Последний предповерхностный слой был устрашающе теплым, словно свежая кровь: вероятно ее руки совершенно омертвели, став бесчувственнее обрубков дерева. Оставалось только надеяться на то, что ей удастся восстановить чувствительность рук, разогнав в них кровь.
Хрипло вздохнув, Джесси вздрогнула и очнулась. У нее не было ни малейшего представления о том, сколько она спала и будильникрадио на прикроватной тумбочке, вовлеченные в собственный ад бесконечного и неизбывного навязчивого повторения (двенадцатьдвенадцать-двенадцать, мигали в темноту, словно бы оповещая всех и вся о том, что время навсегда остановилось в полночь), ничем не могли ей помочь. Все, что она могла узнать оглянувшись по сторонам, это что вокруг все еще темно и луна теперь светит сквозь застекленную крышу, вместо того чтобы подмигивать в восточное окошко.
По ее рукам бегали нервные иголки и булавки мурашек. Обычно ей подобные ощущения не нравились, но только не сейчас; мурашки были в тысячу раз лучше мышечных судорог, которых она ожидала в качестве расплаты за краткий экскурс в один из наихудших моментов своего прошлого. Через минуту она заметила теплое расплывшееся пятно между своих ног и под поясницей и поняла, что беспокоиться о том, чтобы заставить себя помочиться, ей больше не нужно. Ее тело само разрешило свои проблемы пока она спала.
Согнув кисти рук, Джесси осторожно подтянула себя вверх, вздрогнув и поморщившись от тянущей пульсирующей боли в бицепсах и кистях, немедленно проснувшейся от этого ее движения. Боль onbhk`q| по большей части из-за того, что я пыталась вырвать руки из наручников, подумала она про себя. Тебе некого винить кроме себя самой, дорогуша.
Где-то неподалеку снова начала размеренно лаять собака. Каждый резкий звук хриплого раздраженного лая напоминал деревянную щепку, вонзающуюся в ее несчастные уши и довольно скоро она сообразила, что именно эти звуки вырвали и вернули ее из сна, как раз тогда, когда она собиралась нырнуть в глубины сознания, уносясь от своего кошмара. По звуку лая она поняла, что собака выбралась из дома, и теперь бродит где-то на улице, поблизости от леса. Она ничуть не возражала против того, что псина оставила в покое ее дом, но вместе с тем ощущала тревогу, не понимая в чем дело. Быть может собака после стольких дней пребывания на улице под открытым небом почувствовала себя под крышей человеческого жилища неуютно? Это предположение могло оказаться правдой… но вместе с тем чувствовалось, что настоящей причиной тут является что-то другое. Ситуация была не так проста, как казалась на первый взгляд.
— Давай-ка возьмем себя в руки и разложим все по полочкам, Джесс, — посоветовала она самой себе глухим и невнятным спросоня голосом и может быть — только может быть — так бы и сделала. Чувство паники и беспричинного стыда, изводившее ее во сне, малопомалу исчезло. Да и сам сон постепенно исчезал и уходил от нее, с медлительной неизбежностью наступления неуместных густеющих сумерек на передержанной в проявителе любительской фотографии. Очень скоро, и она не сомневалась в этом, от ее сна не останется ни следа, даже самой последней малости. После пробуждения сны подобны сухим пустым коконам-скорлупкам молочая, внутри которых хрупкая жизнь существовала бурно, но очень недолго. Бывали утра, когда подобная амнезия — если только это можно было так назвать навевала на нее острую печаль. Но только не теперь. Никогда за всю свою жизнь она не приветствовала свою милосердную способность быстро и полностью забывать сны с таким энтузиазмом и восторгом избавления.
Да и какая тут разница, — подумала она. Ведь в конце-то концов это был всего лишь сон. Что могли означать эти головы, вылезающие одна из другой? Принято считать, что сны заключают в себе тот и иной смысл — да, конечно же, самой собой, это мне известно — и не стоит сомневаться, что и тут крылся какой-то смысл… быть может заключающий в себе истинную правду. И теперь мне кажется, что я понимаю, почему я так жестоко обошлась с Виллом в тот день, наказав его за то, что он попытался потискать меня. Если бы об этом теперь узнала Нора Каллиган, она была бы в восторге — такое озарение она называет прорывом. Возможно это и был прорыв. Но так или иначе этот мой прорыв ничем не помог мне избавиться от этих проклятых тюремных драгоценностей и посему сия животрепещущая тема для меня по-прежнему стоит номером один. Ктонибудь со мной не согласен?
