Довольно скоро она приспособилась жить сидя – оттого ли, что выбрала это сама, или оттого, что помогало кресло. Ночами же, когда сворачивалась дневная суета, делалось маятно и тяжко.

Вениамин Карлович предупреждал явственно – от предначертанного не уйти, – и всякий день Матильда начинала с мысли: вдруг? Вдруг сегодня грянет это предначертанное? Она доживала до вечера, радовалась отсутствию новостей и в темноте начинала бояться за день завтрашний. Так, в неотступной тревоге, прошли осень и зима.

Матильда полагала, что госпиталь понадобится. Так и случилось. В феврале императорская армия добралась до пригородов Петрограда, а в усадьбу пожаловали гости.

Когда Глаша доложила о двух военных «из наших, при больших чинах», Матильда подобралась внутренне. Вздернула подбородок перед зеркалом, разгладила складки на платье, тронула камею под горлом – подарок Ники.

Когда в гостиную вошли доктор Боткин и незнакомый полковник, Матильда едва удержала вздох облегчения. Умом она не ждала Ники здесь и сейчас, но всё же, кто знает… Показываться ему в нынешнем состоянии Матильда не желала.

Визитеры, как и предполагалось, завели речь о госпитале и просияли, услышав, что раненые могут прибывать хоть завтра.

– Матильда Феликсовна, не соизволите ли показать нам ваше медицинское хозяйство? – поинтересовался довольный Боткин.

– Соизволю, – с улыбкой согласилась Матильда и дернула звонок.

Помощник на все руки появился в дверях молниеносно.

– Захар Ильич, нам бы показать господам госпиталь, – обратилась к нему Матильда.

– Извольте, барыня, – тот выкатил кресло из-за ширмы и подвез к хозяйке…

– Я думаю, господин полковник, – сказал доктор Боткин, стоило визитерам покинуть госпиталь, – что нам не следует докладывать государю. Как вы полагаете?

Полковник на мгновение замялся.

– Да, – ответил он. – Пожалуй, его величеству не стоит бывать здесь. Он, несомненно, сильно огорчился, если бы увидел.

Поначалу в госпиталь прибыли сестры милосердия из полевых лазаретов. Худые, с огрубевшими руками, все как одна коротко стриженные – на войне за косами не поухаживаешь. Дом наконец-то ожил, зазвучал разноголосицей шагов, распоряжений, шепотов. Сестры косились на Матильду, которую возил в кресле Захар Ильич, интеллигентно не замечая ничего странного, а ночами без устали шептались о хозяйке.

Через несколько дней начали поступать раненые, и Матильда прекратила тревожиться – ни сил, ни времени не осталось. Много их было, полуубитых императорских солдат и офицеров, больше, чем сил и времени. Сестер милосердия недоставало, бинтов, медикаментов, рук, часов в сутках – недоставало всего. В спальню Матильда попадала далеко за полночь, успевая только помолиться, обрадоваться отсутствию новостей и перед тем, как закрыть глаза, подумать: «Может быть, наврал старик…»

Поздним мартом, едва стаял снег, белая армия начала генеральное наступление на Петроград. Начала, несмотря на проредившую ее на треть эпидемию сыпного тифа, несмотря на дефицит боеприпасов, несмотря ни на что.

Стоя на крыльце отведенного под императорскую ставку особняка князя Кочубея в Царском Селе, Николай отрешенно провожал взглядом уходящие к Петрограду кадетские и юнкерские роты. План наступления он накануне подписал, сознавая, что подпись его была лишь номинальной.

– Пойдемте в дом, ваше величество, – попытался уговорить доктор Боткин. – Простынете.

Николай отрицательно покачал головой – простудиться он не боялся. На следующий день, одетый в парадный мундир, император с немногочисленной свитой отбыл вслед за войсками – на фронт.

