— Так ведь ясно почему, — подал наконец голос Кушаков. — То место, видимо, занято, и освобождённого «пленника» поместили на почётном месте, где и показывать его богомольцам удобнее.

— Думаю, не потому, пожалуй, Николай Григорьевич, — возразил Визе. — А оттого не подвесили его на прежнее место, надо полагать, что не поместился бы он там.

— Что же он, распух в плену? — усмехнулся Кушаков.

— Он не распух, — сказал Визе. — Просто этот колокол — не соловецкий.

— Как! — Доктор едва не подпрыгнул от неожиданности. — Вы что это, Владимир Юльевич! — уставился он на Визе с опасливым изумлением.

Павлов и Пинегин тоже посмотрели удивлённо на товарища. Седов разглядывал в бинокль монастырь.

Захаров дал машине «стоп», и «Фока», теряя ход, медленно плыл к середине бухты.

— Верно, вы шутите таким образом, — обиженно предположил Кушаков.

— Ничуть, — откликнулся Визе. — И ежели желаете знать, то могу пояснить.

Кушаков продолжал недоверчиво глядеть на Визе. Остальные, рассматривая монастырь и строения вне стен — две двухэтажных гостиницы по обе стороны гавани, старинные амбары на пристани, сухой док справа, из которого торчали жёлтые мачты двух небольших парусников, множество крестов у самой воды, — продолжали с интересом вслушиваться в завязавшийся у Визе и Кушакова разговор.

— Ну-ну, — протянул заинтересованно Пинегин, — поясните, Владимир Юльевич, сделайте милость.

— Извольте, — тряхнул головой Визе и придержал пенсне, едва не свалившееся с переносицы. — Колокол, привезённый нынче из Англии, весит девять пудов, верно?

— Кажется, — пожал плечами доктор.

— А где англичане могли пленить такой колокол? Ведь они не были подпущены к Большому Соловецкому острову и высадиться смогли только на Заяцком островке.

Вопрос повис в воздухе.

— В то же время достоверно известно, что на Заяцком они разграбили церквушку Андрея Первозванного, которая по величине не более иной часовни, и сняли там три медных колокольчика в четырнадцать фунтов весом. А девятипудовый-то колокол в той звоннице п поместить было бы негде — вот какая церквушка!

— И что же это за колокол, вы полагаете? — вновь полюбопытствовал Пинегин.

— Сомнениями своими и поделился с одним журналистом из газеты «Архангельск». Тот рассказал мне, что многие уже обратили внимание па это несоответствие и что скоро газеты выступят и зададут эти вопросы. Теперь ищут, где мог быть снят колокол: то ли на Кий-острове с колокольни Крестного монастыря, то ли с церковной колокольни в селе Ковда. В обоих местах англичане высаживались и грабили церкви.

— Но ведь это же скандал! — предположил Пинегин.

— Послушайте, молодой человек, — не выдержал Кушаков, — неужели вы думаете, что духовное начальство этой славной обители может не отдавать себе отчёта в своих действиях и, более того, совершенно по знать, где какие колокола были и есть?

Глаза доктора зажглись возмущением.

— Да, думаю, — сказал Визе, — Тем более что и узнал от того же журналиста, что за духовное начальство нынче в монастыре.

— И что же вы разузнали?

— Например, то, что настоятель, отец Иоанникий, больше всего обожает показные торжества. В чём, я думаю, мы и сами сможем сегодня убедиться…

— Ну, знаете ли! — оборвал его неприязненно Кушаков. — Это, милостивый государь, переходит рамки приличия.

— Похоже, ты уже успел нажить себе неприятеля, — вполголоса произнёс, обращаясь к Визе, малоразговорчивый Павлов.

Седов молча наблюдал за постановкой на якорь. Якорь-цепь, глухо постукивая в клюзе, уходила в воду.

Учуяв близкий берег, залаяли в клетках собаки. Георгий Яковлевич обернулся к Кушакову и попросил его распорядиться, чтобы собак покормили и успокоили.

Кушаков изумлённо приподнял брови.

— Да, но собаки и… я… — обидчиво начал он.

— Павел Григорьевич, не обессудьте, — перебил его мягко Седов, — но в экспедиции все несут гораздо больше обязанностей, нежели в обычной службе.

