Она примерялась с ударом, выбрав в качестве цели край воротцев в шести футах впереди. Тяжелый удар, но отнюдь не невозможный, и если ей удастся пробить мяч сквозь воротца, одновременно зацепив шар Каролины, то в результате она сможет даже обогнать соперницу. И это будет просто здорово, потому что Каролина всегда выигрывала в крокет. И вот, в точности в тот же миг, когда она отвела молоток назад для решающего удара, музыка, льющаяся из проигрывателя, внезапно изменилась.

Оу, слушайте все, — запел Марвин Гэй, на этот раз гораздо более насмешливо, по мнению Джесси, в основном я обращаюсь к вам, девушки.

Загорелые руки Джесси словно овеяло прохладой и они покрылись пупырышками гусиной кожи.

— …несправедливо оставаться одному, когда любимая ваша не вернулась домой… Ведь я, говорили ребята, очень сильно любил, слишком сильно любил.

Ее пальцы онемели и ручка молотка в ее руках словно исчезла, она перестала чувствовать ее. Ее запястья резала боль, словно бы они были перетянуты какими-то

(Женушка в кандалах, пришла в кандалах, вот она Женушка в кандалах, смешная Женушка в кандалах)

незримыми перевязями, а в ее сердце внезапно появился отголосок жуткого ужаса. Песня изменилась, это была неправильная песня, не та песня, плохая песня.

— …но я верю… я верю… что женщину только так и нужно любить…

Вскинув голову, она взглянула на маленькую группку девочек, дожидающихся когда же наконец она ударит по шару и не увидела среди них Каролину — Каролина исчезла. Вместо Каролины, прямо на ее месте стояла Нора Каллиган. Ее волосы были заплетены косичками, кончик ее носа блестел яркой цинковой блесткой, на ногах у нее были желтые теннисные туфли Каролины, а на шее Каролинин медальончик — маленькая штучка с портретом Пола Маккартни в серединке — но зеленые глаза явно принадлежали Норе, и смотрели они на нее с уверенным взрослым пониманием. Неожиданно Джесси вспомнила о Вилле — которого без сомнения подстрекали его же приятели, объевшиеся немецкими шоколадными тортами и обпившиеся колой, впрочем как и сам Вилл — подкрадывающийся к ней сзади, приготовляющийся дерзко подшутить над ней. Она собиралась мгновенно отреагировать, нанеся ответный удар, более чем молниеносный и понапрасну могучий, развернувшись кругом и влепив ему кулаком прямо по губам, испортив вечеринку и испытав острое чувство удовлетворения от содеянного. Она попробовала отбросить молоток, решив прежде всего выпрямиться и повернуться, прежде чем случиться позор. Она попыталась изменить прошлое, но менять прошлое не под силу никому — пытаться сделать это, как она сразу же поняла, было равносильно поискам закатившейся под дом, или забытой, или спрятанной там вещицы, пытаясь приподнять строение за один из углов, чтобы заглянуть под него.

За ее спиной кто-то придавил громкость в сумасшедшем проигрывателе Мэдди, так что музыка заревела уже совершенно громоподобно, триумфально, торжественно-издевательски: ДУШУ МНЕ ОНА РВЕТ… И НЕ СТАВИТ НИ ВО ЧТО… НО КТО-ТО, КОГДА-ТО… СКАЖЕТ ЕЙ, ЧТО ТАК НЕЛЬЗЯ…

Она снова попыталась оторвать свои пальцы от молотка — чтобы отбросить его подальше от себя — но сделать это оказалось невозможным; казалось, что кто-то словно бы приковал молоток к ее рукам наручниками.

Нора! закричала тогда она. Нора, помоги мне! Скажи ему, чтобы он остановился!

Именно в этот момент Джесси застонала первый раз, отчего собака мгновенно в испуге отскочила от тела Джеральда.

Нора покачала отрицательно головой, молчаливо и мрачно. Я не могу помочь тебе, Джесси. Ты должна сама постоять за себя — как и все мы. Никогда прежде я не говорила об этом своим пациентам, но в данном случае мне кажется, что лучше уж сразу быть откровенной.

Но ты не понимаешь! Я не смогу испытать это еще раз! Я ПРОСТО НЕ ВЫДЕРЖУ!

Не будь дурой, неожиданно нетерпеливо сказала ей Нора. Она начала поворачиваться, прочь от нее, словно бы она была больше не в силах увидеть вскинутое вверх, искаженное бессилием лицо Джесси. Ты не умрешь, потому что это не яд.

