— Не знаю, — отозвался обер-инквизитор со вздохом. — Я уже закаялся разбираться в сортах той дряни, каковой пичкает меня Штицль. Что-то от нервов… что-то от сердца, от давления… И еще что-то. Если вас беспокоит моя способность к восприятию действительности, Гессе — не тревожьтесь: я в порядке. Что теперь? Отошлете отчет руководству и добьетесь того, чтобы меня засунули в какой-нибудь монастырь, дабы там я околел со скуки?

— Откровенно говоря, пока не знаю: я как раз нахожусь в процессе размышления над этим вопросом. Вам самому не кажется, Нойердорф, что пора бы и на покой? Если исполнять свои обязанности вы можете, лишь под завязку накачавшись неведомой клятой хренью, то, быть может, и ни к чему изводить себя, выжимая до последней капли?

— А что скажете вы сами, когда спустя двадцать-тридцать лет какой-нибудь молодой следователь задаст вам тот же вопрос?

— Столько я не проживу, — возразил Курт, и обер-инквизитор коротко хмыкнул, глядя на него почти с состраданием:

— Да. Я тоже так думал.

Курт на мгновение умолк, глядя в глаза с широкими и неподвижными, точно у рыбы, зрачками, и, наконец, согласно кивнул:

— Понимаю. Когда меня неплохо потрепало на моем первом деле, мне предлагали перейти на службу в архив… Тогда я решил, что лучше уж сдохну на очередном расследовании, но не буду сидеть за столом с бумажками.

— А мне предлагаете замуровать себя в склепе, где даже бумажек не будет… — обер-инквизитор бросил вокруг себя рассеянный взгляд и невесело усмехнулся: — А ведь я уже занимаюсь тем, что вам показалось хуже смерти. Так вот пусть лучше я однажды рухну на этот стол, расплющив нос о стопку с отчетами, и так отойду в мир иной, нежели буду день за днем проводить в праздности.

— Но при всем моем нежелании сидеть за бумажками, — продолжил Курт, — однажды я был готов оставить службу вовсе и уйти, куда скажут — в архив, в монастырь, хоть в запертую келью; лишь бы не пострадало дело. Как бы нам этого ни хотелось, а все же мы для службы, мы для Конгрегации, Нойердорф, а не служба и Конгрегация для нас.

— Дело от моего состояния не страдает, если вы об этом, — сухо возразил обер-инквизитор. — Быть может, я и не способен уже преследовать плюющихся огнем чародеев по крышам города, и даже выйти на место происшествия не всегда могу, но мои разум и опыт все еще при мне. Когда же болезни берут верх, заместить меня вполне есть кому; и я уже предпринял все возможное для того, чтобы этот служитель после моего… так скажем… отхода от дел занял мое место.

— Ибо de facto уже исполняет обязанности обер-инквизитора вместо вас? — докончил Курт и, увидев, как поджал губы Нойердорф, уточнил: — Поскольку это явно не Ульмер — стало быть, речь о Кристиане Хальсе, как я понимаю, следователе первого ранга… Где он сейчас?

— Полагаю, на месте пожара или в рабочей комнате — составляет отчет; или разыскивает свидетелей, или уже нашел и говорит с ними… Я не знаю, Гессе. Это не Петер, и он не отчитывается мне о каждом своем шаге: Кристиан достаточно опытен для того, чтобы не советоваться со мною при всяком вздохе. Я получаю от него отчет, когда ему есть что сказать… или отчет о том, что сказать нечего, но такое бывает нечасто.

— К слову, где сейчас этот парнишка?

— Отправился к Штицлю; нужные мне препараты закончились, а на случай внезапного приступа лучше иметь их в наличии.

— Я только что от вашего аптекаря, Ульмера там не было.

— Видимо, вы разминулись в пути, — пожал плечами обер-инквизитор. — Навряд ли он вздумает своевольничать; Петер рвется доказать собственную значимость для Официума и в целом для Конгрегации, но, к счастью, рвение обыкновенно не заглушает в нем голоса разума и здравого отношения к собственным возможностям.

— Сдается мне, он не Конгрегации желает доказать свою важность, — тихо проронила Нессель, когда, распрощавшись с Нойердорфом, они вышли в коридор. — А своему начальнику лично.

