Те же вдали вечно белые вершины гор, стекающих к бухте бирюзовыми языками ледников, увидел здесь Седов, ту же затаённо-тёмную воду, чуть тронутую почти не затухающим здесь ветерком. Седов не без волнения разглядывал знакомые места.

Крестовая — самая, пожалуй, живописная бухта Новой Земли к северу от Маточкина Шара. Многие путешественники, исследователи, поморы-промышленники во все времена находили себе здесь надёжное и удобное убежище от бурь и штормов. Да и местом промысла Крестовая была неплохим. Само название бухта получила по крестам, что оставили на её берегах поморы.

Одни кресты встали в память об избавлении мореходов от бури, другие служили надёжными ориентирами для плавания по «костистой», усеянной подводными камнями бухте, а третьи стояли молчаливыми и скорбными памятниками тем горемыкам, кто не вынес жестокой полярной зимы с её всеубивающей стужей, с сопровождавшей её губительной цингой.

Был здесь и крест, установленный два года назад Седовым. Он высился на одном из самых приподнятых мест и потому был заметен издалека. Крест этот — точно определённый астрономический пункт. На него опиралась сеть географических координат местности. У этого креста, сделав астрономические наблюдения, можно было проверить правильность хода экспедиционных хронометров. Без точного же хронометра невозможно вычислить долготу при определении координат и в море, и на пустынной земле, никем не снятой и не описанной.

Поставив «Фоку» на якорь напротив своего астрономического креста, Седов на шлюпке съехал с двумя матросами на берег для проверки хронометров. Сумасшедшая штормовая качка со встряской могли нарушить ход точных приборов. Захарову Георгий Яковлевич поручил перевести «Фоку» поближе к посёлку Ольгинскому и начинать пополнение запасов пресной воды из горного ручья.

Захаров повёл шхуну, вопреки рекомендациям Седова, поблизости от берега и посадил её на мель.

Вернувшись на обмелевшее судно, Седов не сказал Захарову ни слова в упрёк. Да и что говорить? Упрёками делу не поможешь. Верно говорит штурман: «Беда ходит не одна, а со своими сёстрами-пабедками».

Вместе с вызванной по авралу командой Георгий Яковлевич включился в спасательные работы. Завезли на баркасе тяжёлый якорь сажен за пятьдесят и, дождавшись полной приливной воды, с помощью лебёдки подтягиваясь к якорю, стянули «Фоку» с мели.

Назавтра начали набирать пресную воду, потом пекли у поселенцев Ольгинского хлеб про запас, высаживали пятерых списанных членов команды ожидать «Королеву Ольгу Константиновну». Ещё двое суток оказались потерянными.

Милый друг!

Вот и добрались до последнего на Севере поселения Крестовой губы. Покинем его — и устремимся, наконец, в Ледовитый океан. Наши молодые сочинили походную песенку типа гимна. А припев её таков:

Знаешь, они не верят, что этого острова не существует там, севернее архипелага Земли Франца-Иосифа, под 83°, где он указан на картах экспедиции Пайера. Они считают, что Каньи, идя по дрейфующим льдам, мог быть снесён в сторону и не увидел острова. Так или иначе, но действительно грустно осознавать, что Земли Петермана не существует. Все свои надежды я связывал именно с этим островом как исходной точкой полюсной партии. Вот что такое не знать иностранных языков и не быть знакомым с новейшей научной литературой о предмете, который занимает.

Спасибо тебе за уроки английского и за учебник. При первом же подходящем случае начну штудировать.

Члены экспедиции оказались в общем приятными людьми. Впечатление очень серьёзного человека производит Визе. Заслуживает уважения пристрастие Павлова к своей науке и к путешествиям. Ну, Пинегина ты знаешь. Кушаков, правда, несколько поднадоел мне своей хвастливостью, да настораживать начала его манера повсечасной готовности угождать мне.

Капитан — спокойный, неглупый, кажется, человек. Штурман — из поморов. Видно, что опытный мореход. Механик — труженик.

Разочаровала меня команда. Но теперь уже дело не поправить.

