Палец Курта на спуске сжался, тетива арбалета распрямилась, послав болт вперед, и в голове даже, кажется, успело промелькнуть что-то вроде молитвы.

Визг Альты был истошным, оглушительным, так, что на миг заложило уши, и оттого не было слышно, как вскрикнул Каспар, лишь по судорожно распахнутому рту угадалось — он закричал, прежде чем, конвульсивно раскинув руки в стороны, немыслимо выгнуться назад, удерживаясь на ногах только страшным усилием. Болт, выпущенный Куртом, прошел на какой-то волос над его плечом, не задев, и пронесся через грудь стоящей за плечом чародея девы, словно сквозь ничто…

Внезапно личина лопнула со стеклянным звоном и разлетелась, обнажив ее лицо — вытянутый череп с провалами глаз. Косы вскинулись за спиною, точно подхваченные порывом ветра, расплетаясь, распадаясь на локоны; локоны взвились, янтарь на глазах темнел, обращаясь густой черной дымкой, и тело девы тоже будто рассыпалось, распалось, закрутившись темным вихрем…

Альта сорвалась с места, болезненно скорчившись; разделявшие ее и Нессель пять-шесть шагов она преодолела какими-то немыслимыми прыжками, точно больная кошка с переломанными лапами, и ведьма ухватила ее за руку, оттащив себе за спину. Каспар ослепленно зажмурился, встряхнул головой и распрямился, расправив плечи. Штайнмар шагнул вперед на подгибающихся ногах, с обнаженным лангемессером, явно понимая, что проку от него не будет, и Курт успел мимоходом удивиться тому, что очнувшийся, наконец, от ступора фельдхауптманн не дал дёру…

Темный вихрь налетел прежде, чем он успел перезарядить арбалет, выбив его из рук и повалив Курта на землю; он откатился в сторону, избегая возможного удара, и поднялся рывком, выдернув меч из ножен. Нессель, Альту и Штайнмара он не видел, как и не видел больше девы ни в одном из ее обличий, лишь темное туманное пятно маячило где-то в стороне, почему-то всегда в стороне, и никак не удавалось развернуться и увидеть его целиком…

Я могу помочь. Отсечь все нити. Дать свободу решать…

Они должны были остаться здесь, по левую руку, в двух шагах, но речной берег словно невозможно раздался вширь, и это темное облако виделось где-то там, вдалеке, словно его больше и не было, словно просто в этом осеннем воздухе растворялись его остатки…

Выбор, которого ты не должен был делать, мысли, которые тебя не должны были преследовать, привязь, которой у тебя не должно было быть — вот что сгорело тогда…

— Ты слышал, что она сказала? — выпалил Каспар; он стоял напротив, всего в нескольких шагах, выразительно покачивая кистенем, и от того, что в его голосе по-прежнему не было ни тени злости, стало не по себе. — Ты будешь биться! Так или иначе!

Курт медленно перевел дыхание, все еще пытаясь разглядеть хоть краем глаза темное пятно или скрытых им людей…

…привязь, которой у тебя не должно было быть…

— Время пришло! — объявил Каспар торжественно, приглашающе раскинув руки. — Молись, если хочешь, служитель бога-человека. Молись, потому что тебе это понадобится! Я — рука Судьбы! Я наполнен силой Вотана! Я пил кровь падших ангелов!

— Угу, — согласился Курт сумрачно, вынимая левой рукой кинжал. — И, как я посмотрю, эта штука неплохо штырит.