Алексея Николаевича Романова короновали 16 мая, на второй день после взятия Петрограда. Торжество было омрачено трауром – неделей раньше в Царском Селе скончался от тифа отец, отрекшийся император Николай Второй. На фоне этих событий случившаяся в день коронации смерть бывшей звезды императорского балета Матильды Кшесинской осталась незамеченной. «Ведомости» поместили скромный некролог, в котором говорилось, что последними словами балерины были «Не зря я это…». Что именно не зря, покойная сказать не успела, и выяснить это не удалось.

Утром 29 августа в кабинете начальника Киевского отделения по охранению общественной безопасности и порядка подполковника Николая Николаевича Кулябко зазвонил телефон. Это техническое новшество появилось в столице Малороссии сравнительно недавно, лет пятнадцать назад. Но к настоящему времени телефон прочно вошел в обиход киевлян и стал повседневной необходимостью. А всего полгода как была проложена и заработала междугородная линия Петербург – Киев. Конечно, первыми выход на «межгород» получили правительственные учреждения.

Кулябко уже привычно снял наушник и крутнул ручку коммутатора.

– Слушаю, – произнес он в микрофон.

– Добрый день! – раздался в наушнике приятный голос «телефонной барышни». – Вы начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка?

– Да. Подполковник Кулябко у аппарата.

– Вас вызывает Санкт-Петербург. Абонент номер К-278-03. Будете разговаривать?

Николай Николаевич нахмурился.

– Я не знаю, кто это, но… соедините, пожалуй.

Некоторое время в наушнике слышен был только треск помех, а затем раздался голос, который Кулябко предпочел бы не слышать никогда:

– Со здоровьицем, Николаша. И с праздником великим!

Подполковник открыл рот, но не смог выдавить ни звука – горло перехватило. То ли от страха, то ли от гнева. Он прекрасно запомнил этот просторечный говорок, впервые услышав его летом 1907 года, накануне назначения на новую должность в Киев. Тогда свояк, Александр Иванович Спиридович, посоветовал «для успокоения нервов и подтверждения будущего» посетить дом «святого старца» на Гороховой улице. Кулябко хмыкнул, но поехал. Пробыл он там не более пяти минут. «Старец», окинув тогда еще капитана Кулябко пронзительным взглядом, бросил: «Вижу, метишь высоко, Николка. А допрыгнешь ли?.. Ступай с богом!»

И вот теперь снова этот голос!..

– Чего молчишь-то, начальник? Али не признал?..

– Признал… – выхрипнул наконец подполковник. – Чем обязан?

– Да ты не трясись там, Николка. Я же добра тебе желаю, молюсь за душу твою грешную. Потому и спишь ты пока спокойно. А ну как не станет меня?..

– С чего бы?..

– Шутю я, шутю. А вот тебе, Николка, нонче не до шуток. Слыхивал я, что Папа с Мамой и дочками старшими к тебе в Киев едут?

– Едут…

– Во-от! Стало быть, и забот тебе полон рот плывет?

– Естественно. К чему вы клоните? – Кулябко заметно разозлился. Все-таки злость лучше, чем страх.

– Ты не серчай, Николка. Не о себе забочусь, о душах заблудших… – построжел голос на том конце провода. – А речь я к тому веду, что заботой больше, заботой меньше – тебе ж без разницы?

– Допустим. Хотя смотря какая забота…

– Так вот я и говорю, сними с себя одну заботу, глядишь, и другие полегчают. Папу-то с Мамой и детками ихними пуще глаза стеречь надобно. А еще министров там всяких прочих – пропасть! Так ты, Николаша, прыти-то чуток поубавь, да про одного забудь немного…

– Это про кого же?!

– Али не догадываешься? Фуй, какой!.. А припомни-ка, про кого тебе свояк-то твой сказывал? Кто самый главный возмутитель спокойствия государева? Кто людям жить не дает спокойно? Вспомнил?..

У Кулябко вторично застрял в горле ком, но он неимоверным усилием пропихнул его дальше и выдавил:

– Да…

– Вот и славно. А теперь – забудь. Про него теперича другие люди думать будут, не нам с тобой чета. Ты, главное, не мешай им, Николка. Ну, прощевай! С богом!..