Курт пожал плечами:

— Скорей всего. Но, увы, судя по настрою старика, ему не светит ни повышения, ни особого признания его заслуг, коих, как я понимаю, не столь уж много. Если, конечно, их не присваивает себе метящий на место обера Кристиан Хальс, следователь первого ранга, которому лишняя строчка в характеристике не помешает, в то время как инквизитор третьего ранга как-нибудь перебьется и без нее — ему не столь потребно… Эй! — окликнул он проходящего мимо человека, похожего на заморенного многодневной работой писца, и тот вздрогнул, остановившись и глядя испуганно и напряженно. — Кристиан Хальс. Где мне его найти?

— Вон там, — с заметным облегченным вздохом и плохо скрытым раздражением бросил тот, указав себе за спину. — За этим поворотом, третья дверь.

— Кажется, этот Хальс сейчас на месте, — задумчиво глядя в спину удаляющемуся посетителю, произнесла Нессель. — И этот человек только что с ним говорил. И он, похоже, не из здешних служителей.

— Видимо, и есть один из тех самых свидетелей, — хмыкнул Курт, кивнув вперед: — Идем. Если ты права, наш чудо-следователь и будущий обер Бамберга как раз относительно свободен.

Кристиан Хальс был занят: это стало ясно с первого беглого взгляда. Небольшая комнатка за третьей дверью от поворота коридора была залита солнцем, бьющим в распахнутое окно; солнце освещало заваленный исписанными листами стол, чернильницу, пустой табурет, выдвинутый почти на середину комнаты, и склонившегося над столом человека одних с Куртом лет — тот сидел на монструозном, громоздком стуле, явно видавшем на своем веку еще плотника Иосифа. На вошедших без стука гостей хозяин комнаты взглянул почти свирепо, рывком распрямившись, и, скользнув взглядом по груди майстера инквизитора, нахмурился, увидев Сигнум.

— Курт Гессе, как я понимаю, — произнес Хальс отрывисто и умолк, вопросительно глядя на его спутницу, тихо застывшую в стороне от двери.

— Готтер Нессель, expertus, — представил Курт, прикрыв за собою створку, и кивком указал ведьме на стул: — Присядь… Как я понимаю, вы и есть тот человек, благодаря которому обер-инквизитор все еще ухитряется делать вид, что он — обер-инквизитор.

Тот помедлил, глядя на то, как Нессель осторожно умащивается на стуле, и уселся тоже, одарив гостя нарочито удивленным взглядом.

— Как я должен это понимать? — уточнил он ровно; Курт молча и неспешно прошел дальше в комнату, остановился у окна, привалившись спиной к подоконнику, и, наконец, в том же полублагодушном тоне пояснил:

— Аd verbum[49], как же еще. Дабы пресечь длительные беседы не по теме и сберечь нам обоим время, сразу отмечу: не более чем час назад я говорил с аптекарем Штицлем, а пару минут назад — с самим Нойердорфом, и я рад уже тому, что он был способен внятно изложить мне ситуацию, невзирая на то, сколько пилюль и настоек плещется в его желудке.

— Принимаемые им снадобья на способность связно мыслить не влияют, — нехотя возразил Хальс с внезапной усталостью. — Уж если что и осталось при Гюнтере, так это здравый ум… Итак, околичности мы миновали; я готов выслушать причины, побудившие оторвать меня от дела. И, если это не особо претит легенде Конгрегации, я бы предпочел обойтись без лишней официальности.

— Легенде не претит, — кивнул Курт, — легенде так даже проще… Что же до причин, по которым я тебя отвлекаю, то они, собственно, только что мною и были изложены.

— Если ты говорил с Гюнтером, не понимаю, что может быть нужно от меня; мне добавить нечего.

— Pro minimum я бы хотел, наконец, побеседовать с настоящим обер-инквизитором этого городишки, — возразил Курт. — А это — actu[50] — ты.

— Хорошо, — согласился Хальс все так же утомленно. — Что ты хочешь знать?

— Всё, — пожал плечами он. — Для начала было бы неплохо рассказать мне, что происходит с Нойердорфом. Сам он хорохорится, аптекарь страшится, как бы его не обвинили в халатном отношении к пациенту, спрашивать же у Ульмера, боюсь, нет смысла: будет врать и выгораживать начальство.