Кушаков пожал плечами и, буркнув: «Да, разумеется», направился вниз.

Георгий Яковлевич, наблюдая за тем, как неторопливо разворачивается «Фока» на отливном течении, встав на якорь, досадливо подумал о том, что доктор, не знакомый с экспедиционной жизнью, да если ои ещё и столь спесив, может доставить немало хлопот.

Но уже через пять минут Кушаков вернулся на мостик и как ни в чём не бывало бодро доложил:

— Всё в совершенном порядке, Георгий Яковлевич, собачки тотчас же будут накормлены.

К борту «Фоки» подвалил щеголеватый «Царевич», паровой бот с высокой тонкой трубой. Редкобородый шкипер, судя по длиннополому серому одеянию — послушник, поприветствовал вышедшего к борту Седова и поинтересовался, не угодно ли будет «Святому мученику Фоке» встать к монастырскому причалу.

Седов просил поблагодарить настоятеля за любезность и пояснил, что по своей осадке «Фока» и в гавань-то едва смог войти. Он добавил, что экспедиция торопится — к осени в море дорог каждый час — и что поэтому он готов принять у себя архимандрита или того, кого тот сочтёт за благо прислать, ибо сам он, начальник экспедиции, не находит возможным даже на берег съехать.

Бот, запыхтев, словно кипящий самовар, отплыл к берегу. Седов велел поднять флаги расцвечивания и одеться всем для торжества.

Вскоре растворились Святые ворота в западной стене, напротив гавани. Из нарядной арки медленно истекла, словно смола, колонна черноризных монахов с большим крестом, иконой и разноцветными хоругвями впереди.

Седов выстроил команду — фронтом к пристани.

Колонна притекла к берегу и разлилась вширь, перестраиваясь. Впереди образовался сребропарчовый клин из иеромонахов и иеродьяконов с архимандритом во главе. Далее выстроились два хора, а за ними встали плотной тёмной массой бледноликие, бородатые иноки в высоких, словно кивера, клобуках.

С берега донёсся могучий голос иеромонаха, начавшего торжественное в честь отплытия Первой русской экспедиции к Северному полюсу богослужение. Люди на «Фоке» стояли неподвижно, пытаясь расслышать церемониальные слова, обрывками доносившиеся до судна.

Но вот хор запел «Многая лета». С последним звуком хора тяжко вздохнул шестнадцатитонный «Борисович» на главной монастырской колокольне. По его зову ударили остальные колокола обители — и большие, и зазвонные, — спугнув с крепостных стен чаек и враз заполнив всё вокруг мощным торжественным перезвоном. Он закачался зыбью, которая плавно угасала, отлетая к дальним островам и ещё дальше, за морской горизонт.

Этот бурный звон взволновал Седова. Он отозвался в душе Георгия Яковлевича могучим призывом к действию. В раскатистых металлических голосах колоколов слышалось ему счастливое напутствие к цели, достижения которой желалось Седову больше всего на свете в течение всего последнего времени, а быть может, ещё и с тех давних пор, когда решил он стать моряком.

В свисте холодного ветра, секущего хлёстким дождём, в мощных ударах тяжёлых волн «Фока», отчаянно дымя, едва удерживался на месте и, черпая воду, с печальным скрипом переваливался с борта на борт.

Первые дни плавания стали жестоким испытанием для шхуны и её команды и показали тем, кто втайне надеялся на прогулочный характер экспедиции, что мечтания их столь же призрачны и ненадёжны, сколь недолговечна пена на взмыленных волнах.

По отходу «Фоки» с Соловков Седов объявил командному составу экспедиции, что впредь все они будут привлекаться к несению вахт. Четырёх неморских специалистов он прикрепил к судоводителям: Кушакову надлежало обучаться у капитана Захарова, Визе и Павлову — у штурмана Сахарова, Пинегину — у Седова, который тоже нёс одну из трёх суточных вахт. Начальник экспедиции призвал «офицеров», как называл он командный состав, сплотиться для выполнения задач экспедиции, терпимо, по-дружески относиться друг к другу, а главное — являть во всём пример рядовым и наладить с командой отношения требовательно-товарищеские.