Вместе они проводили только ночи. Тут Ли был категоричен: пусть кто угодно думает что угодно, но Март будет ночевать в его комнате. Точка. Дайрем попытался настоять на своем, но решил, что овчинка выделки не стоит: принц Линнар явил себя во всей ими забытой красе, и пришлось Дайрему смириться. Его симпатии к Марту от этого не увеличились.

Грешно жаловаться, они относились к Марту ровно, не то чтоб уважительно, но без презрения или особенного высокомерия. Фарам так и вовсе не обращал внимания, что непочтительный простолюдин ему тыкает. Дайрем ему, видно, замечание сделал, и тот чего-то объяснил спокойно и взвешенно. При Марте они по-своему, как правило, не говорили – тоже, пожалуй, кусочек уважения… Март за эти несколько месяцев немножко нахватался. Он в молодости легко чужие слова запоминал, с возрастом похуже стало, да и нужды особой не было, вполне хватало тех трех языков, на которых он говорил одинаково хорошо. Ну, почти. Изъясняться по-эльфийски он не рисковал, потому что Ли первый бы обсмеял его с ног до головы, но понимал уже не только отдельные слова, но и целые фразы.

Ли свирепел, когда на этих званых вечерах кто-то, поглядывая на Марта, говорил по-своему, и слух об этой свирепости довольно быстро начал их обгонять, так что если даже Марта и обсуждали, то старались на него не смотреть. Ему было все равно. Не мальчик уже. Неприятно, конечно, что на тебя таращатся, но, как объяснил ему Фарам, это издержки славы.

В эльфийских балладах и легендах о последней Игре богов сподвижников у Лумиса было трое. Март сильно подозревал, что это следствие не его геройства в самой Игре, а всего лишь прыжка на арену. Глупый, надо сказать, поступок. Ну очень глупый. Только Март никогда о нем не жалел. Получалось, что чужак, человек, да еще и незнатный, первым выступил против безумств принцессы Маэйр. Типа глаза всем раскрыл. Не на принцессу, ее и так знали, а на свое, то есть их, неправильное поведение. Потому что принца и наследника, причем единственного, скормить тиграм для развлечения…

Им было стыдно за это развлечение. И тем, кто присутствовал, и тем, кто услышал позже. Казалось бы, Ли это должно смягчить, но не смягчало. Он продолжал упрямиться, продолжал бунтовать, мог на таких вечерних посиделках просто встать и бухнуться на кровать – в сапогах, усиленно показывая, что на все ему плевать. Тогда Фарам и Дайрем начинали разговаривать с Мартом, ему рассказывать то, что должен знать Ли.

Наедине тоже говорили. Дайрем отлично понимал, что Март жаловаться не станет, потому воспитывал его, когда Ли не слышит. И откровенничал на его счет тоже. Март этого, конечно, не любил, да кто ж его мнением поинтересуется. Еще в первый месяц Дайрем ему сказал:

– Ну ты же понимаешь, что время Ли и Берта прошло. И тебе следует обращаться к Линнару «мой принц» или «ваше высочество», а говоря о Берте, называть его королем Бертином.

Март основательно подумал, прежде чем ответить.

– Вы не понимаете. Я о нынешнем Берте так и говорю, потому что он король. А тогдашний был Берт. Он мне спину прикрывал, раны перевязывал, помогал доспехи застегивать. Это другое дело.

– Он всегда был королем.

– Но я-то не знал. Он был нашим спутником, боевым товарищем… Знаете, очень хорошим товарищем. Он, наверное, отличный король, я не знаю и знать не хочу. Где король – и где я. Только для меня Берт всегда останется Бертом. Этого не изменить.

– Придется.

– С чего? Я вроде ни с кем не разговариваю, об Игре меня вроде никто не расспрашивает. А вы и так понимаете, что к чему.

– Но Линнар…

– А вот это, – перебил Март, – вы ему скажите. Только лучше издалека, чтоб он вас голыми руками не порвал. Не удивлюсь, если его первым указом будет высочайшее разрешение мне называть короля как мне заблагорассудится. Хоть и дураком набитым.

– Негоже… – начал было Дайрем, но Март перебил:

– Не обсуждается.

То замолчал, странно глядя на Марта. Может, поймет. Нетрудно Марту называть Ли принцем или высочеством, хоть на людях, хоть наедине. Совсем нетрудно быть почтительным, несмотря на то что подтирал за ним, когда принца с похмелья тошнило или еще чего хуже. Если культурно выражаться, это было непринципиально для Марта, но принципиально для Ли. Именно Ли это ранило бы. Ли не был нужен оруженосец (а именно так назвали присутствие Марта рядом), не было нужен доверенный слуга или еще что-то, ему нужен был друг. Март ему был нужен, вот и все. Единственное, в чем Ли действительно нуждался.

