— Они знают о старике?

— Да… — тихо отозвался Ульмер, потупившись. — Простите, майстер Гессе, я… Вы ведь представили их как людей, которым доверяете все тайны в этом расследовании, и я…

— Все в порядке, Петер. Тем паче, что и от прочих скрывать его смерть вечно нельзя: о ней придется объявить, и чем скорее — тем лучше: с каждым часом Бамберг раскаляется все больше, и то, что горожане воспримут всего лишь с ропотом сейчас, может послужить причиной для паники или бунта к вечеру. А если они узнают, что подобную информацию от них намеренно скрывали — одному Богу известно, какие выводы они из этого могут сделать и какие опрометчивые решения принять.

— Это придется делать вам, майстер Гессе, — нерешительно заметил Ульмер. — Ведь вы теперь вместо него… И вам решать, как быть дальше со всем остальным.

— «Все остальное» — это что? — нахмурился Курт, и сослуживец пояснил, даже не сдерживая злость, что пробилась сквозь растерянность и уныние:

— Арестованные. То, что они сделали — это ведь по части светских, обычно мы всегда передаем таких людей им для суда и для кары… Пока вас не было, в Официуме побывали магистратские. И знаете, что они сказали, майстер Гессе? Что не будут их принимать, потому что их вина не очевидна, а если Инквизиция считает ее таковой, то пускай сама судит их, выносит приговор и карает по своим установлениям.

— Вот даже как, — отметил Курт холодно. — Эти умники знают, что это означает? На что обрекают каждого из задержанных нами — знают?

— На что? — чуть слышно спросила Нессель, и он раздраженно покривился:

— На ад. Если их будем судить мы — предъявить им я могу лишь попытку исполнить работу инквизитора без права на подобное действие. Это все же чуть отличается от простого самоуправства, каковое им мог бы вменить светский суд. Положим, кто-то из них заслуживает не только хорошей порки, но и виселицы — кто-то из тех, кто вытащил девчонку из дому, кто вязал ее, кто сбрасывал в реку, кто de facto убил ее… При том, что она и сама неплохо отомстила за себя — этого вполне довольно, и это было бы справедливо. А по нашему обвинению им всем грозит отсечение правой руки и клеймление лба подобием Сигнума. Сомневаюсь, что хотя бы половина из них выживет после такой процедуры, чтобы насладиться покаянием, каковое им будет предписано в дальнейшем.

— И если магистратские не одумаются, — добавил Ульмер, — нам придется либо сделать именно так, либо отпустить их… А это будет неразумно — все эти люди решат, что взяли Официум на испуг, и в дальнейшем не будут и в грош ставить его решения. И это будет несправедливо — ведь гибель девочки останется безнаказанной. Не вполне, разумеется: как верно заметил майстер Гессе, она сама или Господь ее руками уже обрушили кару на их головы, но как быть с земной справедливостью, как быть с тем, для чего существуем мы, существует закон?

— И что ты будешь делать? — все так же тихо спросила ведьма, и Курт угрюмо отозвался:

— Поговорю с магистратскими сам и попытаюсь вбить в их тупые трусливые головы толику разума. Но если не удастся — дальнейшее будет на их совести. Есть еще что-то, Петер?

— Не совсем, — помявшись, ответил тот. — Мелочи, майстер Гессе, к тому же — с расследованием не связанные, но мелочи важные… Миновало полдня с тех пор, как мы заперли этих людей по камерам. Многие из них серьезно ранены, а до суда мы не знаем, для кого из них лекарская помощь все еще имеет значение; кто-то обойдется так, а кому-то требуется хотя бы перевязка. И следует подумать об их питании — хотя бы скудном, дабы они дожили до решения своей судьбы, а ведь это неведомо когда будет… Теперь все это на вас, майстер Гессе.

— Вот уж это ты отлично уладишь без меня, — возразил Курт твердо. — Ты знаешь лекарей и аптекарей этого города, правила обращения с арестованными в академии постигал, на службе не первый год, «скудные и неразнообразные запасы» Официума в твоем распоряжении; действуй. Отчетами по ходу дела можешь себя не изводить: после напишешь один, по итогам сделанного. С бамбергским священством ты также знаком; стало быть, на тебе же лежит и обязанность договориться об отпевании и погребении Хальса и старика. Ты знаешь, где содержится казна Официума?

