Закатные Тропинки был семейным лагерем (хотя после трех поколений спонтанных наездов все увеличивающихся семейств ему можно было бы уже присвоить звание поселка) расположенным на северной оконечности озера Темное Пятно. Но в этом году им пришлось прервать девять традиционных недель пребывания там, потому что Виллу захотелось — всего разок, говорил он папе и маме тоном страдающего пожилого благородного гранда, прекрасно осознающим что лукавить с жнецами долее нет никакой возможности отпраздновать свой день рождения в компании не только своих родителей, но и друзей-сверстников.

Том Магот первым одобрил идею, дав свое согласие. Он, служивший биржевым брокером, разрывающийся между Портлендом и Бостоном, многие годы старался убедить свое семейство не верить слухам о том, что труд парней, отправляющихся на работу в галстуках и белых рубашках, есть сплошное дуракаваляние — вроде променадов по кондиционированным офисам и диктовка миленьким aknmdhmj`l в приемной очередных приглашений на ланч таким же счастливым бездельникам. Я работаю наравне с любым потным трудягой-фермером из графства Арусток, а то и поболее, — любил повторять им он. Держаться на плаву в море рынка совсем не просто, это работа тяжелая и напряженная, без дураков и всякой романтики, так что не верьте ничьим выдумкам. Правда состояла в том, что никому их них в жизни не доводилось ни от кого услышать ни одной выдумки в подобном духе, и все они как один (включая, скорее всего и маму, хотя она ни разу не сказала этого вслух), считали папину работу занятием скучнейшим до оскомины, и наверное только Мэдди думала по-другому, потому что чуточку в этом соображала.

Том настаивал на том, что отдых на озере необходим ему для того, чтобы оправиться от стрессов брокерской работы и что у Вилла будет предостаточно возможностей, чтобы всласть оттянуться напраздноваться на днях рождениях с друзьями после. Ведь в конце концов Виллу всего-то исполняется девять, а не девятнадцать. А кроме того, добавил Том, в этих вечеринках с друзьями в честь дня рождения не бывает никакого веселья, покуда ты не получаешь права опрокинуть в себя пинту-другую.

Таким образом просьба Вилла о разрешении отпраздновать день рождения в главном семейном обиталище на побережье скорее всего была бы отклонена, если бы не неожиданная поддержка Джесси (для Вилла поддержка более чем неожиданная; она была на целых три года его старше и иногда Виллу казалось, что она забывает что у нее вообще существует брат). Достаточно было ее мягкого и ненавязчивого намека на то, что было бы даже очень забавно вернуться ненадолго домой — всего денька на два, на три — и устроить вечеринку на свежем воздухе, с крокетом, и с бадминтоном, и с барбекю, и с китайскими фонариками, которые можно будет зажечь в сумерки, как идея моментально начала захватывать Тома. Он, всегда считавший себя упорным сукиным сыном с железной волей, частенько воспринимался другими как упрямый старый козел; но как не называй его, он всегда и во всем с огромным нежеланием сдвигался с места, раз уперев во что-то свои каблуки… и сжав челюсти.

Когда же дело доходило до того, чтобы сдвинуть Тома с места изменить о чем-то его мнение — то тут у младшей дочери всегда получалось лучше, чем у других. Удача неспроста сопутствовала Джесси — она ведала о тайных ходах и секретных дверях к сердцу отца, о которых остальные почему-то понятия не имели. Салли считала — и небезосновательно — что Джесси всегда была любимицей Тома, хоть тот и пребывал в полной глупейшей уверенности, что ему всегда удавалось тщательно скрывать это от остальных. В свою очередь Вилли и Мэдди смотрели на все по-своему, гораздо проще они были уверены, что Джесси бессовестно подлизывается к отцу, а тот несправедливо ей в этом потакает. Если папа однажды поймает Джесси с сигаретой, — сказал как-то годом позже Мэдди Вилл, после того как Мэдди именно за это крепко и обидно влетело, то он скорее всего просто купит ей зажигалку. Мэдди рассмеялась, согласилась и благодарно обняла брата. Но не они, ни мать представления не имели о том, что за тайна лежала между их отцом и средней сестрой, подобно болезненно-связующей пуповине.

