Она слабо пошевелилась в огромном, сделанном на заказ в Швеции инвалидном кресле. Усаживалась она в него с помощью прислуги. Но и та не справилась бы, хотя прислуги у неё в 6-комнатной квартире жило четверо – два охранника, повариха и горничная. Существовала при кресле ещё и система блоков и шкивов, с помощью которой Марфу поднимали из ванны, с постели, со стульчака, также сделанного, естественно, на заказ и установленного в огромной туалетной комнате.

Сегодня самые неприятные вещи остались позади.

С утра её взгромоздили из постели на кресло, отвезли в туалет, перегрузили на стульчак, потом, после неприятных процедур с подмыванием, снова на кресло, и – в столовую.

Вот это уже было приятно.

Были периоды в её жизни жестоких ограничений. Это и в конце З0 годов, и до начала 50-х… И первая ходка в зону. Голодновато было. Но потом даже на зоне питалась она вполне прилично. И масло, и белый хлеб. И табачок. Она курить стала, когда Роберт уехал в Америку. Ну, не сам. Выслали. Но мог бы поэнергичнее сопротивляться. Сказал бы, что без неё не поедет, и что бы большевики сделали? С его то деньгами? Мог бы подарить что-нибудь Совнаркому. У его семьи тогда уже была огромная коллекция живописи. В общем, Марфа считала, что Роберт её бросил, чтобы жениться второй раз, уже не по любви, а по расчету. Это так придурки считают, что миллионеры сорят деньгами. Чем богаче человек, тем он жаднее. И, опять же, на Руси тоже есть такая пословица, – «деньги к деньгам». Женил его отец на дочери другого миллионера, техасская нефть соединились с техасским животноводством. Брак по расчету. И стал Бобби ещё богаче. Может, и пытался её разыскать, помочь. Может, зря она на него грешит. Но – ни одной весточки. Скорее всего, когда её арестовали первый раз – по 58 печальной статье, то сказали как-то Роберту. Дескать не ждите, не ищите. Он и перестал искать. Вполне могла, натурально, сгинуть.

А она вот выжила. И питалась потом прилично, с конца 50, когда вошла в воровской мир с помощью уголовниц, с которыми познакомилась и подружилась на зоне. Марта, здоровенная бабища, служившая в годы войны в СС, эстонка, охранявшая узниц какого-то там концлагеря в Валге, сделала её своей любовницей. Так что на зоне ей уже было неплохо. И хлеб белый был, и масло. Потому что Марта держала зону покрепче иных уголовниц. Да она и была уголовницей, – состояла в банде до 1941 года. Так что на зоне-то было хорошо. А потом, в следующие свои ходки в зону, уж и сама Марфа держала зону. Ну, не сразу. Через все прошла, была обычным, говоря по-блатному, филинем, валетом, потом держала катран, потом стала правой рукой старшей по камере, это ещё во Владимирском централе, а потом и зону в Мордовии держала. А уж третий раз, когда – была на зоне, так и вовсе, – даже марафет привозили. Ну, с марафетом она потом завязала. Навсегда. Она ж баба волевая. А вот курить бросала много раз. Все хотелось здоровье подольше сохранить. Не курила лет двадцать. А теперь, когда уж 80, насрать ей на запреты врачей. Жрет все, что понравится. И курит. И не какие-нибудь слабенькие, дамские, с ментолом. Крепкий «Филипп Моррис». Его, Филиппа этого, ей специально привозят. В России он почему-то не продается. Ей нравились душистые крепкие сигаретки в пластмассовой вытянутой коробочке. После еды – первейшее дело.

Но вначале первейшее дело – еда.

У старости – свои радости.

В молодости голодала, в среднем возрасте от многого отказывалась, чтобы сохранить фигуру, – она к пятидесяти уже стала гранд – дамой, с округлыми бедрами, – сильно прибавившей в объеме грудью и с почти не улавливаемой талией. Нужно было удержать хотя бы эти «высоты». И она крепилась, сидела на всяких дурацких диетах.

А в 70 – махнула на все рукой. И понеслось. К 80 у неё был вес около 185 кг.; около, потому что весы зашкаливали. Может, и все 200.

