая слова осторожно и неспешно.

— Я не скажу, что в ваших словах нет правды, майстер Гессе, — произнес он негромко, с усилием обратив взгляд к собеседнику. — И не скажу, что не думал об этом сам. Я даже сознаюсь, что, когда началась вся эта заварушка, я не знал, во что ввязываюсь. Я полагал, что нашей целью будет лишь возвращение старых договоров, о которых начали забывать. И я не знаю, я не заметил, когда эти цели стали иными, когда всё заместили призывы к борьбе, войне, к союзу с Австрийцем… Это самое страшное, понимаете? Я не заметил, как это случилось и когда. И другие не заметили. Они просто приняли эту мысль и пошли с нею дальше, и теперь вытравить ее будет сложно. Вы спросили, станет ли это предательством — уберечь своих соплеменников от ошибки, а свою землю от разрушения… Это будет правильно, так я вам скажу. Но это будет предательством.

— Вам не нравится то, что происходит, но вы будете по-прежнему это поддерживать? — спросил Курт; фельдхауптманн поджал губы, отведя взгляд к огню, но в ответ ничего не сказал. — А быть может, майстер Штайнмар, именно этого и не хватает миру? Вот таких людей в управлении?

— Каких? — кисло усмехнулся тот. — Не могущих принять верное решение, а потому упрямо идущих по пути гибели и ведущих туда других, потому что так неверно, но правильно?

— Нет. Людей вроде вас. Помнящих еще о том, что есть благо и зло, что значит верность. Вроде принца Фридриха. Знающих, что, если благо достигается злом, это пагуба.

— И вроде вас, майстер Гессе?

— Людей вроде меня лучше встречать как можно реже, — возразил Курт. — А лучше не встречать вовсе. Мир никогда не будет совершенным, и в нем всегда будут нужны те, кто будет нести на плечах пагубу, зло и предательство — чтобы кто-то другой мог блюсти спасение, благо и верность. Я не в восторге от этой роли, но ее кто-то должен исполнять. И то, что сейчас происходит, майстер Штайнмар, все шире открывает двери именно таким людям, вскоре именно без нас будет не обойтись, и это страшно. Но страшней всего то, что таким, как вы и принц Фридрих, придется стать нами. Мне бы этого не хотелось. Я, откровенно говоря, слишком ценю этого парня, чтобы желать ему такой судьбы.

— Не слушайте его, — вдруг заговорила Нессель, и фельдхауптманн вздрогнул, будто лишь сейчас заметив ее присутствие. — Он на себя наговаривает. Мои слова вам могли бы подтвердить много людей, которым он сохранил жизнь и душу.

— Моя душа, боюсь, сейчас висит на краю обрыва в ту самую погибель, — вздохнул Штайнмар и, не дав никому добавить ни слова, подытожил: — Ночь, костер и уединение побуждают к откровениям, о которых завтра можно пожалеть, и я наверняка пожалею. На этом всё, майстер Гессе; да и вам советую занять себя не мыслями о судьбе Империи, а отдыхом. Силы вам завтра понадобятся.

Курт лишь молча кивнул, не став навязывать дальнейшую беседу, а наутро в полной мере оценил всю правдивость слов бочара и фельдхауптманна: лишь для того, чтобы подняться на ноги, потребовалось усилие, граничащее с нечеловеческим — каждая мышца ныла и трещала, как тот старый мост. Нессель была в много лучшем виде, однако усталость и боль, уютно устроившиеся в теле за минувшую ночь, тоже скрывала с заметным трудом. После завтрака и короткой разминки стало чуть легче, однако первый же час пути по все более каменистым и плохо различимым тропам вымотал обоих, казалось, еще больше, чем весь прошлый день.

Привалы приходилось делать чаще — короткие передышки по несколько минут; Штайнмар не возражал, а порой и сам призывал своих временных подопечных остановиться и перевести дух, однако заметно нервничал и при каждой такой остановке отходил чуть в сторону, слушая воздух, как охотничий пес, и пристально вглядываясь в мир вокруг себя. В Ури, как предупредил фельдхауптманн еще утром, вероятность столкнуться со случайным встречным была ниже, но зато грозила куда более серьезными последствиями…

Тропки становились все круче, а пути все извилистей — Штайнмар пытался выбирать дорогу как можно безлюдней; на одной из таких тропинок, прижавшихся к скалистой стене, он остановился и указал вдаль, где за вершинами деревьев едва виднелась проплешина.

— Бюрглен, — сообщил фельдхауптманн. — Деревня, откуда родом убийца имперского наместника. Он ведь тоже вас интересует, так?

Курт медленно перевел взгляд с еле заметной отсюда долины на своего проводника и осторожно уточнил:

— Вы сделали какой-то выбор, майстер Штайнмар?

— Я прежде знал старого Вилли не слишком хорошо, — задумчиво глядя вдаль, отозвался тот. — Но знаю, что за последний год с небольшим он сильно изменился. Пугающе изменился… Однако в деревне он давно не живет, — встряхнувшись, оговорился фельдхауптманн и снова двинулся вперед. — Обитает в своем охотничьем доме.

До самого ночного привала фельдхауптманн более не рассказывал ничего сам и не поддерживал попыток начать разговор, обходясь краткими указаниями по делу; впрочем, чем дальше, тем сложнее было говорить вообще — сил едва хватало на то, чтобы не задыхаться при ходьбе.

На сей раз ночлег был устроен попросту на опушке леса вдали от всех возможных троп, и, как полагал Курт, провести ночь их маленькой группе предстояло без огня, дабы не выдать себя светом костра. Штайнмар, однако, разогнал обоих за хворостом, и когда майстер инквизитор с ведьмой возвратились уже в полной темноте к месту стоянки, фельдхауптманн как раз закончил подготовку будущего очага и оттирал от земли широкий, внушительный нож. В земле были выкопаны две ямки, соединенные между собою перешейком, каковой Штайнмар накрыл ветками и дерном; в углублении побольше он развел огонь, а меньшее, как понял Курт, служило для доступа воздуха. Хворост был сухим, влажная земля внутри ямы быстро высохла и спеклась, едва заметный дымок развеялся, пламя плескалось ниже краев большего углубления ямки, и, будучи всего в дюжине шагов от места стоянки, заметить этот костер было уже невозможно.

— Отличный способ, не знал, — одобрительно заметил Курт, с удовольствием подставляя теплу ноющие мышцы; фельдхауптманн сдержанно кивнул: