Освободившись от зимних одежд, доктора прошли за хозяином в гостиную, где хлопотали у стола две женщины – одна лет тридцати пяти, другая – не более двадцати.

– Мои Дарьюшки, – с гордостью представил Николай Константинович.

Объяснять их статус ему и в голову не пришло – всем давно всё известно.

– Пока они тут хлопочут, прошу в кабинет, – указал он путь рукой.

Валентин Феликсович с интересом рассматривал князя. Без зимней одежды он выглядел худым, но без заметной сутулости – с детства заложенная «военная выправка». Поражал совершенно лысый череп! Голова, разумеется, а не череп, но туго натянутая на нем кожа анатомических подробностей почти не скрывала. При весьма крупном носе голова имела вид скульптурный. Столь лыс уже или бреет голову по местной моде сартов? Оно и правильно: вши – плоды революций, а на лысине им не удержаться.

В кабинете навстречу входящим поднялись двое мужчин средних лет в штатском. По тому, как они это сделали, сразу стало ясно – офицеры.

– Лука Лукич Кондратович, – представился тот, что постарше, лет пятидесяти.

– Генерал-лейтенант, – добавил великий князь.

– Это лишнее, – заметил Лука Лукич. – Нет армии, нет и генерала.

– Был бы генерал, а армия найдется, – хмыкнул Николай Константинович. – Пока вас никто не разжаловал.

– Петр Георгиевич Корнилов, – сделал шаг вперед тот, что моложе, – полковник… Брат младший, – добавил он, заметив вопросительный взгляд Ясенецкого-Войно. За последний год он уже привык к подобным взглядам.

– Ясенецкий-Войно Валентин Феликсович, – представился доктор в ответ. – Главный врач ташкентской городской больницы.

Петр Фокич обменялся поклонами со старыми знакомыми.

– Присаживайтесь, господа, – радушно пригласил хозяин. – По рюмочке с морозца?

Он собственноручно наполнил хрустальные рюмки водкой и поднес гостям. Это было на самом деле неплохо и в медицинских целях, и для знакомства. Сам хозяин воздержался, заметив строгий взгляд Петра Фокича.

– Я так понимаю, что готовится дружеская трапеза? – сказал Ясенецкий-Войно. – После нее вряд ли цель нашего приезда может быть достигнута. Посему, прошу простить, но мы должны внимательно осмотреть пациента. Где это удобней сделать, Николай Константинович?

– Прошу в спальню, – кивнул князь.

Осмотр продолжался в течение часа. То один врач прислушивался к звукам организма великокняжеского, то второй, обменивались заключениями и предположениями, предпочитая латынь, по врачебной самоуверенности забыв, что Романов прекрасно знает этот мертвый якобы язык.

– Ну что, уважаемые Эскулапы и Гиппократы, жить буду? – натужно весело поинтересовался Николай Константинович.

Врачи переглянулись.

– Неделю назад я бы на вас не поставил, – ответил Петр Фокич. – А сегодня вы меня поразили. Что скажете, коллега?

– Больной скорее жив, чем мертв, – усмехнулся Ясенецкий-Войно. – Ежели серьезно, я обнаружил остаточные признаки неразвившегося воспаления легких, которого вы, уважаемый Петр Фокич, опасались. На мой взгляд, опасность миновала совсем недавно. Похоже, что у Бога на вас, великий князь, особые виды. Исполняя его волю, вам предстоит жить дальше. Только угадайте, в чем Его воля.

– Воля Бога не угадывается, – кончиками губ улыбнулся Николай Константинович, – она неотвратима, ибо есть судьба.

– Оставим пока Господа в покое, спасибо ему, конечно, за помощь, – вмешался в назревающий теологический разговор Боровский, – но чудеса всегда имеют реальную основу. Чем и как вы лечились, дорогой князь?

– Послушно выполнял ваши назначения, – заверил Романов. – Дарьюшки следили, не смыкая глаз. Еще местный табиб наведался, сказал, что народ его послал, а Аллах надоумил. Уже несколько дней капли его принимаю, смола какая-то горная, отвары трав принес. Надымил тут сушеными колючками, исрык называется. Дарьюшке наказал каждое утро дымить.

– Да, запах специфический, – принюхался Петр Фокич.

– А главное, наверное, – шепотом признался великий князь, – мне жить захотелось. Уже трое суток у меня господа офицеры… Я уверен, что вы с ЧК не связаны, – серьезно подчеркнул он. – Хочется признаться вам, что у меня с ними один фантастический проект, до воплощения коего я не имею права умереть.

