И вот результат. Бабенок уплотнили в других камерах. А Марфа с тех пор – одна. Кинула на лапу всем, от младшего контролера до зам по режиму в результате коврами завесили стены, установили сделанные по спецзаказу парашу я биде, и еду ей доставляю в камеру – из дома, где готовит её личная повариха.
Пришлось дать и зечкам: без них Марфе было бы трудно осуществить свой утренний туалет. Ну, а у зечек были еда, чифирь, табак, марафет, шмотки, и вообще, все, что захотят, так что ещё очередь в соседних камерах выстраивалась (шутка; ходили по очереди, но вне зависимости от желания; заработанное «на Марфе» делилось на всех), чтобы Марфу «на стульчак» сводить.
К 7.30 все самое тяжелое было позади. Марфа полулежала, полусидела на специально сделанной для неё «шконке», застланной турецкими коврами, облокотясь на ковровые подушки, и ела рахат-лукум и шоколадные конфеты, – свои любимые – вишенки в шоколаде. Время завтрака ещё не наступило. Его подвезут из дома часам к 8.
На допросы её пока не вызывали. «Маляв» – записок с воли, не было. Говорят, полковник Патрикеев, хотя они ему и не подчинялись, собрал всех вертухаев во главе с начальником тюрьмы, и сказал:
– Можете кормиться с руки, сколько влезет, и сколько совесть и гордость позволят; разрешаю, если разрешит начальник тюрьмы, давать ей все, что попросит. И если после суда, когда она либо по этапу пройдет, либо по амнистии освободится, у вас у всех появятся личные «Жигули», – не стану требовать служебного расследования. Но если хоть одна «малява» с воли придет к ней, или от неё на волю, вы проклянете тот день, когда дали слабину.
Контролеры знали, что – Марфа – «Посадница» сидит «за» Патрикеевым.
И спорить не стали.
«Маляв» не было.
И Марфа терялась в догадках, – что известно следствию? Раз не удалось адвокатам освободить даже под залог в миллион долларов, значит у следствия против неё вагон и маленькая тележка. Надо сидеть, ждать чудес.
Главное чудо, на которое рассчитывала Марфа, – это амнистия по возрасту.
Главное, что могло помешать осуществлению этой её мечты, – то, что статьи за ней были, по слухам, серьезные. То есть она и сама знала, что создание преступной группировки, заказ убийств, организация убийств, организация крупных ограблений, край, хищений, контрабанда – в особо крупных размерах, торговля «живым» товаром, участие в сделках и обмен караванами с крупнейшими наркодельцами, – все это тянет и на «высшую меру». Но женщин у нас не расстреливают, на смертную казнь у нас мораторий, а женщин старше 80 – амнистируют. Вот она сидела, и ждала чуда.
А тут и завтрак принесли. Точнее привезли на тележке. И сделала это одна из самых вредных вертухаек, Лизка, баба подлая, но ладная, так что с ней у Марфы нет хлопот. Рахат-лукумом не наешься. Пора и позавтракать.
7.47 Манефа Разорбаева несчастная дочь Марфы, точнее – её душа, глядела сверху на землю и радовалась, как ухожена её могилка, как складно распорядилась наследством её вторая дочечка Верочка. И душе было хорошо.
7.50 Верочка Пелевина проснулась как всегда в 7.45. Умылась, причепурилась и встала к плите готовить завтрак на пятерых.
Внимательный читатель может спросить – чего это на пятерых, когда у неё семья – она одна и муж? Дело в том, что Верочка и её муж – адвокат решили удочерить трех дочек, сирот, оставшихся после трагической гибели Татьяны Большаковой. Верочка оформив опекунство, закрепила за девочками их квартирку, все по закону, а до совершеннолетия взяла их жить к себе тем более, что в органах прокуратуры прошла квартирная рокировка – некоторым генералам улучшили жилищные условия, – вместо двух дали трехкомнатные, а вместо трехкомнатных в Бирюлево и Коньково дали трех и четырех комнатные на Тверской – Ямской, в Малом Гнездиковском, в Глинишевском переулке и на улице 1905 года. Одну из высвободившихся трехкомнатных хотели выдать и Верочке – в поощрение и с учётом её гуманного поступка. Но тут подвалило наследство. Так что – переехали, и теперь привыкали друг к другу. Верочка уже знала, что одна девочка не любит манную кашу, вторая – гречневую, третья – пшенную. Подумав немного, она отварила картошки и порезала большую жирную селедку. Вроде, простое решение, а оригинальное.