Больше Дайрем об этом не заговаривал. Что интересно, об Игре он тоже не заговаривал ни разу. Наверное, не верил в богов, считал, что это детские сказки, а бог один, тот, который эльфов создал, да и бросил на произвол судьбы. А вот Фарам долго мялся, но все же спросил, причем именно у Марта. Правильно, Ли бы его послал куда подальше, и не очень приличными словами. И, конечно, первый вопрос оказался самым предсказуемым.

– Игрок, какой он?

– Ты ж видел.

– Издалека. Собственно, толком и не видел. То есть не обратил внимания.

– Обычный, – пожал плечами Март. – Знаешь, они все обычные. Император тоже… худой такой, черный, в смысле черноволосый, черноглазый, только неприятный. А Лумис… простой парень на вид. Он, само собой, не простой, и пару раз ставил нас на место, но не со зла… и не так, как Ли сейчас тебя ставит.

– Не удержался от шпильки? – хмыкнул не обидевшийся Фарам. – Я понимаю, почему Линнар это делает, так что не старайся. Ну а чем тогда Лумис отличался от вас?

– Да ничем. Драться не умел вообще, когда брался мечом махать, стоило с его дороги убираться. Даже верхом не умел ездить. Взгромоздится на коня – ну мешок мешком. А еще мерина кобылой называл, просо от ржи не отличал, козу с козлом перепутал. Конечно, за два года-то кое-чему научился, только все равно. Ну, чувство юмора у него хорошее было… непонятное иногда.

– Тогда почему ты решил, что он Игрок?

Март растерялся. Он уж и не помнил.

– Ну… Он на хартингов чихал, а они его слушались. Он знал странные дороги, знал, как пройти через запретные места. Он возвращался.

– Откуда?

– Оттуда, – почему-то шепотом ответил Март. – Его убивали несколько раз. Но он возвращался. Говорил, что включил режим бога. Он вообще говорил странно. Не как чужестранец, а так, словно вообще из другого мира пришел. И он всегда так удивлялся нашему миру, самым обыденным вещам. Понимаешь, он говорил, что нас нет. Что они нарисовали нас для Игры, а мы, оказывается, прижились. Он знал так много странных вещей… Ну ладно я не понимал, но Ли и Берт оба образованные. Я так думаю, что они нас создали – и забыли.

– Я понять не могу, – медленно произнес Фарам, – если он возвращался, зачем ему спутники. Если он бог, то почему не справился сам. Я понимаю, что он играл против другого бога, но смешно же полагать, что помощь смертных могла стать решающей.

– Не знаю. Они ж к нам приходят не в своем обличье. Или создают специального человека, или просто вселяются в кого-то. И наверное, в виде человека не могут того, что должны бы мочь. Лумис себе неправильное тело выбрал. Он один бы не прошел. Так и протоптался бы возле дубовых рощ. Как-то после смерти вернулся в запретное место, чтобы зелий набрать. Смешно так сказал: меня там всего один раз убили. Ну и кем я должен был его после этого считать?

– Может, они решили, что в нашем мире честнее играть без этих их божественных штучек, – проговорил Фарам. – И ты даже не догадываешься, кем они были?

– Нет. Ну вот принцесса Бьянка на самом деле была мужчиной. То есть тело было женское… В общем, я не понимаю. А когда Берт сломал иглу, император Харт начал таять. Исчезать. Жутко.

На какое-то время Март погрузился в воспоминания. Нет, он ничего не рассказывал Фараму, не умел, да и не хотелось. Ему ни с кем не хотелось говорить об Игре. Разве что с Ли, и пусть ли возит его мордой по земле, пусть смеется. Ему можно, потому что он прошел ту же Игру. Ну что такого поведать Фараму? Что Март огорошил Игрока, заявив, что монстров на их же территории убивать неправильно? Как они после Игры днями бродили вокруг запретных мест, ища огурцы на розовых кустах, причем Март – в прямом смысле, и даже нашел однажды? Вспомнить пару схваток? Да какая, на самом деле, разница, одноглазого медлительного гиганта убивать или десяток разбойников. Как можно описать тени, беззвучно кричащие под ударами рунных кинжалов? Как вообще можно рассказать про беззвучный крик, режущий то ли уши, то ли душу? Как объяснить фразы Лумиса, если ты и сам не знаешь, что такое фашист, граната и советский боец?