– Это уже Ваш вопрос, Кира Вениаминовна… Значит, поверили, что готовится ограбление.
– Поверила. Свяжусь со «смежниками» – тут без милиции не обойтись. Но и своих людей пошлю.
– Мне подключиться?
– Раз разведка была сегодня, вряд ли на этот же день они назначат акцию. Так что пока отдыхай. А завтра с утра обсудим, зайди ко мне. Думаю, раз ты уже влез в подробности, стоит подключиться и тебе с ребятами. Но эксперты из нашего управления подъедут в музей уже сегодня, задержание могут провести и твои бывшие коллеги. А ты со своими парнями должен обеспечить физическую защиту нашей группы.
– Это хорошо.
– Что хорошо?
– То, что сегодня я свободен.
– Сам себе работу ищешь.
– Это я понимаю. Но так – и совесть чиста, и время есть на личные дела.
– Что это у тебя за личные дела появились, капитан?
– Каждый имеет право на личную жизнь.
– Не обсуждается. Это серьезно? С художницей?
– А что? Почти ровесники, и её, и меня жизнь круто тряхнула. Много общего.
– Но у неё ребенок инвалид…
– Хороший, между прочим, парень. Гоша зовут. Он тем более ни в чем не виноват. А втроем нам всем будет легче.
– Хороший ты мужик, Митя. Уважаю.
– А если уважаете, зовите меня «на вы», а то иногда неловко, – я старше вас лет на десять. Хотя, конечно, вы теперь полковник, а я капитан.
– Я написала представление на присвоение внеочередного звания майор. После той операции. Через пару месяцев получишь… Получите новые погоны.
– Знаете, как говорил герой Дюма-папы Атос, для простого мушкетера это слишком много, а для графа де ла Фер – слишком мало.
– Извини… Извините, чем богаты… Ну, Дмитрий Степанович, не будем на этой ноте заканчивать разговор. У нас, несмотря на разницу в возрасте и званиях, кажется, сложились взаимоуважительные рабочие отношения.
– Да нет, конечно… Извините, Кира Вениаминовна, не сдержался. Если и назовете иной раз на «ты», не обижусь. В армии это годами складывалось, не нам менять: «я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак»… А у нас та же армия, только что функции более деликатные.
– Все-таки обиделся… Жаль. Я вас, Дмитрий Сергеевич, действительно очень ценю…
– Ладно… Будем считать инцидент исчерпанным. Так я пошел, меня Нина ждет.
Вечером, за чаем, Гоша все расспрашивал и расспрашивал про выставку его любимых японцев, так, что Митя для себя решил – свозит он Гошу на машине в Музей личных коллекций. Погрузит в свою «тачку» и Гошу, и коляску, а там – почти первый этаж… На руках поднимет. То-то радости будет. А пандусы у нас для инвалидов, интересно, когда в музеях и других общественных зданиях начнут строить? Никогда, наверное, такой мы народ – добрый, добрый, но когда нам это ничего не стоит.
Гоша все расспрашивал, а Митя и Нина отвечали ему как-то рассеянно и не увлеченно, так, что в конце концов и Гоша понял – старшие чем-то всерьез озабочены и перестал. Пили чай, каждый думал о своем… И, поскольку поля у них действительно были добрые и совмещаемые, – и относились они друг к другу с искренней любовью, то никакой неловкости, как ни странно, в повисавшей время от времени тишине над круглым обеденным столом в большой кухне Нининой квартирки не было.
Митя думал о том, что явно готовится ограбление Музея личных коллекций. И рассчитывал – как преступники его планируют провести, как хотят отвлечь внимание публики, если грабить будут днем, или как будут отключать сигнализацию, если операцию наметили на ночь, как будут уходить и на скольких машинах, и как его группе обезопасить действия основной группы захвата, как взять бескровно самих преступников и без потерь – работы японцев, в том случае, если не удастся сорвать операцию до её начала или взять преступников на месте преступления.
А Нина думала совсем о другом. Но по сложности решаемая ею проблема была, пожалуй, не проще той, над которой ломал голову Митя.
С утра, ещё до их «культпохода» в музей, ей позвонила ученый секретарь Независимой академии художеств, – одной из недавно созданных негосударственных общественных организаций, – Асмик Аштояновна Басмаджан, и спросила, не хочет ли она слетать в Америку.