С дикими глазами Джесси оглянулась назад (она по-прежнему неспособна была выпрямиться, для того чтобы лишить братца лакомой мишени), и сразу же почему-то увидела, что дружок Вилла Тамми Хоу куда-то делся; вместо Тамми Хоу в его белой рубашке и желтых сандалиях стояла Руфь Нири. В одной руке она держала молоток Тамми, белый в красную полоску, а в другой сжимала дымящееся марльборо. Ее рот был искривлен на одну сторону в обычной для Руфи презрительной улыбке, а глаза были мрачными и исполненными печали.

Руфь, помоги мне! — что есть сил заорала Джесси. Ты должна помочь мне!

Глубоко затянувшись сигаретой, Руфь втоптала ее в траву пробковым мыском желтой сандалии Тамми Хоу. Сиди и помалкивай, кисуля, — он доберется до тебя и вздернет тебе юбчонку, чтобы ты не делала, потому что от твоего заголенного щенячьего задка все равно не убудет. И ты это знаешь, и я знаю; потому что тебе уже пришлось пройти через это прежде и ничего с тобой не случилось. Большое дело, верно? От кого убудет?

Но ведь он не просто подшутил надо мной, верно? Это все неспроста и ты знаешь это!

Сколько раз с девчонками так шутили, ни у одной ничего не отвалилось, механически отозвалась Руфь. Это старо как мир.

Что? Что ты хочешь этим ска?..

Я хочу сказать, что даже я не могу знать все обо ВСЕМ, выпалила в ответ Руфь. В ее голосе звучала злость и раздражение, но в глубине крылась боль. Потому что ты ничего мне не говоришь ты не говоришь никому и ничего. Ты просто сорвешься с места и бросишься бежать словно кролик, завидевший рядом с собой тень старого ухаря-филина.

Я НЕ МОГУ НИЧЕГО СКАЗАТЬ! — заорала в ответ Джесси. Теперь она действительно видела позади себя на траве неясную тень, словно бы именно слова Руфи призвали ее к жизни. Однако это вовсе не была тень филина; это была тень ее брата Вилла. Она уже слышала приглушенные смешки дружков Вилла и по-прежнему не могла выпрямиться, не говоря уж о том, чтобы сдвинуться с места. В бессилии изменить что-то из того, что должно было вот-вот случиться, она упивалась этой одновременной смесью кошмара и rnmw`ixei трагедии.

Я НЕ МОГУ! — снова проорала она Руфи. Я не смогу ни за что на свете! Это убьет мою маму… и разрушит нашу семью… или то и другое вместе! Он так сказал! Отец сказал так!

Мне здорово надоело служить у тебя сводкой новостей, вертихвосточка, но с того декабря, как умер твой дрожайший папашка, прошло вот уже двадцать годков. И потом, к чему вся эта мелодрама, может мы немного от нее отвлечемся? Ведь он совсем не собирается подвешивать тебя на бельевой веревке за соски и тем воспламенить в тебе адский огонь, так что расслабься, все в порядке.

Но она совсем не это хотела услышать и не об этом ей хотелось думать — даже во сне — только не о давно минувших прошлых днях; коль скоро косточки домино начали валиться одна на другую, кто знает чем все это закончиться? Потому она заставила свой слух отключиться от того, что твердила Руфь и пристально и умоляюще принялась смотреть на свою давнюю соседку по комнате, что часто отлично действовало на Руфь (чье показное бахвальство как правило оказывалось толщиной с хрупкую корочку первого осеннего заморозка), заставляя ее зайтись в хохоте и наконец сдаться и сделать все-таки то, что Джесси от нее требовала.

Руфь! Ты должна помочь мне! Ты должна и все тут!

Но на этот раз ничего не помогло, не сработал даже умоляющий взгляд. Не думаю, сладкоголосая. Сестрички Сарори ушли и нет им возврата, время для того, чтобы закрыть послушно свой ротик кончилось, убегать настолько поздно, что и вопрос больше об этом не стоит, а проснуться, все равно что навредить себе. Мы все мчимся на одном волшебном экспрессе, Джесси. Ты милая кошечка; а я филин. Вот и завязка — мы все в одной лодке. Пристегните ремни и затяните их потуже. Гонка предстоит что надо.

Нет!

Но, к ужасу Джесси, день вокруг вдруг начал меркнуть, сменяясь тьмой. Возможно виной тому было лишь только зашедшее за облака солнце, но кто мог знать в точности? Она была уверена, что причина другая. Потому что солнце сияло во всю. Вскоре на полуденном небе должны были высыпать звезды и тогда наступит время старому ухарю-филину броситься за своей добычей. Приближался момент полного затмения.