— Да, знаю, но ключ всегда был у майстера Нойердорфа, и я не представляю, где его теперь искать…

— Ломай дверь, — оборвал Курт. — Возможные последствия беру на себя; расходы предстоят внушительные… Все, что касается достойного погребения убитой девочки — тоже лежит на тебе; вне зависимости от доходов ее матери, все должно быть произведено должным образом. Справишься?

Два мгновения Ульмер стоял молча, глядя на свое новое временное начальство так, словно его вот-вот должны были вытолкнуть на арену, в стаю разъяренных зверей, и, наконец, коротко кивнул:

— Да, майстер Гессе. Я справлюсь. Вы правы, не следует отвлекать ваше внимание от более важных дел: уж с ними-то никто, кроме вас, не сладит.

— Еще и неведомо, слажу ли я… — буркнул Курт и со вздохом кивнул: — Стало быть, решили. Рабочая комната Хальса сейчас заперта?

— Нет, — снова смутившись, пробормотал Ульмер. — Посторонних, вольно расхаживающих по Официуму, нет; сам он ее не запер перед тем, как… ушел, да и что там может быть такого, что было бы секретно? Протоколы и…

— И отчеты, — докончил Курт и отмахнулся, предваряя покаянные речи: — Теперь уж поздно — в любом случае. Иди. Делай, что следует. Если появится кто-то из Ван Аленов с новостями — задержи до моего появления: если мы с ними будем бегать по Бамбергу в поисках друг друга, непременно разминемся.

— Да, майстер Гессе, — отозвался младший сослуживец, вытянувшись, точно на плацу, и, развернувшись, торопливо зашагал прочь, к повороту у подвальной лестницы.

— Думаешь, среди записей покойного инквизитора есть что-то ценное? — глядя вслед Ульмеру, спросила ведьма; Курт пожал плечами, снова взяв ее за руку и направившись по коридору к комнате Хальса:

— Навряд ли. Скорее нет. Но согласно всем правилам ведения расследования — я должен их просмотреть. Хотя надо заметить, что частенько именно действия, совершаемые «потому что положено» и «для очистки совести», и приносили мне если не разгадку, то важные сведения pro minimum. Как знать, быть может, мне посчастливится, и сейчас как раз тот самый случай.

— Ты в это не веришь, — убежденно возразила ведьма, бросив взгляд на его хмурое лицо; Курт невесело усмехнулся:

— Не верю. Но с чего-то начинать надо.

— И ты чего-то недоговариваешь, — прибавила она тихо.

Несколько секунд он шел молча, слушая, как гулко отдаются звуки шагов под каменными сводами, и, наконец, нехотя отозвался:

— И не стал бы договаривать, Готтер. И дело не в том, что ты все же сторонний человек в Конгрегации, дело не в доверии; даже если б ты была моим сослуживцем, следователем, ведущим расследование вместе со мною — все равно не стал бы: ибо тут речь идет о моем доверии мне самому. Так оно бывает: стоит лишь озвучить мысль — и мысль, став словом, становится целью; разумом можно этого не желать, но где-то там, подспудно, вместо поиска решения, ответа — может поселиться жажда доказать сказанное вместо того, чтобы отыскать истину. Посему я поступаю так, как поступал всегда, лучше чего еще не придумал: приняв для себя некоторые выводы, просто делаю все возможное, чтобы проверить их один за другим, поочередно. Самое сложное — решить, какой из них важней и в чем надлежит убедиться либо разувериться в первую очередь… И здесь уже никакой опыт, никакая statistica не помогут: порой самое очевидное и многообещающее может увести в пустоту, а ниточка, что казалась тонкой и малозначительной, вывести к той самой истине.

— Это мне знакомо, — вздохнула ведьма понимающе.

Курт лишь молча кивнул, вдруг осознав, что последние несколько мгновений пребывал в ощущении, будто и впрямь говорит с кем-то из сослужителей — с кем-то вроде Бруно, не один год бывшего его помощником, а зачастую и исповедником — еще до того, как сей status был за ним закреплен de jure.