– В Северную или Южную? – удивленно приподняла брови Нина.
– В Северную.
– На экскурсию? В туристическую поездку по линии Академии? Но это, наверное, очень дорого.
– Нет. Это служебная командировка. Все расходы берет американская сторона.
– Что за дело?
– Нужно посмотреть одну работу, очень «записанную».
– Какие подозрения?
– Подозрения интересные: она может принадлежать кисти кого-то круга Франсиско Сурбарана, а возможно – и самого Сурбарана…
– Сюжет?
– Мадонна с младенцем.
– Записи?
– Скорее всего, частично – ещё в ХVII веке, остальное – ХIХ – начало XX-го.
– Сильно запущена?
– Сильно.
– История?
– Ее нынешний владелец купил её за бесценок в 30-е годы в Средней Азии.
– Как его туда занесло?
– Работал там. Строил завод по переработке хлопка.
– Сколько ж ему лет?
– Много.
– Что так поздно спохватился реставрировать картину? Хочет с собой в могилу взять?
– Нет, хочет оставить сыну. Он всю свою огромную коллекцию картин, оцениваемую в миллиарды долларов, завещал сыну.
– Ну, тогда понятно. Почему вышел именно на меня?
– Кто-то ему тебя рекомендовал.
– Кто именно, не знаешь?
– Не знаю.
– Как вышли на тебя?
– Наш президент, Ираклий Баарашвили, только что вернулся из Техаса. Он подарил штату Техас свою статую ковбоя из бронзы. Ездил, так сказать, на презентацию. Ну, американцы в долгу не остались, подарили батоно Ираклию ранчо стоимостью в миллион долларов, так что старик в накладе не остался. И, якобы, это по официальной легенде, ты ж понимаешь, когда речь идет о батоно Ираклии, надо все делить на четыре, – к нему на каком-то банкете по поводу презентации статуи подвалил местный мультимиллионер Роберт Локк и попросил порекомендовать ему хорошего реставратора, специалиста по Сурбарану.
– Но я не специалист по Сурбарану! Я сто лет занимаюсь реставрацией древнерусской живописи.
– А про головку мальчика из музея Минска, которую ты отлично отреставрировала забыла? Десятилетия она считалась работой неизвестного художника итальянской школы, а ты её расчистила и доказала, что это ранняя работа Сурбарана. И эксперты из Испании, Италии и Франции твой вердикт подтвердили… Так что ты теперь у нас «ведущий специалист по реставрации работ Сурбарана»… Других-то нет… У нас в России Сурбарана – раз, два и обчелся. В музеях. А в частных коллекциях если и есть, то хранят в тайне и по поводу атрибуции и реставрации пока не обращались.
– Ладно, раз сделали меня специалистом по Сурбарану, крыть нечем.
– Соглашайся. Такой шанс – раз в сто лет.
– Так, может, подождать следующего?
– Ой, ты можешь быть серьезной?
– Условия?
– Я так поняла, что старик безумно богат, страстно загорелся вдруг срочно, пока жив, а ему 80-т, отреставрировать единственного принадлежащего ему Сурбарана и успеть поглядеть на него, пока не отдал Богу душу… Так что – согласится на все условия.
– Я не буду пока говорить о сумме гонорара, первоначальное мое условие пока не посмотрела на работу, не увидела записи, не попробовала раскрыть старую живопись, будет такое: еду с сыном и мужем.
– С каким мужем? 0н же умер…
– Один хороший человек умер, другой появился. Жизнь, мать, не стоит на месте.
– Ой, ну ты даешь. Тебе ж сто лет в обед…
– И не сто, мы же ровесницы, подруга, нам чуть-чуть за сорок. Самое время о своем бабьем счастье подумать.
– Ты так считаешь? Может и мне…
– И тебе не поздно, ты у нас женщина интересная во всех отношениях.
– А Ираклий?
– Найдет другую. Помоложе. У тебя, смотри, возраст критический. Не откладывай.
– Ну, ты меня озаботила. Значит, согласна? А твои условия я передам. Уверена, американец согласится. Какая ему разница, сколько вас приедет. Хоть бы весь Союз художников, или, на крайний случай, весь МОСХ.
