— Кто вы? — рыдала она. — Неужели вам так сложно ответить. Вы человек? Или дьявол? Ради Бога, скажите хотя бы, как вас зовут?
За окнами продолжал реветь ветер.
Дверь продолжала стучать.
На ее глазах фигура в углу начала изменяться… на ее лице как будто появилась широкая улыбка. В этой улыбке было что-то ужасно знакомое и глядя в лицо существа, Джесси почувствовала, что уже вплотную приблизилась к тонкой границе, разделяющей мир разума и мир безумия, к непрочной скорлупе, до сих пор с поразительной стойкостью переносящей все испытания, но вот теперь начавшую неудержимо и болезненно дрожать.
— Папа? — прошептала она. — Папа, это ты?
Не будь дурой! заорала на нее Женушка, но даже в этом, всегда выдержанном и спокойном голосе, Джесси услышала нотки опасной hqrephjh. Не сходи с ума, Джесси! Твой папаша умер в 1980-м!
Это ничуть не помогло ей, ничуть, только сделало все еще хуже. Гораздо хуже. Том Магот нынче покоился в семейном склепе в Фалмоусе, не более чем в сотне миль отсюда. В горящем, воспаленном ужасом мозгу Джесси настойчиво рисовалась картины сгорбленной отцовской фигуры, на одежде и ботинках которой пятнами выделялась сине-зеленая плесень, фигуры, беззвучно скользящей по залитым лунным светом полям и тропинкам редковатых подлесков, направляясь к редким первым домишкам городских окраин; ей рисовалось, как обвисали на ходу, притягиваемые к земле всеобщей силой, руки создания с полуразложившимися мышцами, как постепенно оттягивались эти руки к земле, повисая до самых коленей. Таким был сегодня ее отец. Это был мужчина, обожавший катать ее на своих плечах когда ей было три, который укачивал ее на своих коленях в шесть лет, когда цирковой коверный клоун испугал ее до слез, который рассказывал ей на ночь сказки и разные истории, до тех пор, пока ей не наступило восемь — после чего, она, уже достаточно взрослая, должна уже была читать сама. Ее отец, сложивший в день солнечного затмения в пачку несколько самодельных солнечных светофильтров и державший ее на коленях до самого мгновения наступления полного затмения, ее отец, сказавший ей: Не бойся ничего… не бойся и не оборачивайся. Она решила, что он чем-то обеспокоен, потому как дрожал его голос, потому как глухо он это сказал, потому как непохож был голос отца на его обыкновенную речь.
Улыбка на лице стоящего в углу существа внезапно сделалась еще шире и в тот же миг комнату заполнил этот запах — нерезкий и частично металлический, частично органический; запах, смешанно устричный и сливочный, так пахнут руки, когда в них подержишь пригоршню медяков, так пахнет воздух прямо перед грозой.
— Папа, это ты? — снова спросила она стоящую в углу тень, в ответ на что откуда-то издалека донесся крик гагары. Джесси почувствовала, как по ее щекам струятся тихие слезы. Творилось чтото невероятно странное и жуткое, нечто такое, что она не смогла бы себе вообразить и в тысячу лет. Но как только она прониклась уверенностью в том, что в дальнем темном углу стоит именно ее отец, Том Магот, умерший вот уже как двенадцать лет назад и теперь, как видно, оживший, страх неожиданно ушел из нее почти весь. Сначала подтянув ноги вверх, она расслабилась и вытянула ноги обратно, раскинув их на кровати. Как только она сделала это, фрагменты из ее сна вернулись к ней — те, где поперек ее грудей было написано губной помадой Перечная Юм-Юм ПАПОЧКИНА ДОЧКА.
— Ну ладно, давай иди сюда, — сказала она фигуре. Ее голос, чуть охрипший, звучал теперь спокойно и ровно. — Ты ведь для этого вернулся, верно? Тогда, давай, иди сюда. Ведь теперь я никак не смогу тебе помешать? Только пообещай, что после всего расстегнешь наручники? Пообещай, что расстегнешь их и освободишь меня.