Никто ей не ответил: ни Руфь, ни Женушка; голоса, которые она относила к области НЛО, тоже помалкивали. Единственным ответом ей было низкое и долгое и обиженное ворчание, донесшееся из ее живота, где желудок опротестовывал ничем не оправданный с его точки зрения пост и отсутствие ужина, вероятно так же сожалея о том, что его хозяйка попала в такую передрягу. Смешно… но завтрашний день сулил еще большие сложности. Кроме того о себе заявила так же и ее жажда, жестоко и неоднозначно, и она с тревогой, отогнав прочь все иллюзии, подумала, сколько времени ей удастся продержаться на паре оставшихся глотков воды.
Я должна взять себя в руки и сосредоточиться — я просто nag`m`. Потому что настоящая моя проблема не в еде и не в воде даже. Сию минуту в данной ситуации все это означает так же мало, как и то, за что я врезала кулаком братцу Виллу на его девятой деньрожденной вечеринке. Настоящая проблема заключается в том, каким образом мне…
Ток ее мыслей прервался с резким чистым звуком треснувшего в пылающем камине сухого полена. Взгляд ее глаз, ранее бесцельно блуждавших по погружающейся в сумерки комнате, остановился в дальнем углу, где в последнем свете догорающего дня, льющемся сквозь окно в потолке, метались вперемешку пляшущие тени сосновых ветвей.
Там, в углу в темноте стоял человек.
Ужас превыше всего, что она знала в жизни, обуял ее. Ее мочевой пузырь, освободившийся только от самого крайнего излишка, теперь излил остатки содержимого единым безболезненным потоком тепла, расплывшегося у нее под ногами. Но ни об этом, ни о чем другом в тот миг Джесси не думала. Страх и ужас вычистили ее сознание до бела, от стены до стены, и от пола до потолка. Она не издала ни звука, даже не пискнула; способность говорить и производить любые другие звуки так же начисто покинула ее, так же как и способность думать. Мышцы ее шеи, плеч и рук обратились в нечто, напоминающее тепловатую воду и Джесси медленно осела вниз, скользнув вдоль спинки кровати до тех пор, пока не повисла на своих наручниках в немом ступоре, словно рубашка для просушки. Она не потеряла сознания — даже речи об этом не шло — но полная пустота в голове и неспособность о чем-либо думать и физическое бессилие, которые она в тот миг испытала, были во много раз хуже любого обморока. Когда наконец мысли начали постепенно возвращаться, на пути их в сознание стояла непроницаемая безликая стена черного страха.
Человек. Человек в темном углу.
Она различала его глаза, взирающие на нее с пристальным идиотическим вниманием. Она отлично различала восковую бледность его лица с впалыми щеками и высоким лбом, при том, что истинный облик непрошеного гостя был смазан диорамой теней, безумно мечущихся по стене и потолку. Она видела покатые плечи и длиннющие болтающиеся обезьяньи руки, завершающиеся долгопалыми кистями; она уже чувствовала ноги, скрытые где-то в темном треугольнике теней, отбрасываемым бюро, и это было все.
Она понятия не имела о том, сколько времени провела парализованная страхом в этом своем полуступоре, недвижимая, но все чувствующая и замечающая, подобно мухе, угодившей в паучью сеть и укушенной хозяином. По всей вероятности времени прошло немало. Секунды капали и уходили одна за другой и она лежала замерев, понимая, что не только не способна закрыть глаза, но тем более отвести их от жуткой тени пришельца в углу. Ее первый испуг начал проходить, но на смену страху начало приходить кое-что другое, гораздо худшее: ужас и необъяснимое, атавистическое отвращение. Позже Джесси решила, что источником этих эмоций наиболее глубоких отрицательных эмоций, которые ей только доводилось испытывать в жизни, включая так же и то, что она совсем недавно чувствовала, видя и слыша то, что бродячий пес проделывает с телом ее мужа, готовясь им пообедать — являлась полная неподвижность стоящей в углу фигуры. Пробравшись в дом потихоньку, пока она спала, существо теперь просто стояло в углу, замаскированное там непрекращающимся текучим танцем теней поверх его тела и лица, уставившись на нее своим странно неподвижным взглядом темных глаз, глаз-провалов настолько огромных и темных, что они напоминали ей глазницы черепа.