Причем что плохо, поскольку кость у неё тонкая, байская, то все эти килограммы не выдерживали ни ноги, ни позвоночник… Так что с 75, то есть последние 6-7 лет, она передвигалась на коляске и только по квартире. Отсюда она звонила ниже в иерархии стоявшим паханам, держателям катранов, смотрящим по регионам и районам Москвы, отсюда выходила на международную связь. Аппаратура была в доме приличная, связь отличная, защищенность от прослушивания – надежная. И все-же, во время разговора она говорила ещё более низким и дребезжащим голосом, чем тот, который ей был присущ в жизни.

Выросло целое поколение российских уголовников, которые знали её только по голосу. Никогда не видели и представления не имели, откуда она говорит. Может, с неба? А что… Внешне она, конечно, уже далеко не богиня. А что касается власти… то да… Какая богиня сравнится с нею? Венера? Афина-Паллада? Психея? Богини были все больше для любви предназначенные. А если и для войн, то все больше стрелами поражали. Тут и промахнуться недолго, и ранить, вместо того, чтобы убить.

Десятки киллеров Марфы – посадницы, работавшие в России, странах СНГ, в дальнем зарубежьи, во первых, не промахивались, а во-вторых, всегда делали контрольный выстрел, так что ещё не известно, кто настоящая богиня – Аврора какая-нибудь, по утру нашептывающая глупости влюбленным, или Мельпомена, сгоревшая бы от зависти, глядя, как играет свою роль королевы блатного мира старая и жирная Марфа…

Она с трудом пошевелила большими пальцами ног. Косточки давно побаливали, и никакие самые прославленные и патентованные мази не помогали. Надо будет попробовать электроакопунктуру, – давеча с поясницей помогло. Как этого технаря зовут, что прибор изобрел? Олег? Точно, Олег. Славный парнишка. Ну, лет ему за 50. Так для неё – пацан. А талантлив. Может, купить ему клинику? Купишь, он весь в науку уйдет, а так ему надо ещё и о деньгах, чтоб семью кормить, думать. Нет уж, пусть он её косточки лечит. Она его не обидит.

– Что там у нас на закуску? – тяжело, с одышкой выговорила Марфа.

На закуску шли вначале каргопольские рыжички, с мелко порезанным репчатым лучком и белорусской рассыпчатой картошечкой под сливочным маслом. Конечно, соль излишняя, масло – на холестерин, да пропади все к лешему! Вкусно…

Потом на вареном яйце были поданы толстые ломтики нежнейшей карельской семги – а просвечивают, жиром сочатся.

Тоже сказать, – и яйца и семга ей не по здоровью. Но вкусно…

Икру – и красную и черную, белужью, крупную, слабого нежного посола, она предпочитала есть на черных, не пересушенных, но непременно горячих гренках.

На крохотных черных греночках подавались костные черные мозги. Ну, тут уж можно и вторую рюмку настоящей «Смирновской» выпить. Потому что гренки с мозгами означали, что пошли мясные закуски. Из мясных Марфа сильно уважала армянскую долму – особо приготовленный мясной фарш в листьях винограда, запеченный в духовке, с травками – киндзой, укропчиком…

Лобио она тоже ела горячим. Тщательно разжевывая мелкие кусочки курятины, хорошо разваренные бобы, получая удовольствие от каждого кусочка пищи.

А вот паштеты – куриные, из гусиной печенки, страссбургские, из свежайшей ветчины со сливками и хреном, она ела холодными, намазывая паштет коротким широким лезвием специального ножа на мягкие ломтики белой булки, купленной в булочной на первом этаже. Булка покупалась почти горячей, но к завтраку Марфы ещё и слегка – подогревалась в духовке, так что корочка была хрустящая, а мякоть мягкая, как облако.

Потом, слегка утолив голод, Марфа съедала большой кусок молочного поросенка. Смешно, когда была маленькой и жила ещё в семье отца яростного мусульманина-фанатика, она, конечно же, и представления не имела о вкусе свеженького, только что зажаренного в печи поросенка. И когда услышала от кого-то из навещавших отца русских офицеров размещенного в Туркестане корпуса это словосочетание (это было за обедам, гости, хваля поданную восточную еду, нахваливали и свою, русскую), то посчитала, что поросенка подают, размоченным в молоке, как размачивала в молоке хлебные корки её старуха-няня.

А молочный поросенок, оказалось, совсем другое. Значит, он ещё от мамкиной груди не был отлучен. Сосал себе материнское молоко.