– Как нет? – покраснел ещё больше Лукницкий. – Знаком, – хрипло ответил он пряча глаза от питерского сыскаря.
– Откуда?
– Так он служил у нас: пустой человечишко. Фунтик, а не человек. И к нашему, стрелочному делу мало приспособлен. Но не глуп. Точно скажу: не глуп.
– Откуда такой вывод?
– А как глупый человек может большие деньги добыть? Никак невозможно.
– А он добыл большие деньги? Откуда ж ты знаешь?
– Так он три дня назад из Пскова приехал, и денег при нем – видимо-невидимо, тыщи…
– Так уж и тыщи… Сам видел?
– Сам не видал, лишнего не скажу. А народ говорил – тыщи… И вещи разные. И монеты золотые… И…
– Ну-ну, говори…
– И особенно всех, кто видал, поразила вещь драгоценная. Я в Пскове в храме на пасху был, у нашего архимадрита почти что такую видел. Но та, что у Ивана Михайлова, – та побогаче будет. И золото краше, и камни драгоценные крупнее будут: очень старинная вещь.
– Так и старинная? Откуда видно?
– А золото, говорили, стертое, и манера, я извиняюсь, другая: нынче так не делают. Я человек малообразованный, объяснить не смогу, а люди, что видели, говорили, что работы старинной вещица.
– Ну-ну, рассказывай.
– А что тут рассказывать, ваше благородие. Приехал Ванька и знай себе стал кутить с братом Федькой.
– И где ж они кутили? 3наешь ли?
– Как не знать? У нас Окулово – не Псков, тут кроме трактира Федота Лукича Шаповалова и места приличного не сыщешь, – там и кутили…
Лукницкий по прежнему прятал глаза. В конце концов Климентьев отвел в сторону начальника станции, спросил в упор:
– Можно ли, однако, доверять этому Лукницкому? Не подведет?
– Никак нет, – ответил, в свою очередь, пряча глаза, начальник станции.
– Пить, – пьет, а насчет остального – абсолютно надежный человечишко. Климентьев подозвал мявшегося за дверью Лукницкого.
– Значит, так, братец, будет тебе дело. Отправляйся-ка ты тотчас в трактир этого твоего Федота…
– С превеликим удовольствием… – выразил готовность Лукницкий.
– И узнай, где находится Михайлов. Или хоть бы и брат его. Если их в трактире нет, поузнавай, где ещё они быть могут в этот час. Но главное – помни, – никому не проговорись, что братьев Михайловых, мол, сыскари из Питера ищут. Понял?
– Как не понять? Святое дело – разбойника поймать, ежели он что. А что сотворили то Михайловы?
– А человека убили.
– И чего ж им за то будет?
– А что душегубу положено? Виселица, али каторга.
– И правильно, – пряча глаза согласился Лукницкий.
– А как найдешь, так-ноги в руки, и беги сюда.
Прошло около часа. Дверь распахнулась и в комнате начальника станции появился Лукницкий. На ногах он стоял с огромным трудом. Было видно, что процесс стояния без покачивания ему вообще недоступен. Но и покачиваясь из стороны в сторону ему было стоять трудно. Он явно пытался что-то такое важное сказать Климентьеву, он даже приоткрывал рот, шевелил губами, ворочал языком, и даже какие-то хриплые звуки вырывались из его горла. Но даже по артикуляции губ понять ничего дало нельзя. Произнесенные же тихо слова были совершенно неразборчивы. Наконец, сделав над собой неимоверное усилие, бывший старший стрелочник пролепетал:
– Ваш бродь… Стший стрлчник Лкницк явлся по Вашприказан…
На этом силы его окончательно иссякли, он в последний раз мучительно покраснел и рухнул у ног Климентьева.
Надо отдать должное стрелочнику, – стоило его голове коснуться грязного пола, как он отбросил тщетные попытки объяснится и захрапел так, что звон ложки в стакане из-под чая перед Климентьевым, задребезжавшей тонко и громко, заставил носильщиков воспринять звон как станционный колокол, возвещавший о прибытии очередного состава, и высыпать со своими тележками на перрон.
– Пьет, но честен, – признался, потупив глаза, начальник станции.
Он нацедил из «титана» в пустой стакан холодной воды и вылил на голову спавшего стрелочника.