В прокуратуре её особенно сильно уважав не потому, что она раскрыла два сложно раскрываемых ограбления с убийствами, а за то, что от трехкомнатной халявной квартиры отказалась. Это было тоже ново и оригинально, мало ли что, наследство получила. Сейчас по закону можно и три квартиры иметь. Одну бы сдавала, в другой жила. Ишь, какая, честная, так что с одной стороны уважали, а – с другой не очень. Выходило обратно, что она – лучше всех. А народ этого не – любит.
Теперь в одной комнате жили девочки, – спали, делали уроки, в другой – была спальная Верочки с мужем, а третью (муж так мечтал о кабинете, но это уж потом, когда девочки подрастут) выделили под общую гостиную, – где смотрели телевизор, делали уроки, читали, разговаривали. Надо было привыкать друг к другу. А квартирку Татьяны Большаковой сдавали, а все деньги шли на счет девочек.
Наверное, уязвимое решение. Но Верочка вот так решила. Ей виднее.
7.55 Кира Вениаминовна Лукасей в это время садилась в поезд «Москва-Хельсинки». Нет, она не собиралась ни в командировку, ни в туристическую поездку в соседнюю Суоми. Ей надо было в Выборг. Кира Лукасей, начальник отдела пресечению незаконного вывоза из страны произведений истории, культуры – и искусства, на страницах этого романа почти не появлялась, так что не будем и в заключительной главе уделять ей много внимания, она ещё появится в наших романах. Здесь же заметим, что ехала она в Выборг, чтобы изъять у некоей гражданки, везущей с собой дипломатический багаж в Хельсинки на правах жены одного из советников нашего посольства, уникальное украшение из золота с драгоценными камнями, – по слухам, как говорится, просочившимся в ФСБ из весьма компетентных источников, это чуть ли не ожерелье самой Софии Палеолог, выкраденное из Музея дворянской культуры и быта в Санкт-Петербурге и теперь переправляемое в Хельсинки, для последующей передачи наркобаронам в Брюсселе в качестве залога под новую партию наркотиков.
– Опять у Игуаны вышел прокол, – усмехнулась Кира, и стала думать о хорошем, – о трех нравившихся ей мужчинах – Юрие Федоровиче Милованове – Миловидове, известном в узких кругах как «Командир»; полковнике Егоре Федоровиче Патрикееве и писателе Эдуарде Анатольевиче Хруцком. Она уже поняла, что хотела бы отдаться кому-то из них троих, но никак не могла решить, кому. Каждый был – хорош по-своему. А годы идут. Еще она думала об отце, которого планировала навестить в Санкт-Петербурге, заехав из Выборга в родной город на 54-летие академика Лукасея. В 1998 г. его опять назвали в Кембриджском научном центре «Человеком года», – а на будущий 1999 выдвигают по номинации «экология» на Нобелевскую премию.
– Было бы здоровье, – подумала Кира об отце, и, сев в вагон, с увлечением отдалась чтению детектива под банальным названием «Кобра». Детектив оказался совсем не банальным и сильно увлек её, так что дорога до Выборга пролетела незаметно.
8. 00 Нина Иванова уже заканчивала приготовление завтрака. Ничего особенного – обычная яичница с колбасой и помидорами.
Пока осень, есть помидоры, пусть побольше овощей мои мужички едят, – думала Нина Иванова, сбивая яйца и заливая ими уже покрошенные на «теффалевскую» сковородку колбасу и помидоры.
«Мужики» уже встали. Обычно Митя встает раньше. Где-то в 6, в 6.30. Но у него выдался редкий свободный день, – он написал на днях два заявления – одно с просьбой разрешить ему переход переводом из Отдела, которым руководит К. В. Лукасеи в ФСБ, в отдел, которым руководит Е. Ф. Патрикеев в генпрокуратуре. Ни Председатель ФСБ, ни генпрокурор не возражали. Так что с завтрашнего дня Митя поступает к работе в группе физической защиты специальных операций Генпрокуратуры. Будет под началом друга Феди. Кстати о Феде, как ни странно, они вдруг понравились друг другу – он и Асмик Саакян, из Академии художеств. Казалось, такая легкомысленная болтушка, говорунья, а что-то в ней разглядел Федя. Ну, то, что Федя понравился Асмик, в этом как-то ни Митя, ни Нина не сомневались. Федю они и уважали, и любили. А Асмик – только любили. Очень уж она легкомысленной им казалась. Ну, да на вкус и цвет товарищей нет. Понравились, и слава Богу. Совет им да любовь. Скоро свадьба.