Что касается Джесси, то она, взяв вдруг сторону своего котенка-братца, просто по-родственному сделала ему одолжение. Она совершенно не отдавала себе отчета в том (ни на секунду откровенно не признавшись себе), что ей просто до смерти хотелось убраться из Закатных Тропок и очень сильно хотелось вернуться домой. Внезапно она люто возненавидела озеро, которое так еще недавно страстно k~ahk` — в особенности за его специфический минеральный запах. Летом 1965-го она дошла до того, что несмотря на страшную жару в некоторые дни, почти не ходила купаться. По мнению Салли, причиной тут были ее формы — Джесси рано округлилась, как и сама Салли, и к двенадцати годам имела уже вполне женскую фигурку — но формы тут были ни при чем. Она давно уже привыкла к ним, понимая что ей далеко до постеров Плэйбоя в любом из своих вылинявших купальников от Джанзен. Нет, причиной тому не были ни ее грудь, ни бедра, ни попка. Виноват был запах.

Но какими бы ни были истинные причины, клубящиеся и колыхающиеся под спудом, Том Магот в итоге громогласно одобрил переезд своего семейства. И за сутки до дня рождения они вернулись на побережье, поднявшись пораньше по настоянию Салли (горячо поддержанной обеими дочерьми), для того чтобы успеть приготовиться к вечеринке. И настал день 14-го августа, являющийся общепризнанным апофеозом лета в Мэне, день под вылинявшим голубым куполом неба в жирненьких белых облачках, освежаемый солоновато пахнущим бризом.

Вдали от побережья — там, где находился Озерный Край, где стояли Закатные Тропки на берегу озера Темное Пятно, где семейный домик был построен еще дедом Тома Магота в далеком 1923-м — озера, леса, затоны, пруды и бочажки прели в тридцати пяти градусной жаре при влажности близ точки насыщения, в то время как на побережье стояло всего только двадцать восемь. Дополнительным бонусом был морской бриз, разгоняющий воздушную влагу до терпимого состояния и сносящий москитов и песчаных мушек. На лужайке было полно ребятишек, не только дружков Вилла, но и девушек-подружек Мэдди и Джесси, и на некоторое время между ними даже установилось нечто вроде mirabile dictu благосклонное взаимопонимание и взаимодействие. Не возникло ни единого спора или ссоры и в пять часов пополудни, поднося к губам свой первый в этот день мартини, Том, быстро взглянув на Джесси, стоящую неподалеку с крокетным молотком на плече, похожим на залихватское ружье часового (и находящуюся определенно на расстоянии отличной слышимости всего, что могло быть сказано в разговоре мама-папа, последующая часть которого возможно и была специально предназначена для нее в виде комплимента на срыв банка), сказал, обратившись к жене, что, мол, идея на самом деле была просто отличная. Так именно он и сказал.

Более чем отличная, подумала про себя Джесси. Абсолютно отличная и совершенно клевая, если говорить начистоту. Даже при том, что она не это на самом деле думала и не совсем так считала, было опасно говорить подобное вслух; не хватало только сглазить. А на самом деле она думала, что денек удался просто на славу, во всех отношениях — теплый и нежаркий и нежный, точно зрелый в самый раз персик. Даже песенка, ревущая в переносном проигрывателе Мэдди (который, эту Великую и Ужасную Неприкосновенную Икону, старшая сестричка Джесси с помпой вынесла в патио по такому случаю) не могла испортить общую картину. Пребывая в полной уверенности, что она никогда и не при каких обстоятельствах не полюбит Марвина Гэя точно так же как теперь она была уверена и в том, что весь остаток жизни будет ненавидеть этот слабый минеральный запах озерной воды, поднимающийся в жаркие летние дни — она готова была согласиться, что эта его песня ничего. Я сбегу от тебя, если ты не станешь милашкой со мной… прощай; тухловато, но не обломно.

Стояло 14 августа 1965-го, день который был, который по сию пору оставался в памяти женщины, лежащей прикованной наручниками к кровати в домике на берегу озера находящегося в сорока милях от Темного Пятна (но с тем же самым минеральным запахом воды, этим rpebnfm{l, несносным духом, возникающим в жаркие и тихие летние деньки), тем самым днем, когда она, двенадцатилетняя девочка, наклонившись для того, чтобы точнее послать к очередным воротцам крокетный шар, не замечая своего братца Вилла, подкрадывающегося к ней сзади, соблазненного ее задком, превратившимся для него в притягательную мишень, которую мальчишка, проживший всего по году за каждое вбрасывание в бейсбольном матче, не мог позволить себе игнорировать, и часть ее сознания, осознающая то, что он уже близко, с ужасом ожидала, когда швы сна наконец разойдутся, превратив его в рвущийся наружу кошмар.