Седов получил выговор по службе.

Вскоре Сосновский осуществил давно желаемое — перевёлся поюжнее, в Одессу.

Не случись этого, неизвестно ещё, удалось ли бы вообще в этом году выйти готовившейся в Архангельске экспедиции к полюсу.

При подготовке полюсной экспедиции Седов тоже замечал высокомерное к себе отношение со стороны губернских чинов. Но теперь этого отношения, да и самих этих чинов, он старался не замечать и в служебные связи с ними входил по самой крайней необходимости.

А вот морское министерство, флотские аристократы… «Прав был, пожалуй, Лоушкин: эта-то «белая кость» не желает считать меня равным», — размышлял иногда Седов, вспоминая беседы с капитаном. И хотя из штабс-капитанов по адмиралтейству его перевели в старшие лейтенанты флота, в звание хотя и равное, но считавшееся более почётным и славным, — это повышение, понял теперь Седов, было сделано ему как бы в компенсацию за то, что он, кто более других желал и достоин был участвовать в экспедиции Северного Ледовитого океана на «Таймыре» и «Вайгаче», не только не возглавил один из кораблей или хотя бы группу исследователей, но вообще не был допущен к участию в этом. Быть может, ему уготовили другое большое дело на Севере? Не было и‘ этого. Неожиданно Седова отправили в 1911 году на съёмки побережья Каспийского моря, с которыми мог бы справиться любой поручик-гидрограф. А Северный Ледовитый океан с его неоткрытыми островами, а стало быть, и грядущая честь первооткрывателей — не для «чёрной кости». Для этого найдутся и «благородные» чины. Один из пароходов экспедиции получил в командование Борис Вилькицкий. Он ведь Вилькицкий! Сын начальника Главного гидрографического управления!

Это тихое, молчаливое отстранение Седова от желанной работы, которой он отдавал всего себя не ради наград, было ещё одной попыткой поставить хотя и талантливого, но не «благородного» чина на место. Седов отлично это понимал. И в немалой степени по этой причине задуманная им и начавшаяся уже экспедиция к полюсу являлась делом его чести. И потому он торопился.

Но не слишком ли безоглядно?

Гулко стукнула дверь носового капа, что ведёт из кубрика команды на верхнюю палубу. С тихим шорохом обсыпался с вант сухой снег. Белый комок свалился на ушанку Инютина. Назначенный в Крестовой губе боцманом взамен списанного, Инютин первым теперь выбирался ежеутренне на палубу — раздавать матросам наряды на работы.

— О! — воскликнул весело Инютин, отряхивая снег с шапки и бровей. — Погодка-то самый раз для косьбы! Извольте выходить, господа матросы! — крикнул боцман в кап. — Да белые перчаточки с соломенными шляпками будьте любезны не забыть!

Инютин по-хозяйски оглядел запорошённое, будто поседевшее за ночь судно.

«Фока» застыл в четверти километра от скалистых отрогов Панкратьева полуострова, нацелясь носом на северо-запад, в покрытое неровным, щербатым льдом море. Сзади но левому борту высился над льдами обломок айсберга. По корме шхуны виднелся вдали заснеженный берег Новой Земли. Он отлого подымался от моря и холмисто взбегал вверх, переходя в мощный тёмный ледник, накрывший собой выбеленную землю. Безрадостная, леденящая душу картина.

Откуда-то от брашпиля выбралась из сугроба собака. Она отряхнула с себя снег и, потянувшись, подошла к Инютину, приветственно помахивая хвостом.

— Что, озябла небось? — потрепал её по холке боцман.

Ещё три собаки сидели у входа в надстройку, поглядывая на дверь в ожидании повара Пищухина с отбросами. Остальные собаки спали, свернувшись кто где — сворами и поодиночке.

На трапе мостика показался неуклюже одетый в чёрный меховой полушубок вахтенный матрос Пустошный с деревянной лопатой в руке.

— Сколь уж времени-то, Семеныч? — поинтересовался Пустошный, сходя вниз.

— Ты чего снег не скидал, студент? — напустился на него Инютин вместо ответа.

Пустошный остановился на трапе.