Фигура в углу ничего ей не ответила, ни словом, ни жестом. Она продолжала стоять в сюрреалистическом кружении обрывков лунного света и теней, и скалиться на нее в злобной улыбке. Секунды утекали одна за другой (мигающие цифры двенадцатьдвенадцать-двенадцать на экранчике часов, глядящих на нее с тумбочки, безоговорочно утверждали в том, что время, конечно же, остановилось полностью и бесповоротно, замерзнув словно озерный лед, что сама идея временного тока лишь иллюзия) и Джесси начала склоняться к мысли о том, что вероятнее всего она была права с самого начала, что там, во тьме на самом деле нет никого и не было. Чувствуя себя словно легкое бессильное что-либо изменить перышко, летящее в порывах бушующего за стенами дома коварного и лукаво-злокозненного ветра, грозящего бурей, если не страшным sp`c`mnl-торнадо, она бессильно свесила на плечо голову.
Твой отец не мог воскреснуть из мертвых, сказала ей Женушка Барлингейм, голосом, который пытался быть твердым, но все попытки которого не увенчались успехом, а лишь вызывали жалость. Однако Джесси не могла не снять мысленно шляпу перед стараниями этой смелой женщины. Чтобы не случилось, пожар или наводнение, Женушка Барлингейм оставалась с ней до самого конца, чтобы укрепить и направить. То, что ты видишь теперь перед собой, это не отрывок из фильма ужасов или из Сумеречной зоны, Джесс; это подлинная настоящая жизнь.
Но другая часть ее — та часть, в которой, по всей вероятности, гнездились несколько мелких голосков, которые она приписывала НЛО, откуда ее подсознание протянуло в ее сознание свои щупальца и прочно укрепилось — настойчиво продолжало твердить, что то, что она видит перед собой, есть правда тьмы, нечто отстоящее от устоев любой логики и являющее собой тень самого что ни на есть иррационального (а может быть и вовсе сверхъестественного). Эти голоса продолжали настойчиво твердить ей, что во тьме, особенно во тьме, многое выглядит по-другому. И когда такое происходит, с клетки, до поры сдерживающей в себе воображение, спадают все замки и вещи — разные вещи высвобождаются на волю.
А вот и нет, это вполне может быть твой отец, прошептала эта ее новая, чужеродная часть и почувствовав как ее шею и грудь обдало холодом, Джесси поняла, что слышит в себе голос безумия, со словами которого вставали на места все возможные причины голосующие за эти слова. Не стоит даже сомневаться, это твой отец и есть. Днем все обычно и люди могут считать себя в безопасности от привидений и призраков, зомби и живых мертвецов, да и ночью, если человек не один, ему тоже нечего бояться, но стоит только остаться одному в темноте, как нечисть пускается во все тяжкие. Мужчины и женщины, Джесси, оказавшиеся во тьме ночи в полном одиночестве, напоминают широко распахнутые двери и ежели вдруг они решаться закричать или позвать на помощь, кто знает, что за ужасная мертвечина может забрести на их зов? Кто знает, что видят мужчины и женщины в час своей одинокой смерти? Трудно поверить в то, что многие из них умирают от страха, чтобы там не было написано в их заключении о смерти.
— Это все ужасная чушь, даже не вздумай в это поверить, сказала она себе своим новым, дрожащим и неразборчивым голосом, звуки которого давались ей с огромным трудом, потому что язык ее еле ворочался во рту. Она сглотнула и старательно заговорила громче, стараясь придать своему голосу всю твердость, на которую была способна.
— Ты не мой отец! Я вообще думаю, что ты — никто! Ты создан из лунного света и тебя нет тут на самом деле!
Словно бы в ответ на ее слова, темная фигура в углу согнулась в ее сторону, отвесив насмешливый поклон и на мгновение ее лицо лицо, в реальном существовании которого можно было больше не сомневаться — выскользнуло из переплетения теней. Мгновенно бледные лучи лунного света, льющиеся в комнату сквозь крышные окна, окрасили удлиненную вытянутую физиономию пришельца в оттенок дешевой ярмарочной позолоты и в ужасе Джесси издала приглушенный хриплый крик. То, конечно же, не был ее отец; глядя на злобу и сумасшествие, отражающиеся в лице ночного гостя, она подумала, что смогла бы теперь приветствовать своего отца, пусть даже двенадцать последних лет проведшего в ледяном заключении в гробу семейного склепа. Обведенные красной каймой, хищно сверкающие глаза взирали на нее из глубины провальных глазниц, кожа вокруг которых была hqrepg`m` морщинами. Тонкие губы, дрогнув, растянулись в широкую но сухую улыбку, обнажившую бесцветные резцы и острые словно у хищника клыки, длиной своей на первый взгляд не уступающие клыкам бродячей псины.
