Опять повторялся субботний кошмар. Пока Сергей с Борисом, не дожидаясь подкрепления, занимались соседями и время от времени заглядывали к экспертам, обследующим труп и квартиру, я зарывалась в мягкую постель Измайлова. А он, присев на край кровати, упорствовал в попытках приподнять меня и напоить пустырником. Наконец полковник победил. Я не плакала, не разговаривала – не получалось. Я просто дробно стучала зубами, смутно понимая, насколько отталкивающе смотрюсь со стороны, но не могла угомонить взбесившуюся нижнюю челюсть. Страдалицу Верку пришлось отправить в клинику на «Скорой». Следующую «неотложку» через полчаса, когда я взглянула на Виктора, Балков вызвал мне. Мрак, стыд, позор, но до этого я ни одного покойника близко не видела. Так безоблачно складывалась моя судьба. А то, что человек может лежать в вульгарной, нелепой позе у всех на виду и не подняться через минуту, не хмыкнуть: «Пардон, пардон, шутка не удалась», – было для меня открытием. Измайлов об этом не догадывался, но медикам меня не отдал.

– Она сильная, здоровая девочка, справится.

– Вы берете на себя ответственность, размеров которой не представляете, – высокомерно сообщил ему молодой бородатый врач.

У него были масленые глаза и подлый прищур. Видом своим он беззастенчиво демонстрировал, что в чем-то нечистом подозревает и эту безумствующую женщину, и этого отрешенно-спокойного мужика в гипсе.

– Пошел вон, – велел Измайлов.

– Я позвоню в милицию, – предупредил доктор, краснея.

– Ты его вызвал, Балков, ты и убери, – приказал Измайлов.

– Слушаюсь, – машинально отреагировал Сергей.

Последователь Гиппократа ойкнул и ретировался, не заботясь о мужском и профессиональном достоинстве.

Ворвался Юрьев и кисло доложил, что две таксы радостно мечутся по подъезду. Работать невозможно: слегка одетая Нора их неустанно ловит, но она совершенно пьяна. Нора доходчиво объясняет всем подряд, что уже дала показания и теперь вольна «забыться и заснуть».

– Вообще-то она молодчина, – признал Борис и неодобрительно зыркнул на меня. – Сама себя отрелаксировала в кратчайший срок, и никакие нервные срывы ей не грозят.

– Борис, если ты не справишься с мадемуазелью и ее собачонками в течение пяти минут, можешь писать рапорт, – сказал Измайлов.

Минуты через три-четыре плененные таксы заливались в родных стенах, а Нора что-то стоящее вдоль этих стен методично роняла. Но вскоре в соседней квартире все стихло.

– Итак, чувствительных женщин нейтрализовали, – буркнул Измайлов.

Мои челюсти теперь намертво заклинило. Казалось, скулы не выдержат напряжения и разлетятся на куски. Измайлов погладил меня по волосам, укрыл одеялом, мне захотелось поступиться гордостью и попросить сигарету. Но не было суждено. Суждено не было… А что было? Что-то же было… Где было? Когда было? Нигде… Никогда… И я, пригревшись, уснула. Я не слышала, как Измайлов выходил и возвращался.

Очнулась я вечером. Опытный полковник оставил включенным ночник, так что я сразу сообразила, где нахожусь. Я умылась, причесалась, пригладила ладонями джемпер с брюками и отправилась на поиски людей, коих и обнаружила в количестве трех истощенных персон: Измайлов, Балков, Юрьев. Мое поведение они сочли заключительной стадией шока или началом психопатии. Я, как сомнамбула, приблизилась к низкому стеклянному столику, возле которого сгруппировались мужчины, трясущимися пальцами выхватила у Измайлова изо рта сигарету и жадно затянулась.

– Она жива, – констатировал Измайлов.

– И склонна к грабежу, – подхватил Борис.

Я показала ему кулак.

– А также к угрозам и насилию, – присовокупил Сергей.

Я затушила показавшийся невероятно горьким окурок и откашлялась:

– Как насчет жареного мяса?

Сергей жестом нетрезвого факира сдернул крахмальную салфетку с большого овального блюда.

– Извольте.

– Я тронута, – просипела я, отшатываясь.

