В сущности, глобальных событий, из которых надлежало делать столь же глобальные выводы, в жизни учителя Бестужева давно уже не было. Тем приятнее было присутствие маленьких, но по-своему важных событий, подтверждавших глобальные выводы, сделанные когда-то. К их числу принадлежали славные вехи русской истории, которые каждый год заново преподавал Владимир Валерьянович Бестужев очередному приготовительному классу.
Каждый год Пересвет и Челубей падали, пронзенные копьями друг друга. Каждый год удивленная шведская конница напарывалась на редуты Меншикова. Каждый год гренадеры Витгенштейна заставали остатки великой армии Наполеона у Березины. Суворов слал Потемкину хитрый рапорт со стен взятого Туртукая, воевода Боброк выводил на Куликово поле засадный полк, партизаны Давыдова пленяли французских мародеров, казаки Каледина лихим налетом брали Вену, а танки Шапошникова гулко стучали гусеницами по мостовым покинутого турками Константинополя.
Поручик Бестужев в сорок пятом прошел с Южным фронтом фельдмаршала Шапошникова все Балканы, видел восторженные толпы славян-«братушек», встречавших русскую армию. Но он никогда нарочито не выделял в своих рассказах о Второй мировой роль Балканского театра. Не забывал отдать долг и беспримерному прорыву армии Драгомирова в Индию через афганские пустыни, и доблестным морякам Колчака, пустившим на дно Бискайского залива хваленый британский флот, и железным дивизиям Шувалова, защищавшим кавказские перевалы в смутном сорок втором.
И все-таки катарсисом, нравственным апофеозом Второй мировой Бестужеву виделись не многочисленные сражения, а скромная сцена на подмосковном аэродроме в Монино. И именно эта сцена должна была стать смысловым центром завтрашнего урока.
Полистав тетрадь в потертом кожаном переплете, Владимир Валерьянович Бестужев включил телевизор: начиналась программа «Ведомости». Посмотрев последние известия, он заглянул в шкаф и с видимым удовольствием осмотрел свой парадный мундир, украшенный орденскими колодками. Вместо ужина Бестужев выпил простокваши с рогаликом, помыл стакан и отправился в спальню. Уже в кровати он просмотрел последнюю книжку журнала «Красная площадь», отметил карандашом статьи, на которые следовало обратить особое внимание. И, предвкушая завтрашний день, погасил свет.
Назавтра перед началом занятий Бестужев заглянул к секретарю, чтобы узнать, кто записался из желающих посетить его урок. К удивлению Владимира Валерьяновича, таковых оказалось всего двое. Два студента педагогического факультета.
Но Бестужева это именно удивило, а не расстроило. В конце концов, за тридцать лет у него побывали чуть ли не все московские учителя! Причем иногда даже те, для кого посещение уроков Бестужева не представляло профессионального интереса.
Два первых урока у Владимира Валерьяновича вышли несколько смазанными. Сначала он со вторым приготовительным разбирал преобразования Петра Великого и запамятовал название одной из двенадцати петровских коллегий. Потом рассказывал первым приготовительным о московском быте пятнадцатого века, но описание жизни боярской семьи донес до учеников без особого вдохновения.
И вот, наконец, через полчаса начнется третий, главный, урок. Бестужев пригласил в подсобную комнату двух пришедших студентов и вкратце рассказал им о том, что собирается делать. Студенты ему не понравились. К тому же у одного он заметил журнал «Юрьев день», направление которого почитал вредным. Сейчас для идейных споров было неподходящее время. Тем не менее Бестужев попытался придать своему рассказу несколько больше назидательности.
«Вам, как будущим учителям, наверняка известны новейшие методические приемы, вас учат использовать разнообразные технические средства. Я бы тоже мог, к примеру, включить в урок видеофрагменты или вычислительную имитацию. Но зачем? Курс истории Отечества в приготовительных классах не имеет целью познакомить учащихся со всеми событиями – благо всё это будет ими проходиться еще раз. Курс этот имеет цель скорее воспитательную. А что может более выразить воспитательный эффект события, нежели проникновенный рассказ учителя?»
Не похоже было, однако, что сообщаемое Бестужевым имело какое-то значение для студентов. Видимо, они забрели к нему на урок ради записи в их зачетные практические книжки. Но звонок тем временем приближался.