Каспар сорвался с места неожиданно молча и с поразительной легкостью, и этого текучего, скользящего движения Курт тоже никак не ожидал от человека такого сложения и в таком состоянии; гирька кистеня вдруг как-то сразу оказалась рядом, он отшатнулся, отпрыгнув назад и едва не упав…

Песок. Точно. Под ногами же песок…

Бегать и драться на ровной чистой площадке может любой засранец…

Гирька зигзагом бьет в грудь; уйти влево, изогнувшись змеёй, шаг шире, ступни ставить с носка, врываясь в песок, чтобы сохранить равновесие, и снова в сторону — прыжком…

…во время боя не думать, куда ступить и как двигаться…

Как это было просто когда-то, как легко наступало то самое озарение, само собой, как дыхание…

Восьмеркой бьет цепь, не давая отклониться ни в одну сторону; прыжок назад… Держать равновесие, держать дыхание, пытаться предугадывать удары…

Однажды ты осознаешь, что видишь противника насквозь. Видишь его удары до того, как они нанесены, успеваешь сделать два движения и обдумать четыре, пока он совершит одно…

Как это было просто когда-то, это всегда было просто — мгновения, растянутые, как смола, секунды, вмещавшие в себя целый мир и множество событий и мыслей, и почему так тяжело пробудить это сейчас?..

Страх?..

Злость?..

Пригнуться — и назад, в сторону и снова назад…

Человек может всё. Запомни.

Debes, ergo potes…

Он будет! О, как он будет биться за свой мир!..

…мир человеков…

Долгих лет тебе, Хауэр. И уж прости, если ученик не оправдает вложенных трудов.

Стоишь на ногах, Гессе?.. Славно. Тогда — бегом!

Да. Бегать придется много.

Вдох. Прыжок назад.

Выдох…

Спокойно.

Все просто.

Хорошо, что сегодня без кольчуги, оставил в лагере, чтобы не добавляла лишнего веса в пути. Теперь легче двигаться. Жаль, что меч не закрепил по-походному, ножны у пояса слегка мешают, но это терпимо. Чем бы Каспар ни накачался, каким бы ни казался быстрым, что бы там ни было — он выше, тяжелее, а значит — медлительней. Не сейчас — так будет потом. Лишь бы не оказалось у него в запасе еще одной твари, а с человеком — человек совладает. Не проблема. Бывало и хуже. Надо лишь двигаться, двигаться быстро и спонтанно. Вымотать. Сбить с ритма. Навязать свой. Увлечь с песка на траву, на ровную чистую площадку, на которой сможет бегать и драться любой засранец…

Вправо!

Назад!..

— Назад!

Она сама не знала, почему это крикнула и как успела — принять решение и тут же пожалеть о нем, и снова в нем утвердиться, а потом сделать шаг, толчком отшвырнув оцепеневшего фельдхауптманна назад и встав между ним и бестией.

Альта тоже крикнула что-то, но слов Нессель уже разобрать не смогла: в голове вспыхнула, как внезапно проснувшееся солнце, пустая гулкая тишина — и мир исчез…

Нет души.

Нет тела.

Нет этого мира и того мира.

Нет разделения на то и иное.

Есть лишь всё вокруг — и единое, единственное и неделимое я вместо себя самой…

Бестия налетела будто сразу отовсюду, охватив удушливым черным туманом — туманом исступленных мыслей и чудовищных образов, и стиснутый со всех сторон рассудок громко запротестовал, закричал в панике, требуя прекратить, не видеть, не слышать, не противиться, лишь бы все кончилось, кончилось прямо сейчас, все равно как, лишь бы…

Выставленные перед собой ладони заныли, мышцы свело болью, словно в вытянутые руки с разгону врезалась телега, наполненная доверху тяжелыми бочками, и на миг показалось — затрещали кости и смялись, как воск, суставы, а легкие сжались, будто пустые мехи. Жуткий череп бестии приблизился вплотную — лицо к лицу, глаза в глаза, дыхание в дыхание…

Есть лишь всё вокруг…

Сейчас всё иначе, чем в том городе, накрытом гнетущей силой, чужой сетью. Сейчас сам мир — словно большая прозрачная паутина, мир — натянутые до звона нити взаимосвязей, сейчас есть возможность, есть силы ее увидеть и в нее вплестись. В самый центр, где сходятся все паутинки, где мир — там, за черным туманом, и здесь, под ногами — соединен воедино.