– Мы за ним немножко не уследили, – самокритично выступил Борис.

– Потому что Боря выловил из маринада лук, бросил в сковородку и поставил на полный огонь, – наябедничал Сергей.

– Ужин через полчаса, – мысленно прикинув свои возможности, сказала я. – И не вздумайте перебивать аппетит.

– Не настолько мы свихнулись, пока ты отдыхала, – заверил Измайлов, торопливо возвращая салфетку на прежнее место.

Я оглядела их, как родных. Сморгнула выступившие слезы, потопталась немного и осчастливила:

– Я вас уважаю. Понимаете?

– Что она пила? – немедленно завелся Юрьев.

– Пустырник, – пресек его сомнения Измайлов.

– Я тоже такого хочу, Виктор Николаевич.

– Экономная штука, – мечтательно произнес Балков. – Десять капель плюс стакан воды, и сразу достигается стадия уважения.

– Рискуете вы своим ужином, юмористы.

И я отправилась к плите. Действительно, зачем говорить глупости? Надо накормить их до отвала без лишних слов. Без лишних эмоций. Без лишних воспоминаний.

– Я прошу, я очень прошу тебя подумать, – уговаривал меня Измайлов. – И рассказать все, как было.

Пробило четыре часа утра. Домой я вчера не пошла. Путано плела что-то про тонкие перегородки, за которыми невесомо движется сытая смерть. Проигнорировав сложную сочетаемость понятий невесомости и сытости, Измайлов проникся и оставил меня у себя. И ночь мы провели в препирательствах.

– Полина, может, ты все-таки заходила на французский коньячок?

– Нет, нет и нет. С тобой армянский употребляла, каюсь. Но это не значит, что я хлещу спиртное с любым соседом.

– Он не любой.

– Позволь мне решать, кто какой.

Я уже раз десять повторила историю визита любопытной троицы и очередного сватовства Виктора. Измайлов крепко сжимал губы, морщил высокое чело, отводил глаза, но потом собрался с духом и принимался за свое:

– Может, ты перебрала и ничего не помнишь?

– Прекрати надо мной измываться. Ладно, перебрала, выключилась и убила, если тебе это необходимо для карьеры.

Я сказала ему «ты» в начале ночи. Мы пикировались колкими фразами на огромной скорости, и его отчество мешало выдерживать им же навязанный теми. Он только погрозил мне пальцем.

– Я даже не догадываюсь, откуда у Виктора мой фужер. Он узкий, его легко было спрятать в кармане и прихватить как сувенир. Да, с такими памятными вещицами от меня еще никто не уходил, но что с того? Я никак не могу тебе вдолбить: мы пили шампанское из этих фужеров, были до занудства тверезы, посуду я мыла поздно и не считала ее, потому что прикидывала, как отвадить Виктора.

– Пусть Виктор взял фужер. Но неужели не сполоснул, прежде чем воспользоваться им для коньяка? Ведь он весь в твоей помаде.

– Фетишист…

– Полина, из одного фужера коньяк пили двое – мужчина и женщина, которые, очевидно, близки настолько…

Что на меня тогда накатило, я до сих пор не выяснила. Медленно, почти нараспев произнеся:

– Как ты сме-ешь, – я влепила Измайлову пощечину.

Мне приходилось видеть в фильмах этот номер в исполнении разных актрис. Одни были убедительны, других делалось жалко. Я многократно порывалась шлепнуть по холеной щеке Виктора, когда он грозился разобрать единственную разграничивающую наши владения стену. Представляла себе: сейчас взмахну рукой и… «Не опускайся до дешевой театральщины», – предостерегала я себя и покорялась тому, что эффектный жест, заменяющий сотни ругательных слов, останется для меня невыполнимым на веки вечные. Стоило мне захотеть дать пощечину Измайлову, и я бы не сумела. Но я хотела одного – объяснить, как ужасно, что он мне не верит. Показать, что бессильна ему это объяснить.

Он отличился неплохой реакцией, поймал мою кисть в момент соприкосновения и просто сказал:

– Прости меня,

Что я натворила! Между нами все должно было кончиться, не успев начаться.

– Ты первая, кто меня так приласкал, Полина.