И вот перед Бестужевым уже сидят робкие приготовишки, которые сегодня должны вынести с урока один важный вывод. Самые невинные, чистые души – с которыми и надо по-настоящему ответственно работать! И пусть злые языки говорят, что его, Бестужева, отстранили от старших классов по неспособности. Нет! Он сам предпочитает работать с приготовишками, заложить в них главное. А потом уже пусть растут и разбирают подробности с этим выскочкой Полупановым…
Вначале нужно было наскоро пробежаться по страницам Второй мировой. Чтобы оставить больше времени на собственные объяснения, Владимир Валерьянович спрашивал хороших учеников: они и рассказывают быстрее, и поправлять их не надо.
Сначала был вызван Миша Колесов, мальчик бойкий, хоть и без особого блеска в рассуждениях. Он рассказал о смерти государя Алексея Николаевича и о том, как его пост регента при малолетнем Александре Алексеевиче занял фельдмаршал Санин («Иван Васильевич Санин в момент восшествия на этот пост был генералом от артиллерии, и лишь в годину опасности родина вручила ему фельдмаршальский жезл», – мягко поправил Мишу Бестужев). Потом последовал рассказ о расстановке сил перед мировой войной, о том, как Германия протестовала против несправедливых утеснений Версальского договора и как Россия ее поддержала, несмотря на то, что сама имела по договору немалые выгоды.
– Но Россия всегда выступала прежде всего не за собственные выгоды, а за справедливость! – закончил Миша Колесов, и Бестужев удовлетворенно закивал головой: нравственный смысл событий дети усвоили четко.
– Кто-нибудь хочет что-то добавить про позицию Германии?
Поднялось несколько рук, и Владимир Валерьянович спросил Гаврюшу Яблочкова, которого про себя называл «золотой головой».
– Германия имела двойственную позицию. Спорила с Россией относительно ее союзников, Турции и Италии. Германские союзники хищно нацелились на Балканы, мешая тем самым России выполнить ее историческую миссию освобождения братских славянских народов от турецкого владычества. Но Россия была естественным союзником Германии в борьбе против англо-американского гегемонизма. Поэтому мы поставили условие, чтобы Германия осадила своих союзников. После нажима немцев Италия умерила свои аппетиты, а Турция стала искать поддержки у англичан и вступила в войну на их стороне!
Владимир Валерьянович похвалил Гаврюшу и пригласил его продолжить, остановившись на целях войны и стратегических планах сторон. Гаврюша начал свой рассказ, а Бестужев, глядя на этого мальчика с иконописными чертами лица, удивлялся тому, как человечек девяти лет от роду не по годам зрело рассуждает.
Логично доказав, что англо-американские планы были по сути своей захватническими, а русско-германские преследовали справедливые и освободительные цели, Гаврюша закончил ответ.
– А можно ли назвать эту войну третьей Отечественной? – Бестужев задал ребятам сложный вопрос, требующий собственных размышлений.
Первой руку подняла Машенька Бенедиктова.
– Отечественная война 1812 года с Наполеоном и Отечественная война 1914–1918 годов с Германией называются так потому, что враг напал на наше Отечество. Народ встал на его защиту. А здесь мы не пустили врага в пределы Отечества. К тому же фельдмаршал Санин нанес по врагу упреждающий удар. Поэтому войну 1940–1945 годов не называют Отечественной…
Потом поднимали руки и дополняли этот ответ другие ребята.
– Ты тоже хочешь дополнить, Гаврюша? – спросил Бестужев.
– Я хочу возразить…
– Пожалуйста!
Гаврюша встал и, медленно подбирая слова, начал рассуждать.
– То, что сказала Машенька, – это внешний признак Отечественной войны. Но есть и какая-то… внутренняя суть. Что бы было, если бы английские войска прорвались к Бакинским нефтепромыслам? Если бы американцы удержались на Кольском полуострове? Если бы японцы из Маньчжурии проникли на наш Дальний Восток, в Сибирь? Война бы изменила свой характер? Но ведь освобождение Константинополя и балканских славян было долгом России, то есть задачей нашего Отечества! Мне кажется, в какой-то мере эту войну тоже можно назвать Отечественной!