— Мостик со спардеком очистил, а тут не успел…

— Не успе-ел… — передразнил незло Инютин. — Вот и поспевай, времени-то до восьми ещё тьма. Да с люка и от трюма отгреби прежде, вскрывать вот станем…

Отворилась с тихим скрипом дверь надстройки, вышел в белом переднике, с ведром повар Пищухин, невысокий, сутулый. С десяток собак вскочили, окружили его, нетерпеливо виляя хвостами.

— A-а, Ванюха — свиное ухо! — приветствовал Пищухина боцман. — Первейший друг матроса и прочей корабельной живности! Чего куёшь нынче к обеду?

— А чего скую, то и сжуёшь, — отмахнулся Пищухин. — Ты, чем пустобрехством с утра народ пужать, трюмок распечатал бы, продукту достать свежего.

— Достанем, Ваиюха, — пообещал Инютин. — А тёзка-то твой, Иван Андреич, встал ли, не видал?

— Кофей пьёт, — кивнул Пищухин, выливая, на радость псам, из ведра в деревянное корыто. — Счас в машину полезет небось.

— Во-во, то и надо, — бросил боцман и направился к надстройке.

В тесной кают-компании, куда он шагнул, сняв шапку, сидели за столом Седов в толстом шерстяном свитере, доктор, капитан, штурман и механик. Инютин поздоровался, пожелал «приятно кушать».

— Ну как дела, Андрей Семёнович? — обратился к нему Седов, отставив чашку.

— Дак приморозило… Вода в трюм, почитай, и не поступает уж. Паруса вчера ещё скатали, убрали в парусную, сухие… Перо руля да винт — в воде, матросы майну колют, что ни вахта… А я зашёл парку у Ивана Андреича спросить на лебёдку.

— Да, да, из трюма надо всё поднять нынче же, — подтвердил Седов, — пора разобраться с имуществом, продуктами, учесть, разнести по местам. Дайте ему пару, Иван Андреевич, — обернулся он к механику, — а уж после будете тушить котёл.

Зандер кивнул, тяжело поднялся и вместе с Инютиным покинул кают-компанию.

— Значит, всё-таки зимовать? — вздохнул разочарованно капитан.

— Что делать, Николай Петрович, — нахмурился Седов. — Увы, перед природой мы пока бессильны.

В кают-компании наступила тягостная тишина. Слышалось лишь позвякивание посуды — буфетчик Кизино готовил кофе для тех, кто ещё не вышел к столу, — стук лопаты у трюма, да изредка взвизгивание собак на палубе. Седов поставил локти на скатерть и, подперев ладонями подбородок, раздумчиво уставился потемневшим взором в одну точку — в стрелку барометра на переборке.

Грядущая вынужденная зимовка ни для кого из обитателей «Фоки» не была столь нежелательной и огорчительной, как для Седова, — ни для капитана Захарова, подрядившегося привести судно к Земле Франца-Иосифа, чтобы, оставив там экспедицию, вернуться в Архангельск, ни для механика Зандера-старшего, надеявшегося на то же и вышедшего в плавание в одном пиджаке, ни для географа Визе, готового выступить к полюсу вместе с Седовым, ни для кого другого. Все они были свободными людьми, нанявшимися на службу комитету по снаряжению экспедиции. Седову же отпуск его военным начальством предоставлен был всего на год. За это время Георгий Яковлевич намеревался осуществить задуманное. Теперь же выходило, что через год или немногим меньше «Фоке» в случае благоприятной ледовой обстановки удастся лишь выбраться отсюда, чтобы продолжать во льдах путь к Земле Франца-Иосифа. А там — новая зимовка, с тем чтобы в конце её полюсная партия могла выступить в поход по дрейфующим льдам.

До последних минут Седову не хотелось верить в неизбежность зимовки вне Земли Франца-Иосифа. Именно поэтому он, сколько было возможно, колотил стариком «Фокой» льды, пытаясь пробиваться к северу.

Седов оторвался от стрелки, что притянула его взор, энергично поднялся со стула.

— Ничего, друзья, — бодро сказал он, — не пропадём. И даст бог — кое-что полезное сделаем здесь.

Двигая стульями, стали подыматься остальные. В дверях кают-компании один за другим появились заспанные Визе, Пинегин и Павлов.

— Вот и господа учёные, — весело сказал в ответ на их приветствие Седов, продвигаясь к выходу. — Отсыпайтесь, пока можно, ибо скоро такой роскоши придётся вас лишить: начнём научные путешествия.