Видела бы ты, как выглядела наша бравая команда в шторме! Она почти вся полегла. А шторм при подходе к Новой Земле захватил нас жестокий, даже страшный. Мы были от берега милях в 15, по приблизиться к нему не могли. Волна становилась крупнее. Наступала тёмная ночь. Команду наполовину укачало. Судно даёт большую течь. Что делать? Решил пробиваться к берегу. «Фоку» буквально всего покрывало водой. Я весь мокрый на мостике. Холод, снег бьёт в лицо. Я твёрдо решил не сдаваться, пока не пробьюсь к берегу.

«Фока», надо признать, вёл себя геройски. Спасибо Лоушкину-старику, дельный корабль подобрал нам.

Знаешь, во время этого шторма, почти урагана, ситуация сложилась такая же, как однажды на Чёрном море, когда я впервые командовал пароходом Кошкина «Труд» и попал в жесточайший шторм не доходя Батума. Три дня он свирепствовал тогда, а у нас было совсем мало угля в бункере. Кошкин, оказывается, уже простился со своим пароходом и похоронил нас. Только единственно правильный курс против волны и единственно верная, чтоб удержаться на волне, скорость да верность руки у штурвала способны были спасти.

Когда «Труд» прибыл в Батум, представляешь, там не поверили глазам своим. Портовые власти тоже сочли уже погибшим пароход без угля, да ещё управляемый мальчишкой-капитаном. А мы наловчились жечь в топках груз и всё прочее, что могло гореть.

Думаю, с не менее, нежели у батумцев, вытянутыми лицами встретили бы «Фоку» в губе, куда мы влетели на штормовой волне с треском парусов и снастей. Но некому там было встречать нас.

Теперь, слава богу, всё это позади. Впереди льды. Мой почтенный штурман сомневается. Он качает головой и твердит, что в столь позднее время к северу никто не хаживал. Время-то, мол, не к Петрову, а к Покрову, и не долго, стало быть, осталось нам плавать.

Быть может, это и так. Но я верить этому не хочу и буду пробиваться к Земле Франца-Иосифа, чего бы это ни стоило. Излишние опасения и предосторожности могут погубить всё дело. А ты ведь знаешь, как неимоверно трудно оно поднималось. Мне долго ещё, наверное, будут сниться все ужасы мучительных надежд, удары разочарований, вся огромная и не всегда чистая возня, которая поднялась вокруг идеи экспедиции. Если бы не ты, не поддержка уважаемых мною учителей — Варнека и Дриженко, почитаемых мужей науки Семёнова-Тян-Шанского и Бунге, если бы не содействие Суворина и его «Нового времени», наконец, мне бы, наверное, не одолеть всех алых сил, с удивительной настойчивостью препятствовавших осуществлению замысла, целесообразность которого куда как более очевидна. Амундсен собирается в будущем году отправиться на Северный полюс. Американцы Пири и Кук спорят до сих пор, достиг ли каждый из них полюса или нет. Японцы, наконец, готовятся выступить гуда же. А что же русские! Мало того, что на карте Арктики, извольте взглянуть, почти сплошь все географические названия иностранные, так мы ещё препятствуем нашему кровному долгу — не отдать чести открытия полюса иностранцам, забывая, видимо, что Россия более чем любая другая страна обращена к Северному Ледовитому океану и что русские поморы — самые древние и самые опытные полярные мореходы.

Знаешь, при всём том, что говорят о «Новом времени», о его либеральной неустойчивости и прочее, я не могу сейчас не уважать его редактора. Суворин не только вложил часть своих денег и открыл в своей газете подписку на сбор пожертвований для снаряжения экспедиции. Он, поддержав меня, вольно или невольно поддержал великое национальное дело. Доходили до меня слухи, что экспедиция, шумиха в прессе вокруг неё должна якобы отвлечь внимание общества от некоторых досадных внутриполитических проблем, добавить масла в огонь, поддерживаемый националистами, и так далее. Я этому почему-то не верю. Но даже если это отчасти и так, я всё равно со спокойной совестью отправляюсь в путь. Покорение нами полюса, уверен, заглушит все недобрые намерения и голоса и станет само по себе взрывом общенациональной гордости. Я тут ничего не говорю о науке, надеюсь, она независимо от всего тоже приобретёт немало. Мы ведь всерьёз намерены потрудиться и на научной ниве. А края, куда мы теперь устремляемся, более, нежели другие, нуждаются в научных исследованиях, географических описаниях — я тебе об этом рассказывал.