Как ни странно, этот небольшой водопад возымел действие. Лукницкий вдруг собрался, встал на четвереньки, старательно выговаривая слова, доложил:
– Так что, Вашбродь, я их отыскал.
– Кого, Михайловых?
– Точно-с – такс-с.
– И где же они?
– В трактире-с.
– В каком?
– Я уже имел честь сообщить Вам. Вашсиятельство, что у нас приличный трактир по сути один, – Федота Лукича Шаповалова…
– Ах, да…
– Так что… Они там.
– Ну, там, так веди, братец.
Тем более, что в комнату вошел становой с полицейскими чинами и можно было начинать операцию.
Через полчаса прибыли к трактиру. Лукницкий в коляске отоспался и уже мог стоять на ногах. Хотя и плохо.
Климентьев расставил полицейских у дверей парадного входа, у черного, на углах. Сам же с Лукницким вошел в теплое и вонючее чрево кабака.
Это хороший русский трактир описать, нужна кисть Кустодиева. А простой да запущенный, где всякая шваль собирается, тут особой кисти не надо. Пахло сложной смесью сивухи, перегара, селедочных голов, репчатого лука, укропа от соленых огурцов, кипятком от ведерных самоваров, дегтем, табаком и испарениями плохо мытого мужского тела.
Как туман над всем трактиром стоял тихий мат.
На столах были красные скатерти, разная снедь, кроме описанной выше это были тарелки с холодцом, квашеной капустой, связки баранок и бубликов, вазончики с мелко поколотым сахаром. На колченогих стульях за столами сидели мужики – самых разных званий – объединенные одним порывом – надраться, причем поскорее. Пили большими стаканами, громко, без тостов, но с вскрякиванием и каким-то даже всхлипом. Но врать не будем, почти все закусывали. Не закусывали те, кто пил по – черному и не один день подряд. Таких было человек пять из тридцати остальные, выпив стаканчик, смачно закусывали вилками кислой капусты, кусками чуть тронутого тлением «стюдня», ломали могучими кулаками сухие баранки, и шумно запивали выпитое и съеденное большими глотками обжигающего жидкого чаю.
Климентьев взял Лукницкого за руку, спросил в ухо:
– Ну? Которые братья Михайловы? Показывай.
– А я почем знаю? – ответил хмуро начавший трезветь Лукницкий. – Нет их. Какие такие Михайловы? Их тута и не было отродясь.
– Ну, молись Богу, сучий выблядок, – ласково шепнул на ухо стрелочнику питерский сыщик, и резко свистнул в свисток.
В трактир вбежали пристав, десятский, полицейские чины и даже стыдливый начальник станции. Были тут же перекрыты оба выхода из трактира. В трактире наступила зловещая тишина. Уголками глаз Климентьев заметил, что кое-кто из пивших в трактире сунул руки в потайные карманы: тут и поножовщиной могло кончится. Фартовые ребята, похоже.
– Кто из вас будет Иван Михайлов, кто Федор Михайлов? – спросил сыщик.
Полная тишина была ему ответом.
Климентьев подошел к буфетчику. Тот тоже прятал глаза.
– Да что у них тут в Окуловке все такие стеснительные? – удивился питерский сыщик. – Что ни скажешь, теряются…
Буфетчик старательно отводил глаза.
– Скажи-ка мне, любезный, все ли бумаги у тебя на трактир в порядке?
Вопрос возымел нужное действие.
– Ах, Вам Михайловых? – обрадовано спросил буфетчик, словно вспомнил что-то родное и близкое из далекого детства. – Их действительно нет в трактире, Вашбродь…
– Ну, ну, смотри в глаза…
– Только они были…
– Когда?
– Да почитай минут с тридцать назад. Пили вот тут за столиком чай с водкой, на закуску просили солонину с огурцом. И этот, тот, что с Вами Лукницкий, со станции, был. Подошел к ним, что-то сказал. Они налили ему друг за другом три стакана водки. Он все выкушал. И ушел. А вслед за ним и они, не докушамши, не допимши, встали, собрались и ушли.
Было ясно, что застенчивый Лукницкий их предупредил.
– Что-нибудь подозрительное за братьями заметил?
– Никак нет, все как всегда…
– Ну? Смотри в глаза…
– Монеты у них были золотые. И вещица одна дивной работы. Золотишко и камушки. Я знаю её прозвание – панагия называется. Им то-не по чину.