Он с улыбкой изучил заинтересованные физиономии медиков.

– А признаться я вам должен по той причине, что необходимо ваше медицинское заключение: могу ли я принять участие в завершающей стадии этого проекта или нет.

– Врачи умеют хранить тайны, как и священники, – подтвердил Ясенецкий-Войно. – Мы внимательно вас слушаем, князь.

– Мы готовим акцию по освобождению моего двоюродного племянника и его семьи из заключения в Тобольске. Уже многое подготовлено, – сообщил князь. – Я финансирую.

– Вы?! – воскликнул Петр Фокич, не удержавшись. – После всего?

– Именно я, – кивнул великий князь, – и именно после всего. Возможно, это и есть особые виды на меня?

– Это богоугодное дело, – согласился Валентин Феликсович. – Но это не то, к чему вы призваны.

– Почему это? – обиделся Николай Константинович.

– Это исторически бесперспективно, – объяснил Ясенецкий-Войно. – С точки зрения истории, то есть Бога, ваш племянник – отработанный вариант, не справившийся со своей исторической миссией. Но это не значит, что его и особенно его семью не надо освобождать. Обязательно надо, ибо скоро их будут убивать – исторический опыт подсказывает. Но ваша миссия иная.

– Вам-то откуда знать?! – воскликнул великий князь.

– Сон мне был… вещий… Он и заставил меня срочно к вам приехать… – с расстановкой сообщил Валентин Феликсович.

– А я-то думал, что моя просьба, – удивился Петр Фокич.

– Это само собой, – кивнул коллега. – Но я и ваше приглашение воспринял как знаковое продолжение сна.

– Заинтриговали, – нервно усмехнулся Николай Константинович. – Излагайте…

– Я так понял, что вы всецело доверяете своим друзьям, что в соседней комнате? – спросил Ясенецкий-Войно.

– Всецело, – подтвердил князь.

– Тогда давайте воссоединимся с ними, и я продолжу, – предложил Валентин Феликсович.

Князь неожиданно резво встал и быстро прошел в кабинет. Врачи поспешили за ним.

– Господа! – возгласил Николай Константинович. – Любезный Валентин Феликсович имеет для нас сообщение. Прошу внимательно выслушать.

– Во-первых, я полагаю, всех интересует состояние здоровья хозяина этого гостеприимного дома. Так вот, оно далеко от идеального, но уже не внушает недавних опасений. При продолжении лечения есть серьезная надежда на полное выздоровление. С учетом возрастных изменений, разумеется. Не так ли, коллега?

– Совершенно согласен! – решительно согласился Боровский.

– Посему пункт первый: я как врач настоятельно не рекомендую физическое участие Николая Константиновича в практической реализации вашего проекта. Его надо доверить молодым. Не обижайтесь, князь…

Князь махнул рукой.

– Пункт второй: ваш проект – акция человеколюбия и в этом качестве всемерно оправдана, хотя есть у меня подозрение, что вы придаете ей значение историческо-политическое, – продолжил Ясенецкий-Войно. – Если мои подозрения верны, то вы пытаетесь идти ложным путем. Ясно, что России сейчас необходим харизматический лидер, который смог бы объединить народ, занятый самоубийством. Но тому, кто отрекся, народ уже не поверит, да и в том, что происходит, очевидна вина императора, не справившегося с ситуацией. В одну реку нельзя войти дважды… Практически все члены императорской семьи, насколько мне известно, находятся под арестом.

– Это так, – подтвердил великий князь.

– Поэтому, – продолжил Валентин Феликсович, – наш многоуважаемый Николай Константинович представляет для России особую историческую ценность… Не потому, что на безрыбье и рак рыба, – поспешил он уточнить, заметив готовые вырваться возражения присутствующих, – а по той причине, что он не скомпрометирован, а обижен свергнутой императорской властью, он царский изгой. Обиженный народ может принять его как своего, а тот неоспоримый факт, что Николай Константинович добровольно проявлял заботу о простом народе, как русском, так и туземном – можете не сомневаться, люди о таком всегда знают, – позволит народу зародить в душе надежду на справедливую власть, которой он, несомненно, ждет как спасения от наступившего Армагеддона. Кроме тех, кто уже потерял человеческое звание и душу, обезумев от крови и насилия, которое ныне дозволяется безнаказанно творить. Армагеддон и есть борьба Христа в нас с Антихристом.